Дом, в котором все просто

Невозможность контакта с героями совпала с моим собственным разбитым состоянием — я долго и муторно расставалась с человеком, который выпил много моей крови. Мне было сложно найти общий язык и с людьми, и с героями съемок, и с самой собой — я была разбита, зла, обижена и, по моим ощущениям, совершенно ни на что не способна.

***

В первый мой приезд подопечные боятся подойти ко мне, но смотрят с интересом. Только Люба, самая бойкая из всех, ходит за мной по пятам. Большую часть жизни она провела в интернате.

Любе нравятся занятия по керамике, у нее странная шапка-ушанка и длинное пальто. Она показывает мне окно своей комнаты на втором этаже, и я вижу очень много мягких игрушек.

Через большое окно на первом этаже на меня смотрит Коля. Глядит огромными синими глазами и показывает язык. Говорить он не умеет и большую часть времени проводит в кресле-качалке у окна. Вижу, как дежурная Юля, девушка на инвалидной коляске, расставляет тарелки к обеду. Перед едой читают «Отче наш».

Распорядок дня в Раздолье четкий. Каждый день подопечные ходят на службу в местную церковь, готовят обед, причем у каждого есть свое дежурство по силам, потом расходятся кто куда: кто-то ходит гулять, кто-то — на занятия по керамике, другие репетируют спектакли, занимаются своими делами. Потом дежурные готовят ужин, после ужина — кино и сон.

Вова сильно хромает на одну ногу. Каждый день он ходит гулять вокруг озера, всегда одним и тем же маршрутом. Я иду за ним и пытаюсь его сфотографировать, но это не так-то просто. Даже на одной ноге он ходит значительно быстрее меня.

С Вовы начался проект: он жил в Раздолье в своей квартире, которую сейчас сдает. Родители у него умерли, и он остался один взаперти. Только раз в день, если не реже, к нему приходил социальный работник. Но в Раздолье жил отец Борис, давно с ним знакомый, и именно отцу Борису вместе с президентом «Перспектив» Марией Островской пришла в голову идея построить дом сопровождаемого проживания для Вовы и других подопечных фонда. Главная цель «Раздолья» была в том, чтобы создать альтернативу интернату — такое место, где подопечные смогут стать самостоятельными, научатся бытовым навыкам и большей автономности.

С момента основания проекта в 2015 году отношение местных к подопечным «Перспектив» сильно изменилось. Поначалу были конфликты и скандалы, к соседству с ментально нездоровыми людьми привыкли не сразу. Но со временем отношение смягчилось. Сотрудники «Перспектив», работающие в Раздолье, приехали из Петербурга, но соцработники сейчас в основном местные.

Мои поездки в Раздолье больше напоминали роуд-муви: вот я еду час на метро, час в автобусе, потом на такси из районного центра Сосново. В Соснове и таксистов-то всего два — уже в третий приезд я знала имена этих таксистов, их жен, детей и собак. А уезжая вечером, в темноте я доходила до трассы и ловила там автобус. Чтобы его остановить, приходилось вставать чуть ли не на середину дороги.

Чувствовала я себя тревожно, но тревогу сглаживала дальняя дорога. И чем дольше я ездила в Раздолье, тем сильнее приходила в себя. Каждый раз, проделав весь путь, я приезжала в место, где все следует некоему заведенному порядку. Четкость и определенность жизни Раздолья на контрасте с моей собственной действовали на меня успокаивающе.

***

На кухне Юля и Люба режут себе салат — у обеих диабет, и еду себе они готовят отдельно. Юля на инвалидной коляске быстро едет вдоль длинного стола, Люба старательно режет огурец — у нее повреждены сухожилия на руках, и от этого они странно искривлены. Работа на кухне дается ей с трудом, но помогать себе она не разрешает. Обсуждают общих знакомых, например Лешу, о котором говорят со смесью жалости и легкого осуждения: это был их приятель из ПНИ, и он жил в Раздолье какое-то время, но захотел вернуться обратно, потому что здешняя жизнь была для него слишком свободной.

После обеда у них репетиция спектакля — ставят сценку по мотивам стихотворения Маршака «Скрюченная песня». Саша, единственный подопечный с аутизмом, читает наизусть текст. Он довольно редко говорит, а до переезда отказывался вовсе, любит одиночество, ему 34 года, и большую часть дня он просто ходит по дому и раскачивается. Он читает текст странно высоким голосом, а остальные подыгрывают ему на бубне.

На сам спектакль я так и не попала — тогда моя работа уже была закончена. К концу проекта я успела выйти из депрессии и совершенно успокоиться. Кажется, люди в Раздолье куда проще, чем мы в нашей обычной жизни, и в этой простоте, возможно, мне стало легче жить и самой.

Я совсем не ждала, что съемки в доме для людей с инвалидностью так повлияют на меня. В отношениях этих людей между собой нет никаких манипуляций и навязанных условностей — и это выглядело таким новым и свежим, особенно для меня в то время. Каждый раз я возвращалась в город, видела свой собственный развал со стороны и в какой-то момент потеряла интерес к своим странным абьюзивным отношениям. Они перестали меня держать, и я вышла из них совсем — в тот самый день, когда закончила съемки и приехала домой.

Редактор — Владимир Шведов