«Профессия космонавта — созидательная»
— Есть такой стереотип: многие дети мечтают стать космонавтами. Вы мечтали? Как так вышло, что вы им стали?
— Дело в том, что я помню первое космическое десятилетие — шестидесятые. Первый полет в космос Юрия Гагарина, выход в открытый космос Алексея Леонова. Высадку наших партнеров, американцев, на Луну я помню очень четко. И достижения, и трагедии — гибель Владимира Комарова, экипажа «Аполлон». Космонавтов мы знали поименно, мы ими гордились.
Полет «Союз-Аполлон», встреча на орбите — это вообще было триумфально. Была холодная война, и вдруг этот проект созрел, нужно было открывать очень много секретного, состыковать системы [американского и советского корабля], узлы стыковочные. К сожалению, Алексей Архипович [Леонов] уже ушел из жизни, он говорил, оценивая полет: «В 45 году встретились наши и американские солдаты на Эльбе, а в 75 году их сыновья встретились над Эльбой». Это был символ.
Путь в отряд космонавтов тогда был только из военных летчиков и инженеров, работающих на предприятиях космической отрасли. Не было открытого набора в космонавты. Не скажу, что эта мечта прям засела, но, наверное, что-то тянуло. Я стал летчиком, позднее встретился с Алексеем Леоновым. Он предложил, я тут же согласился. Прошел медицинский, психологический отбор. Масса всевозможных комиссий, и попал в отряд.
— Чем отличаются профессии летчика и летчика-космонавта?
— С одной стороны, общего много, а с другой — ничего. Скажем, профессия космонавта — созидательная, профессию летчика созидательной не назовешь. Да, это почетно, это гордо, «защитник Родины», но ни в каком смысле не созидание.
Что общего? Стрессоустойчивость, психологическая устойчивость, хороший операторский навык, инженерная подготовка. Есть люди, которым для принятия решения нужны считанные доли секунды, а некоторые в ступоре и за несколько минут не примут решение.
Летчик — профессия узконаправленная. Космонавт — это и пилот, и парашютист, и водолаз, и врач, и инженер, и психолог, и ученый.
— В космонавты берут элиту из летчиков?
— Сейчас конкурсы открытые, не только из летчиков. Я всегда вспоминаю слова одного из моих наставников, человека номер один в области космической психологии Богдашевского Ростислава Борисовича: «В космонавты мы набираем самых-самых из самых-самых, думая, что набираем людей идеальных по нашим стандартным понятиям. На самом деле идеальной может быть только хорошо обструганная доска».
Мы проходим медицинский, инженерный, психологический отбор, а дальше происходит процесс обстругивания: общекосмическая подготовка два года, подготовка в группе лет пять, а то и семь. В целом до полета проходит семь-девять лет. Идеальных людей в космос не отбирают, людей мотивированных — да, людей с хорошим здоровьем — да, стрессоустойчивых — да, с хорошей инженерной подготовкой — да. Но не идеальных.
— В художественных фильмах про космос, особенно в голливудских, между космонавтами часто происходят конфликты. В реальной жизни это так?
— Экипаж, который летит в космос, не берется с улицы. После назначения в экипаж подготовка проходит в центре космонавтов в Звездном городке, в НАСА, в Европе, в Канаде, в Японии. Таким образом члены экипажа притираются друг к другу не только на тренажерах и тренировках, но и в быту. Мы ходим друг к другу в гости, на вечеринки и встречи. В такой неформальной обстановке хорошо начинаешь понимать человека. Мы не роботы.
Люди должны дополнять друг друга. Основная задача командира на станции — какая? Безопасность экипажа и хороший психологический климат. У американцев есть хорошая поговорка: You never know who is right but you always know who is in charge — «Вы никогда не знаете, кто прав, но всегда знаете, кто виноват». Виноват всегда командир.
— Полету Гагарина в космос 60 лет. За это время отношение человечества к космосу, на ваш взгляд, стало более рутинным? Интерес к освоению космоса сохраняется — в мире и в России?
— На мой взгляд, интерес у нас в России потерян, это наша большая беда. Если посмотреть на количество кандидатов, подающих заявление на отбор: наборы 2012-2017-го — у нас было три кандидата на миллион человек, а у американцев — 57. В 19 раз больше. Это хороший тест на интерес общества к космическим исследованиям и полетам. Может быть, сейчас молодежь больше интересуется профессиями силовиков и чиновников, они более прибыльные в материальном плане.
Интерес на Западе огромен — лунная, марсианская программы, посмотрите, что там творится. Недавно умер Майкл Коллинз — участник первого лунного экипажа. Базз Олдрин и Нил Армстронг высаживались, а Майкл Коллинз продолжал летать на орбите. Это поколение уже уходит, уходят лунники и наши ветераны. Высадка на Луну, планируемая в 24-25 году по программе Artemis, — это величайшее техническое достижение и память первому поколению исследователей Луны. С большим сожалением думаю о наших ветеранах: из первого отряда вообще единицы остались. Нашей высадки на Луну они так и не дождались.
То, чем собираемся заниматься мы, Россия, — создавать свою российскую орбитальную станцию — вот это тупик. Мы не идем в одной связке с партнерами к Луне и к Марсу. Наша Федеральная космическая программа 2016-2025 настолько уже урезана, там нет Марса, а Луна как-то расплывчато и витиевато фигурирует. Для околоземной орбиты есть и автоматические космические аппараты. На мой взгляд, слишком расточительно создавать свою станцию в ущерб лунной и марсианской программе.
— Зачем вообще это все человечеству?
— Вы разговариваете при помощи космических технологий со мной сейчас по телефону. Вопрос: зачем плыл Колумб в Америку? Благодаря интересу и стремлению к какой-то цели, к исследованию был открыт замечательный континент. Нация без науки — нация без будущего.
Потом, это же партнерство. На сегодняшний день космонавтика — одна из немногих областей, что объединяет человечество. Мы партнеры в этих проектах. А масса других вещей нас разъединяет.
— То есть сейчас в космосе больше партнерства, чем конкуренции?
— Космическая гонка закончилась уже давно. В силу двух причин. Первая: международное партнерство стерло всю эту соревновательность. Вторая: сейчас бесспорный лидер — это Америка. Ей в затылок никто не дышит.
Зачем это нужно? Для того, чтобы у человечества был выбор — жить на Земле или улететь на соседнюю планету. Я встречался на одной из конференций с нобелевскими лауреатами, астробиологами. Сейчас две концепции по поводу дальнего космоса. Одни астробиологи говорят о многообразии форм жизни. Вторая теория — один Большой взрыв, одна Вселенная, одна эволюция и одна цивилизация. Таким образом можно говорить о миссии, которая возложена на человечество: распространить земные формы жизни во Вселенной.
Другое дело — как бы мы далеко ни улетали, мне кажется, мы привязаны к Земле генетически. Даже такой пример: разные национальности на станции собирались за одним столом вечером на ужин, все наши разговоры были о том, что было до полета и что будет после. Никто не связывал свою жизнь с текущим моментом [то есть с самим космосом].
«На станции нет казармы»
— Чем космонавт обыкновенно занят на космической станции?
— В первую очередь — наукой. А также ремонтом и обслуживанием станции. Масса всевозможных других работ. Это может быть и подготовка к выходу в открытый космос, и сам выход. Операции по стыковке или расстыковке, разгрузке или загрузке грузовых кораблей. Уборка, чистка станции.
Во время досуга есть интернет, есть возможность позвонить на Землю, нам, конечно, никто дозвониться не может. Огромная аудиотека, фильмотека, есть персональные компьютеры для поддержки экипажа, общая сеть. В личное время можно заняться научными экспериментами или фотографированием.
На станции нет казармы, нет строгих правил. Самое главное — чтобы не было хаоса и соблюдалась безопасность. Полная демократия, особенно с таким конгломератом наций, народностей, вкусов и пристрастий. Главное — чтобы программа полета выполнялась. Безусловно, каждый рабочий день расписан по минутам, работаем 24 на 7; даже когда мы спим, мы не можем расслабиться: все равно ощущается работа систем, двигателей, клапаны щелкают, все время в напряжении.
— Как ваша семья относится к тому, что вы выбрали настолько рискованную профессию?
— Моя семья понимала, куда я иду. После первого полета — да, гордость, после второго — может быть, ощущали опасность, после третьего, может быть, надоело, после четвертого они уже устали от полетов.
Помню, готовился к пятому полету, поднимаюсь в лифте в НАСА с одним из американских астронавтов. Он, на тот момент уже слетавший трижды и собиравшийся в четвертый полет, обращается ко мне: «Ну что, пятый полет? А как семья?» — «А как твоя семья?» — «А кто бы их спрашивал?» Я говорю: «И у меня так же».
— То есть они просто должны были принять ваш выбор?
— Принять, понять и помочь. Нет никакого семейного совета, [решение] не определялось голосованием, — это образ моей жизни. Вся моя жизнь. Тридцать лет только в одной космонавтике.
— А никто из детей не хотел стать космонавтом?
— Даже и не мечтал.
Они девочки, хотя я не против того, чтобы летали женщины, это очень хорошо. В трех полетах я работал с женщинами — с американками, итальянкой и канадкой. Великолепные инженеры, прекрасные операторы, суперподготовка.
Когда Нила Армстронга в СССР спросили о Гагарине, он сказал: «Это человек, который позвал всех нас в космос». Наша страна была основоположником теоретической и практической космонавтики. Я говорю о Циолковском, о Королеве. Наша женщина полетела первая в космос, американка полетела в космос через 20 лет. Но сейчас у них уже около полусотни слетавших женщин, а у нас только четыре.
— Почему так?
— Это вопрос не ко мне. Дело, наверное, в наших домостроевских традициях и так далее. Я не знаю. Мне сложно сказать — почему. Я говорю, что это неправильно.
— Первая женщина в космосе — Валентина Терешкова — сейчас депутат. Не хотите тоже?
— Нет. Я политикой не занимаюсь, мне неинтересно. [Там] масса ограничений и обременений, я люблю свободу. Я проработал более двадцати лет в международных программах, с партнерами, путешествовал, я человек свободный.
— Расскажите о выходе в открытый космос. Как это происходит?
— Сам выход планируется еще при подготовке программы полета. За год, а то и за два. Сначала все операции выхода отрабатываются в гидролаборатории инструкторами-методистами, потом работает экипаж. На один выход в космос надо провести примерно три тренировки: от трех до пяти часов под водой в скафандре на Земле.
За неделю до выхода на станции начинается подготовка скафандра, тренировка экипажа в скафандрах, подбор сменных элементов для скафандра, проверка всех его систем, подготовка оборудования и инструментов. Затем выход: пять-восемь часов, и все в обратном порядке: консервация скафандра, замена сменных элементов… Процесс сложный и долгий, это не так что: «Дай-ка я выйду, подышу».
Вообще мечта каждого космонавта — поучаствовать в выходе. Полет без выхода очень скучный. Жизнь на станции монотонна, это не только романтика. В космосе очень много нудной, рутинной работы. Больше, чем романтики. Но я с огромным удовольствием прилетал на станцию, с неменьшим удовольствием работал там и с таким же удовольствием я оттуда улетал.
— Какие ощущения в открытом космосе?
— Ощущение бездны. Под вами Земля, вы несетесь со скоростью станции — это 27 тысяч километров в час, но вы ее не ощущаете. Поэтому новичкам всегда дается минут 15-20 на адаптацию. Осмотреться, понять маршруты и переходы. Потом уже начинаете работать.
— В скафандре душно?
— Нет, у скафандра своя система жизнеобеспечения с очень хорошей вентиляцией, большим запасом кислорода, в том числе на аварийный случай: даже если есть сильная утечка, примерно 30 минут у вас есть, чтобы дойти до отсека. В скафандре довольно комфортно, есть сублиматор: при помощи крана-регулятора и воды в качестве теплоносителя можно сделать себе теплее либо прохладнее. Со станцией вас связывают только два фала с карабина. На солнечной стороне порядка + 130 градусов, в тени -100-110, но мы в скафандре не ощущаем. Скафандр полностью автономен, это мини-космический корабль. Есть даже небольшой бачок с водой и приемным устройством около рта: можно попить. Поесть нельзя. Вместо туалета — величайшее достижение человечества XX века — памперсы.
— Как там вообще? Красиво, страшно, что видно?
— Прекрасная сама Земля, конечно. На солнечной стороне орбиты — просто черная стена, черное ничто. На теневой стороне — мириады звезд, созвездий, красота неописуемая, потому что нет дымки атмосферной и все очень ярко. Луна и планеты особо к нам не приближены — что такое 400 километров, когда до нее 380 тысяч километров?
Земля красива — что днем, что ночью. Днем пейзажи потрясающие, тот же Северный Кавказ — Эльбрус, ледники… Камчатка, Курильская гряда. В 2009 году пролетали над вулканом Сарычева, который активизировался за два часа до пролета. Выброс пепла, камня, лавы до 16 километров, такое ощущение, что ядерный взрыв произошел. Патагония потрясающая с тающими ледниками. Сама Южная Америка, район Амазонки в Бразилии.
На ночной стороне орбиты — расцветка, так привыкаешь, что многие города узнаешь безошибочно по оттенку и очертаниям. В Азии, в Европе, в Америке у городов своя подсветка.
— Какой ваш любимый город, если смотреть из космоса?
— Нет любимых, они все интересные. Любимый город может быть, [когда ты] на Земле.
— В открытом космосе, посреди бездны, усиливается чувство человеческого одиночества?
— Ну я бы не сказал. При подготовке мы проходим тест на переносимость одиночества, несколько суток в сурдокамере живем под наблюдением психологов. В космосе все равно работаем в коллективе. Да и на Земле, если взять любого человека, большую часть времени мы проводим наедине со своими мыслями: о чем-то думаем, что-то переживаем, что-то планируем, — это время несоизмеримо больше, чем то, которое мы проводим в общении. Это же тоже одиночество.
По большому счету каждый живет в одиночестве всю свою жизнь. И в космосе то же самое. Одиночество там не в плане коммуникаций — нет моря, нет ветра, нет ливня в лицо.
«Не жалейте о прошлом, вас там больше не будет»
— Вы Герой России, рекордсмен по пребыванию на орбите. Как вы относитесь к этим регалиям?
— Вполне спокойно. Рекорды — это вообще нечто, придуманное кем-то. Мы не спортсмены, к рекордам не готовимся и их не планируем. Более того, от нас они совершенно не зависят. Есть программа полета под каждого космонавта и каждый экипаж. Группа планирования нарезает разной длительности полеты, кто-то летит на семь суток, кто-то — на 200, кто-то — на 150. Кто-то имеет возможность использовать административный ресурс, себя назначив в полет. Мы рекордами не увлекаемся.
Ну вот накопилась у меня за пять полетов такая длительность. Есть космонавты с шестью полетами, но суммарное время у них меньше. И не надо этим восторгаться. Масштаб работы в коротких полетах может быть гораздо больше. Для меня это совершенно неважное, невесомое и незначимое. Кстати, ни я, ни прежний рекордсмен не были представлены даже к госнаграде за этот «рекорд». Настоящие космические рекорды начнутся в 2024/25 годах с высадки американской смешанной пары — мужчины и женщины — на поверхность Луны.
— Сейчас вы уже не летаете. Не тянет снова в космос?
— Нет, не тянет. За почти тридцать лет полетов я очень многое упустил в своей жизни. Поэтому сейчас наверстываю. Путешествую много, читаю, пишу, вот с вами говорю — интервью даю. Совершенно не скучно. Не жалейте о прошлом, вас там больше не будет.
Я ушел из центра в 2017 году. Я — пенсионер. У нас колоссальная невостребованность опытных космонавтов после ухода, они просто никому не нужны. По сравнению с партнерами: там космонавты уходят в компании-подрядчики НАСА как эксперты, консультанты, советники и испытатели. Там жизнь кипит. У нас — отлетал — все, до свидания.
— В ваших словах чувствуется обида.
— Конечно. Но поверьте: так было и когда я пришел тридцать лет назад, так продолжается по сей день. Беда большая. Так работает наша система: некуда приложить людей.
— А если бы вас позвали работать в Роскосмос экспертом или консультантом?
— Меня не позовут. Потому что я для них как красная тряпка. Я очень много критического говорил о состоянии нашей отрасли, — из-за сопереживания. Это воспринимается очень болезненно. То же самое с рядом моих коллег. Люди, которые имеют самостоятельное мнение, люди независимые, как правило, не востребованы.
— Если представить, что полеты станут более доступными для широкого круга людей, полетите?
— Сложно что-то прогнозировать, но в ближайшие 10-15 лет, я думаю, будут востребованы только профессионалы.
— Как вы относитесь к деятельности Илона Маска? Некоторые его критикуют за то, что он занимается больше пиаром и популизмом, чем наукой и освоением космоса. Что многие его проекты — это просто маркетинговый ход.
— Это потрясающий человек, удивительный инженер, который смог собрать команду. Что значит — как вы сказали — «ход маркетинговый»? У него все летает. Я вместе с экипажем первыми встречали его грузовой корабль SpaceX. Он прилетел к нам в 12 году, в 20 году уже пилотируемый корабль полетел.
Ну о чем вы говорите? Садится многоразовая первая ступень ракеты Falcon, это четыре с половиной метра диаметра и высота с десятиэтажный дом. Это какой рекламный ход, это какой популизм? Я не знаю, кто это говорит. Человек реально работает. А возвращаемая первая ступень от Starship — это уже будет диаметр девять метров и высота с двадцатиэтажный дом. Я не понимаю, какие могут быть претензии к Маску. У него даже конкуренция внутри компании: над Starship у него работают две отдельные команды.
Человек реально работает, с огромными неудачами порой, но движется вперед и делает инновационный продукт.
— А у нас в России может появиться свой Илон Маск?
— В Нижегородской области была частная компания по запуску, там собирались делать космодром. Семь лет понадобилось на то, чтобы разработать документацию, согласовать все с чиновниками, но ничего не получилось. У нас нет конкуренции, это наша беда.
В Америке же не только Маск. Есть частная компания Orbital Sciences Corporation и ее космический грузовой корабль Cygnus. Blue Origin делает суборбитальный корабль New Shepard, первый полет с людьми запланирован на июль. Компания Boeing создала многоразовый пилотируемый транспортный корабль Starliner и разрабатывает тяжелую ракету SLS (Space Launch System) под лунную и марсианскую программы. Lockheed Martin делает многоразовый пилотируемый корабль Orion под эту ракету для полетов к Луне и Марсу. Видите, какое разнообразие?
У нас в рамках одной госкорпорации все настолько неповоротливо, финансово затратно, отсюда и отсутствие четкого целеполагания, отсюда и часто неэффективное и нецелевое использование бюджетных средств, и отсутствие высококвалифицированных кадров. Отсюда и наш тупик. Жизнь нас опустила на землю. Уровень нашей космонавтики стопроцентно соответствует уровню наших технологий и уровню общественно-политической ситуации, вот и все.
Маск в 2003-м компанию открыл, а к 2012-му уже успел создать ракету Falcon, во много раз дешевле, чем наши носители, затем — грузовой корабль Dragon и пилотируемый корабль Crew Dragon, сейчас делает Starship. А у нас компанию закрыли из-за бюрократии.
— Что мы могли бы сделать лучше, что нам нужно сейчас?
— Нам нужен новый корабль: невозможно летать столько лет на корабле, который бесконечно модернизируется. Наш «Союз» летает уже 60 лет. Корабль очень надежный, но Королев был бы удивлен сейчас, он бы у виска покрутил. Естественно, все давно уже устарело. Другое дело — Crew Dragon, больший по объему, экипаж до семи человек. Инновационные решения, тачскрины для управления системами корабля и так далее. Это все равно что сравнить «Запорожец» с «Мерседесом».
Нам нужна тяжелая ракета под лунную программу — про марсианскую не говорю, потому что ее нет в планах. Уровень наших технологий не позволяет работать на равных с партнерами. Но и на второстепенных ролях мы не должны себя ограничивать и изолировать. Мы должны чему-то учиться, партнер мы надежный, уважаемый. Когда «Колумбия» потерпела катастрофу, мы два с половиной года поддерживали МКС, весь грузопоток и доставка экипажей на станцию происходили с помощью наших кораблей.
А создание российской орбитальной служебной станции на высокоширотной орбите? Опять же летать в околоземном пространстве, не имея перспектив по освоению дальнего космоса. Основой станции будут модули, сделанные по технологиям восьмидесятых годов. Это можно делать по двум причинам: либо мы собираемся создать там музей космической техники, либо мы используем космос для утилизации устаревших технологий.
— Чем вы сейчас занимаетесь на Земле?
— Сейчас я сижу на самоизоляции из-за пандемии. У меня все планы спонтанные: открываю карту, закрываю глаза, тычу пальцем — и полетел-поехал. Я люблю свободу. Меня много приглашают на мероприятия, связанные с космосом, в России и за рубежом.
— Есть видео, где вы прыгаете с воздушного шара. Все-таки занимаетесь чем-то рискованным.
— А, это было интересно. Прыжок был под Волоколамском, пять часов утра. Это было потрясающе: я сам парашютист, много напрыгал, но, когда вы выходите с вертолета или самолета, вы падаете на упругий поток, у вас нет провала — такого «у-ух». А здесь я ощутил бездну, первые секунд пять ни с чем не сравнимо. Это просто какой-то ужас. А потом зашуршал ветер, и я на поток лег.
— На видео том с прыжком вы, вообще, очень спокойны.
— Ну я бы так сказал, в шутку: это уже обреченность. Обратной дороги нет. Пообещал — надо жениться.
— Вам нравится ощущение риска?
— Нет, не сказал бы. Это само по себе очень интересно: вы падаете, несетесь с бешеной скоростью, управляете своим телом.
— Многие отказались бы от таких ощущений, испугавшись.
— А я бы отказался делать операцию. Или брать интервью мне было бы сложно. Это то, в чем я нашел себя по жизни. Все эти увлечения не ради риска. Это соответствует моим внутренним потребностям, какой-то стимул.
— Где вам интересней — в космосе или на Земле?
— Конечно, на Земле. Летал с радостью и возвращался с радостью. Не потому что мне было одиноко в космосе, повторю: мы здесь большую часть жизни и каждодневно все равно одиноки.