«Грызня за кости». История захоронения немецких бойцов на Кубани и конфликтов вокруг него

Принцип захоронения здесь таков: в выкопанную яму 25 на 28 метров рядами укладывают гробы, точно 50 штук, и заполняют таким образом весь квадрат. Гробы коллективные, в одном таком квадрате лежит 1780 человек. Родственник, если его удалось установить, получает бумагу, в которой говорится, в каком именно секторе лежит погребенный. При желании это можно детализировать вплоть до конкретного гроба — ряд второй, пятая могила, — и будет точно известно, куда класть цветы.

«Блок № 1 еще не заселен. Вот этот тоже пустой», — указывает наш гид Александр Шилин. Он уверен: этим могилам еще предстоит заполниться известными солдатами. Как нам рассказали в организации «Кубаньпоиск», на данный момент найдена едва ли половина лежащих в сырых могилах Великой Отечественной. А из этой половины легко идентифицируются 90% убитых немцев — вермахт выдавал им железные опознавательные жетоны. Советским же выдавали бумажные именные листы, сохранившиеся в земле в единичных случаях.

Шилин, мужчина средних лет с усами-щеткой, сопроводил нас на это кладбище в костюме с иголочки и на черной ухоженной «Тойоте Камри». Он заслуженный работник культуры Кубани, председатель Совета депутатов Апшеронского горсовета, а еще руководитель работающей с 1989 года поисковой организации «Арсенал», у которой есть свой земельный участок, летний молодежный лагерь, музей и бронетехника. В прошлом он также атаман Апшеронского казачьего общества.

Но здесь он с нами как представитель, фактически смотритель от всероссийской ассоциации «Военные мемориалы». Во многом это кладбище — его многолетнее детище, Шилин добивался его создания в 90-х, участвовал в его открытии в 2000-х, следит за ним в 2021 году.

По пути сюда по идеальной, едь хоть танками, хоть иномарками, дороге стоит гражданское кладбище — обычный погост маленького городка. И с ухоженными, и с роскошными, и со скромными, и с заросшими, и с проржавевшими металлическими советскими памятниками. Популисты, жалуется Шилин, часто используют соседство в своих целях — снимают могилки позорного состояния и подписывают: мол, смотрите, как шикарно лежат мертвые фашисты и как бедно — наши солдаты. Но это подмена: во-первых, это гражданское кладбище, во-вторых, оно тут появилось только в 70-х. Шилин по мере сил старается ухаживать и за ним. Например, на свои деньги поставил у него информационную табличку, объясняющую, что к чему.

Немецкое же кладбище единственное такое на весь Северный Кавказ и Кубань. Схожих по масштабу таких еще девять, самые известные — под Петербургом, Ржевом, Волгоградом. Это так называемое сборное кладбище, где перезахоранивают немецких солдат со всего региона, которых немецкая организация «Фольксбунд» эксгумирует с мест стихийных военных захоронений.

Напрашивается вопрос: почему на этих братских могилах просто не ставить те же кельтские кресты и оставлять их лежать там? Дело в том, говорит Шилин, что кладбища на местах боев труднодоступны, их очень много и они разнокалиберны: «тут три человека, там пять человек, здесь тридцать пять, там один, в другом месте восемь, где-то [они похоронены] в гробах, где-то — в плащ-палатках» — все отметить крестами нереально. А захоронения в поселениях располагались в их центрах — там, где сейчас обычно Вечный огонь и памятник Ленину, немецкий крест выглядел бы странно.

Например, на месте аллеи Героев в Темрюке лежало полтысячи немцев; часто такие захоронения обнаруживаются при стройках. В Крымске вермахтовцев нашли под танцплощадкой в парке отдыха.

«Солдатские могилы — наилучшие проповедники мира», — гласит цитата немецкого философа Альберта Швейцера на приветственной плите кладбища. «Нельзя научиться любить живых, если не умеешь хранить память о павших», — добавляет Шилин слова Константина Рокоссовского, прежде чем рассказать, как это место появилось и как оно стало возможным.

В 1990-х между Россией и ФРГ были заключены Межправсоглашения: немцы у себя ухаживают за советскими захоронениями на свои средства и за немецкими захоронениями тут, тоже на свои средства, но при поддержке местных организаций, среди которых и «Военные мемориалы».

На Кубани создали рабочую группу по реализации соглашений, куда вошел Шилин, тогда еще молодой поисковик. В 1995—1997 годах шла народная дипломатия: ветераны — русские и немцы — встречались в РФ и Германии. Спустя полвека увидели друг друга бойцы стрелявших друг в друга 101-й егерь-дивизии вермахта и 4-й горнострелковой дивизии РККА, 97-й дивизии вермахта и 353-й дивизии РККА… Старики обменялись не самыми охотными рукопожатиями (самая первая встреча и вовсе обернулась провалом. — Прим. ТД) и обратились к молодежи: «Мы, ветераны, хорошо знаем, как губительна для людей война. Надо сделать все возможное, чтобы мы были последними ветеранами мировых войн в истории». Проекту кладбища был дан зеленый свет.

Одна из делегаций поехала на Шаумянский перевал — переводчик, российские и немецкие ветераны. Там глаза одного из немцев вдруг увлажнились, вспоминает Жилин, он указал пальцем на один из бугров и сквозь слезы забормотал: «Это десяткой, десяткой называлось, мы там стояли на склоне, жрать было нечего, мы касками собирали каштаны». Российский ветеран, ростовчанин, подошел к немцу и сказал: «На десятке? А мы вон на том склоне стояли, — и указал пальцем на противоположный бугор. — А помнишь, у нас же уговор был — не стрелять, когда на родник кто-то идет».

«Поди ж ты их всех закопай»

Торжественное открытие с руководителем Бундесвера генералом Гансом Шнайдерханом и 180 немецкими делегатами, казаками и представителями Русской православной церкви, католической церкви, лютеранских конгрегаций состоялось только в 2005 году. Активно приближавший это событие тогдашний атаман Кубанского казачьего войска Владимир Громов так и говорит: на то, чтобы все дали на это добро, ушло десять лет.

Первый атаман Кубанского казачьего войска Владимир Громов является одним из инициаторов появления на Кубани немецкого военного захороненияФото: Николай Хижняк для ТД

«Конечно, ветераны Великой Отечественной войны выступали изначально против. Они жили это, переживали. Но очень важно, чтобы это кладбище было открыто при их памяти, пока они живы. У нас нет морального права примиряться, пока не примирилось то поколение», — рассуждает казак. Для того чтобы это произошло, Громов дважды вывозил кубанских ветеранов в Германию, показывал им, в каком состоянии содержатся памятники советским солдатам, офицерам, военнопленным.

После этого против остались представители только Совета ветеранов, не участвовавшие в Великой Отечественной, — дети войны — и тогдашний губернатор Николай Кондратенко. «Я прямо тогда ему говорил: “А вы думаете, всем немцам там нравятся наши памятники? Конечно, нет”. У нас тогда вообще не было их захоронений, кладбища их мы все снесли. Я добавил: “Николай Игнатович, у нас победу никто не отнимает. Но получается, мы врага победили, а он ушел? Или он все-таки здесь нашел могилу? А если мы не можем показать могилу, как же мы могли победить?”»

Сейчас проблематично найти даже тех детей войны, кто уперся, — телефон апшеронского Совета ветеранов никогда не отвечает, по адресу, когда мы приехали, никого не было. Из ветеранов Великой Отечественной войны, участвовавших в переговорах, жив, по словам Шилина, только один, столетний Александр Герасимович, но гостей он не принимает.

А вот опрошенные в Апшеронске прохожие всех возрастов совсем не против немецкого кладбища. «Прикольно, красиво там. Ездим туда, гуляем. Правильное дело, что такое кладбище есть», — говорит молодой человек на выходе из вейп-шопа, его друзья активно кивают. «Да а шо? Пусть лежат. Шо с мертвых возьмешь? С живых надо было брать. С них и взяли», — отмечает восьмидесятилетний мужчина. «У меня отец пострадал от немцев. И мы их сюда не звали. Но о каждом должна быть память. Это человек, и он погиб, не важно, заставили его или он сам пошел, и не важно, на какой земле он погиб. Пусть Господь рассудит про всех», — рассуждает жительница Апшеронска Юлия.

Земля кладбища, вопреки расхожему мнению, не принадлежит Германии — она в бессрочном пользовании у ассоциации «Военные мемориалы». Но все расходы по строительству и содержанию покрывает «Фольксбунд».

Когда Шилин затрагивал с приезжающими на кладбище немецкими родственниками сложную тему Великой Отечественной, они чаще всего говорили так: «А что мы могли делать, когда мальчиков силой забирали на фронт? Семья пострадала бы, если бы он не пошел». Приезжают они достаточно часто, но на родину пока никогда никто никого забрать не хотел — может, потому что дорого, а может, у немцев есть представление: где человек погиб, пусть там и лежит.

«Сюда приезжают их праправнуки, совсем мальчишки, и в них это зрелище что-то откладывает — что лучше, конечно, дружить, чем сидеть в окопах по разные стороны линии фронта», — убежден Шилин. Один уже немолодой немец, вспоминает бывший атаман Громов, стоял перед могилой и вопрошал: «Дед, дед. Так далеко уйти из дома и остаться здесь навсегда? Ты зачем это сделал?»

Александр Шилин уверен: не все лежащие здесь были негодяями. Так получилось, что нацистский солдат спас жизнь его матери. Он пришел и грубо, ударами палки выгнал ее и семью из дома — за минуту до того, как он был уничтожен в авианалете. «Врага» старый поисковик Шилин знает необычайно хорошо — в музее «Арсенала» он наглядно демонстрировал нам взаимозаменяемость затворов винтовок всех стран Оси — немецких, румынских, итальянских: «к войне эти товарищи готовились хорошо». Но кладбище под Апшеронском для него лучшее напоминание, что победило в итоге советское оружие и что «не надо к нам приходить без спроса».

Музей поисковой организации «Арсенал», руководитель которой также является и ответственным за немецкое военное захоронениеФото: Николай Хижняк для ТД

Поисковое движение России, считает Шилин, начинает свою историю с 1960-х годов. Иногда говорят, что с 1945-го, но это преувеличение — тогда тела бойцов еще не догнили, и с таким запахом работать с ними кому-либо было невозможно. И сейчас, откапывая бойцов в северных регионах, можно найти внутри сапога целую несгнившую ногу или даже голову под каской. «В Куринской станице бабки несколько лет объясняли дорогу: “Пойдете туда, потом туда, мимо солдата…” — “Подождите, мимо какого солдата?” — “Да там солдат лежит”. — “А че ж вы его не закопали?” — “Да ты поди ж их всех закопай”», — вспоминает Шилин.

Мотивация самого Шилина заняться поисковой работой, как он утверждает, тоже была семейной. «Мой дед по матери, Александр Николаевич Казаков, погиб на Украине. Мама к 9 Мая всегда лила слезы: “Где он? Где ж батька мой похоронен? Черт знает где”. В похоронке было написано: село Базовлук. Я написал туда письмо, дети ответили: да, есть памятник, фамилий много, фамилия Казаков там есть. Поехали туда с мамой, она, как его имя увидела на памятнике, поплакала в последний раз. Теперь я отдаю долги — мне помогли те ребята-украинцы, а я помогаю тем, кто хочет найти своих родственников».

Вечная война

Этому не верит Алексей Стадник, тоже ветеран (с 1987 года) кубанского поискового движения, руководитель поискового движения «Набат». Для него немецкое кладбище — это «история про большой бизнес, разведку, контрразведку и нехороших людей», и процесс попадания мертвых немцев туда он по факту саботирует, но об этом позже. С ним, хитрого вида мужиком в черной шапке поверх стрижки «маллет», мы сидим на складе предметов гражданской обороны в Краснодаре — здесь он работает.

У Стадника своя версия сложной судьбы кладбища: это не кубанцы привередничали, а немцы. От первого предложенного места в станице Павловской «поморщили нос» и уехали с докладом в Берлин. Оттуда начали «давить на Москву» — хотели открыть общее кладбище то на Малой Земле, то на сопке Героев, где располагается советский мемориальный комплекс, то в Горячем Ключе, где их «послал на хрен» тогдашний мэр Николай Шварцман. Нашли хорошее место в Северском районе, но это была частная территория — ее хозяин запросил столько денег, что немцы «сразу пожалели, что вообще начали войну».

Наконец «Фольксбунд» связался с Апшеронском. Александр Шилин начал «по детской наивности, а может, по хитрожопости своей» заниматься связями ветеранов с немцами. «Я отслеживал по Сталинграду, по Воронежу, как немецкие ветеранские организации покупали голоса наших ветеранов в трудные 90-е: их возили за кордон, осыпали подарками только для того, чтобы решить вопрос с кладбищем», — возмущается поисковик.

Но, подчеркивает Стадник, ветераны «сдавались не везде — моральные принципы все же дороже подарков». Впрочем, через десятилетия многие ветераны просто состарились и умерли — и кладбище состоялось. «Моральную подоплеку наша новая буржуазия может подвести подо что угодно, — сокрушается Стадник. — Ты же помнишь все это: Коля с Уренгоя, несчастные фашистики, замерзли под Сталинградом, замерзли в Тамбове, давайте их жалеть».

Александр Шилин же «начал тупо рубить с этого деньги» — у него, утверждает Стадник, была своя бригада, которой «Фольксбунд» платил за работу по эксгумации немецких останков с военных захоронений. «В Апшеронске с деньгами совсем туго — или лес воровать, или чем-то торговать. Вот Саша торговал костями фашистскими. Кладбище устаканилось, Саша пошел наверх — сначала был командиром поискового отряда, потом стал директором ДК в Хадыженске. Сейчас он уже председатель Совета депутатов», — обрисовывает Стадник.

Ветеран-поисковик с отвращением вспоминает, какая «постоянная была грызня за кости фашистов». «У меня полный рот немецких зубов» — поговорка, которую Стадник приписывает местным, находившим трупы немцев у хуторов близ реки Гунайки, горы Гейман. Когда он послал на эксгумацию немцев под Воронеж «нормальных ребят», вернулись «конченые мародеры», которых приходилось «ставить на место через ********* [оплеушину]». Дело в том, объясняет Стадник, что у немцев «каждый [боец] — граф, все с золотом, медальонами, перстнями с камнями». Ему от такого тренда «стало противно», и он взял принцип искать только советских бойцов — и хоронил их в Нижней Баканке, на сопке Героев, в Темрюке, в маленьких поселках в Крымском районе, в Веселовке, Янтаре, Новороссийске, Лабинске, в станице Северской.

По Стаднику, останки немцев, несших на российскую землю фашизм, теперь, лежа в ней, распространяют уже гниль капитализма, что, в общем, примерно то же самое, только в новой фазе. «Объектом являются кости немцев, субъектом — бригада поисковиков-подрядчиков, “Фольксбунд” — плательщик. Там большие, приличные суммы», — отмечает поисковик. Именно поэтому, по его мнению, не работает вариант просто поставить памятники на захоронения времен войны: «это будет слишком дешево».

Более того, утверждает Стадник, кости нацистских бойцов могут быть предлогом для разведдеятельности. В начале нулевых российский «Фольксбунд», по словам поисковика, был укомплектован «отставным майором разведки ГДР», а в 2003 году того близ Горячего Ключа поймала российская контрразведка — с координатами военных объектов. «У него карт-бланш — ездит ищет немецкие кладбища: “Нет ли у вас завалявшегося немецкого кладбища? Может, там, под радаром, кто-то похоронен?”» — воспроизводит Стадник, но добавляет, что кончилось все хорошо: в 2006 году шпиона выслали из России. Никаких упоминаний этой истории где-либо «Таким делам» найти не удалось, но Стадник упорствует: «ФСБ блогов не ведет!»

Видно, что все это указывает Стаднику на то, что война продолжается. И кости — не просто лежащие в земле куски кальция, а незримые участники этой растянувшейся войны. «Мы чтим своих солдат, героически погибших при освобождении от фашистского нашествия. С хера ли нужно относиться так же к немцам, итальянцам, румынам, словакам, чехам, испанцам и финнам, роашникам?» — задается он вопросом, и его голос повышается. Находя останки вышеперечисленных людей во время своих работ, Стадник оставляет их лежать там же, где нашел, иногда даже закапывает поглубже, «чтобы потом их не собирали и не хоронили, как советских солдат, они на хрен никому не нужны».

Но не нужны, по сути, и советские бойцы — за их раскопки сейчас ничего не платят, говорит поисковик. «Раньше мы выпрашивали у администрации деньги на поисковую работу, они давали, допустим, 15 тысяч рублей (номинала 1994 года. — Прим. ТД) — этого хватало на автобус и жратву. А расходы — батарейки, пленки, палатки, инструменты — это все свое. Сейчас большинство поисковиков по России так и работают — дали б хоть на что-то, хоть на жратву. Нету палаток — роют землянки, живут как чернорабочие», — описывает Стадник.

Те, кому дают какие-то деньги, получают их с президентских или краевых грантов, через «молодежку» — то есть молодежную политику.

«Набат» все делает строго добровольно, утверждает Стадник, небольшим активом в 20 человек — «это Шепелеву нужна массовость, поэтому у него все эти дети, пионеры, на, держи гранату, копайте, хлопцы». Александр Шепелев, руководитель краевого подразделения Поискового движения России, работает с департаментом по делам молодежи Краснодарского края и совмещает поисковую работу с «некоей патриотической работой».

«Но что такое патриотическая работа в капиталистическом обществе?» — задается Стадник вопросом, вновь, очевидно, риторическим. Победа, по его мнению, сюда не подходит, ведь это была победа коммунистов. Тем более победа несовместима, категоричен Стадник, с разговорами о Боге и вере — за все время его раскопок, как он утверждает, он нашел всего четыре крестика.

Алексей Стадник предлагает вернуться к вопросу, зачем нужно вообще копать солдат и искать их, к целям и задачам поискового движения. «А это поиск и захоронение пропавших без вести. Когда мы уходим от основных целей и задач, мы занимаемся уже, что называется, ****** [ерундой]. Смысл потерялся, сейчас это чисто бизнес, дележ грантов и эксплуатация наивных добровольцев», — обрушивается он.

«Ни холодно ни жарко»

Удивительным образом Шилин высказывает схожие мысли: сейчас, по его словам, первична уже политика, а не поисковая работа. «Раньше был Центр поисковых работ, кто-то нас объединял. Сейчас все развалилось, передали все в Минобороны, а там своих забот хватает», — разводит он руками. Поиск сейчас, по Шилину, больше бумажная работа, конференции и работа с детьми. Созданное в 2013 году президентом Владимиром Путиным Поисковое движение России же себя особо не проявляет, «есть оно, нет — ни холодно ни жарко».

Что еще примечательнее, в созданной ситуации в кубанском контексте опрошенные «Такими делами» поисковики винят именно Алексея Стадника. Пять лет назад вышло президентское распоряжение о том, что поисковые работы должны проводить военные, и эту область отдали Минобороны. У ведомства руки до этого чаще не доходят, в Краснодарском крае в связи с этим фактически все осталось по-старому: основная работа велась под крылом местного министерства образования, что шло вразрез с федеральным законодательством.

Дмитрий Максумов, руководитель кубанской поисковой организации «Кубаньпоиск». Дмитрий позирует у братских могил советских солдат на сопке ГероевФото: Николай Хижняк для ТД

Стадник же обратился в Министерство юстиции с тем, что поиск в крае необходимо «привести в соответствие». Так местные поисковики лишились краевого финансирования — небольших, в целом, денег, но покрывавших по крайней мере расходы на еду и топливо. Сейчас же работы по поиску советских бойцов — история стопроцентно добровольная.

«Стадник реально очень крутой поисковик, до сих пор ему равных нет, он очень начитанный, очень опытный. Но он очень склочный человек всегда был, и у него обидка, что его отодвинули с пьедестала. Он ушел в оппозицию и стал портить жизнь всем как может», — говорит собеседник «Таких дел», близкий к поисковым кругам Кубани.

«Я вас умоляю. Никогда немцы никому не платили и платить не будут. У них свои раскопки, свои бригады, очень ужимисто и прижимисто. Даже не как кубанцы — еще ужимистей и прижимистей», — парирует Александр Шилин в ответ на обвинения Стадника в «заработке на немецких костях».

Как говорит нам замруководителя организации «Кубаньпоиск» Дмитрий Максумов, у всех поисковиков края есть договоренность с «Фольксбундом»: при нахождении немецких останков они отдают их и идентификационные жетоны, все остальное — оружие, каски, гранаты, иные артефакты — забирают к себе в музеи. В целом же поисковая деятельность, подтверждает Максумов, — это история, основанная исключительно на энтузиазме.

А вот местная поисковая бригада «Фольксбунда» работает на зарплате — Шилин говорит, что на «прижимистой», а Максумов ее называет «неплохими деньгами». Руководит ей (и всем южнороссийским отделением «Фольксбунда») россиянин Сергей Шевченко — с «Такими делами» общаться он не стал.

30 лет назад, признает Шилин, немцы иногда платили за артефакты — тогда по немецким законам, чтобы вступить в наследство, нужно было подтвердить, что собственник имущества погиб, а не пропал без вести. Опознавательные жетоны тогда действительно иногда «покупали» — забирали у поисковиков и изредка благодарили за них деньгами. Но сейчас это законодательство поменялось.

Тем не менее, утверждает собеседник «Таких дел» из поисковых кругов Кубани, Шилин заработал немного денег на кладбище, «но это копейки, никаких золотых богатств он там не нажил, для него кладбище — это идейная работа». Шилин действительно раньше проводил эксгумации именно немецких солдат. На него зарегистрировано ООО «Полигон», занимающееся «организацией похорон и предоставлением связанных с ними услуг», с выручкой в 3,36 миллиона рублей в 2020 году и шестью сотрудниками.

* * *

— А вы были сами на этом кладбище? — спрашиваем мы на прощание Алексея Стадника.

— Нет. А что мне там делать, слезы лить? Я рад, что они в земле. Жаль, что их там так мало.