«Ждали непонятно чего, как Хатико». История разлученных в детстве брата и сестры

Бабушка Ирины решила забрать беспризорных малышей к себе. Но первым она забрала мальчика. По словам Дмитрия, мать просто отказывалась отдавать сестру. По словам же его двоюродной сестры Галины, бабушка никогда не любила девочку: «Объясняла это тем, что они не расписаны были — Ирина мать с отцом. И она всегда говорила, что она не наша. “Отцовское отродье” называла. Не любила из-за этого. Всегда говорила: это не моя внучка».

Когда Ире было четыре, а Диме шесть, мать лишили родительских прав. Спустя два года забрали из семьи — к тому моменту пить начала и бабушка, и женщины начали жить вместе. Ирина запомнила, что соцработники отчитывали мать: говорили, что она не имеет права жить с ними (там вопрос был именно в том, почему, она с ними живёт, хотя лишена прав), и за это возненавидела — могли хотя бы не заставлять это слушать

В Ириных воспоминаниях за ними приехал уазик. Дмитрий помнит черную «Волгу». Он попытался сбежать: выскочил из машины и побежал в огород, как он делал всегда, когда его обижал материнский «любовник», но потом понял, что смысла в этом нет, и упал.

На две недели брата и сестру поместили в больницу. Обстригли как свежеприбывших. Иру отправили в социальный приют, а Диму — в детский дом.

«Били — даже синяков не оставалось»

Попав в детский дом, Дима «сам в себе потерялся». Не понимал, почему в группе так много детей, почему одеты все одинаково, почему дети хотят общаться с тобой, только если ты можешь с ними чем-то поделиться. Особенно трудно было первые две недели.

«Идешь на учебу и не понимаешь, что делать. Для меня все было странно. Я скучал, но четко сейчас объяснить эти чувства даже не могу», — говорит Дмитрий.

Детей, которые себя плохо вели или «умничали», по его словам, наказывали «старшаки». «На горке покатались, была зима. Мы приходили и, кто в джинсах, вставали и сушили штанины. Именно вот так», — Дмитрий трет руки о брюки. «Я говорил: у нас же батареи есть, можно повесить. Сразу же меня за то, что я умничал, приходили вечером наказывали. Били — даже синяков не оставалось, аккуратненько. Одеяло накидывали. Я просто не понимал, что за правила такие. Мы что, в армии?»

Подружиться со «старшаками» помог талант — Дима хорошо умел играть в фишки с покемонами. Доставать их было трудно: жетоны обменивали на редкие конфеты с обедов. Поэтому мастеров разбивать стопки фишек так, чтобы они поворачивались обратной стороной, — а это значило, что теперь они достаются этому игроку, — уважали.

Детский дом находился напротив приюта. Брат и сестра говорят, что им удавалось встречаться у забора, но четко и он, и она помнят только одну встречу.

Однажды двоюродная сестра Галя, которая оказалась в том же детском доме, и поскольку была старше, могла одна выходить наружу, вывела Диму на свидание с Ирой: несмотря на близость двух учреждений регулярные встречи для родственников никто не организовывал.

«Ждали непонятно чего, как Хатико»

Ирина смутно помнит полтора года, которые провела без брата в приюте. Туда отправляли детей, чьи родители еще не потеряли права на них либо надеялись вернуть. Почему Диму не отправили туда же, Ира не знает.

Социальная работница Ольга Дербышева запомнила ее маленькой худой девочкой, которая больше других детей тянулась к взрослым. Дербышева связывала это с тем, что мать навещала ее реже, чем другие родители, которые «неважно в каком состоянии, но приходили к своим».

Женщина вспоминает, что во время последнего визита мать, такого же «малюсенького роста», как Ира, и с такими же «огромными» глазами, пришла в белой блузке, с короткими волосами, забранными в хвост. В сопровождении мужчины.

«Она спокойная была, мне кажется, просто ведомая. И не было мужчины, который взял бы ее в руки — и все было бы хорошо».

Ира тоже запомнила, что мама пришла к ней в день ее рождения и пообещала забрать. Но больше не возвращалась. Уже в детском доме бабушка «спокойно» рассказала маленькой Ире, что ее мать убили. Как выяснилось позже, это сделал мужчина, с которым она жила. Диме же бабушка об этом говорить не стала

«Я плакала, потому что она [мама] была, по сути, единственным родным человеком, кроме брата. Но со временем я поняла, что все ее обещания, все ее слова были пустыми. Она не собиралась забирать нас, восстанавливаться в родительских правах. Было очень обидно, что мы верили в пустоту. Столько времени ждали непонятно чего, как Хатико», — вспоминает девушка.

Когда Ира пошла в первый класс, ее, наконец, отправили в детский дом — к брату. Там они смогли встречаться без забора, но времени, проведенного вместе, все равно не хватало: жили в разных группах из-за разного возраста и пола.

«Нужно было заходить с лестницы через коридоры к ней. Я даже не помню, о чем мы говорили, наверное, просто обнялись. Тогда мы действительно стали часто видеться. И меня всегда бесило, что почему-то всегда нужно было [от нее] уходить», — говорит Дмитрий.

Ира пробыла на новом месте один учебный год. Она попала в больницу — уже не помнит, по какой причине, — и ее пригласили в кабинет медсестры, где сидели мужчина с женщиной. Девочка сразу подошла к мужчине, а он спросил, хочет ли она поехать жить к ним.

Мама, но не мамочка

В пятьдесят четыре года Зинаиде Куксенко, гардеробщице школы Заозерного, приснился сон: умершая мать попросила ее удочерить девочку, которая училась в той же школе. Девочка каждый день приходила в гардероб с другими детьми, но женщина не обращала на нее внимания. Во сне мать пообещала Зинаиде, что дочка будет хорошей и послушной.

Проснувшись, Зинаида не придала сну значения. Но через какое-то время он повторился снова. На этот раз мать требовала отчета, готовит ли женщина документы.

«Мама рассказывала: “Я подскочила, побежала, когда на работу пошла. Зашла в первый класс. Подошла к твоей классной руководительнице”. И сказала, что хочет взять ребенка, девочку. И показала на меня», — улыбается Ира.

«Мамой», «мамулей» она называет именно Зинаиду. Есть ограничение — не «мамочкой». Потому что так она обращалась в глубоком детстве к женщине, которая ее родила.

У Зинаиды и ее мужа Николая не было совместных детей. В прошлом он работал на угольном разрезе, она — мастером-оптиком. После пенсии пара вместе устроилась в школу сторожем и гардеробщицей.

Сначала супруги приглашали Иру на выходные в гости. Девочке они понравились с первого взгляда: «Думаю, на тот момент (сошлись) все факторы. Может, в них было что-то такое доброе, милое. В них была забота, которой мне не хватало. Хотелось вырваться из детского дома. Для меня в детском доме не было ничего хорошего. Эта группа, где дети друг друга ненавидят непонятно за что, хотя вроде все в одинаковых условиях».

В день, когда новые родители окончательно забрали Иру в семью, по дороге из детского дома они заходили в продуктовые магазины и покупали все, что она хотела. Придя в новый дом, девочка ходила из комнаты в комнату, а мама с папой говорили, что все вокруг теперь принадлежит и ей тоже. С появлением девочки в семье купили машину, потом баян — для занятий в музыкальной школе, сделали ремонт в квартире, обставив детскую комнату новой мебелью. Позже сотрудники службы опеки ругали родителей за то, что они ее слишком балуют.

Но сначала было нелегко: если Ира просыпалась дома одна, то паниковала, хотя родители могли в этот момент копать картошку в огороде. Стоило Ире уронить что-то из посуды, она в ужасе бежала в комнату и рыдала — так боялась наказания. Соседка семьи Вера Никитина вспоминает, как шила девочке «подушечки» с успокоительными травяными сборами.

Училась девочка тоже с трудом. Но папа делал вместе с ней уроки, учил самостоятельно мыслить, — так стала хорошисткой.

К родителям Ира приехала с фотографией брата, которую держала под подушкой. По ночам она часто просыпалась и плакала, потому что его не было рядом. Когда же она адаптировалась, попросила родителей забрать Диму.

Сейчас родителей Ирины уже не спросишь, почему они сразу не взяли мальчика к себе. Зинаида умерла в 2016 году, Николай — на этих новогодних каникулах.

По словам Иры, в органах опеки никто не сказал им, что нужно взять и брата тоже: «Я не знаю точно, как это объяснить. Я только поняла, что изначально оформляли чисто меня, а что у меня есть брат, это даже не затрагивалось. Просто сказали, что у вас с ней проблем с оформлением не будет, потому что на нее никто не претендует. А что есть родной брат, не хотите ли взять его, никто этого не сказал. Только когда я уже спросила, об этом речь зашла».

«Я понимал, что ей там будет лучше»

Сначала по детдому пошли слухи, что Ира ходит в гости к людям, которые хотят ее забрать. А потом Диму поставили перед фактом, что она уезжает к новым родителям.

«Двоякое было мнение. Тяжело было, как так-то… Но я уже понимал, что ей там будет лучше, чем здесь. Меня спрашивали, согласен ли я, что сестра уезжает. И я согласился на это. Не помню, подписывал ли что-то, или со слов это было. Я был за то, чтобы ее забрали», — говорит Дмитрий.

Он боялся, что скоро Ира начнет курить и пить, как другие девочки в детском доме, которые обычно приезжали туда «хорошими и приличными», а потом «ангел просто рушится». Переживал, что к ней начнут приставать мальчики, что кто-нибудь из соседок разболтает ее секреты, как часто бывало в детдоме.

На Пасху новая семья сестры пригласила его в гости. Там подросток в первый раз в жизни увидел натяжной потолок, который показался ему будто стеклянным. Радостная сестра показала ему собственный компьютер. Дмитрий понял, что ей здесь действительно хорошо.

«Они вставали утром, колбаски нарежут, все так по-семейному. Такая связь прям у них была. Это было видно», — вспоминает Дмитрий.

Куксенко спросили его, не хочет ли он остаться у них. Дмитрий признается, что сначала надеялся, что его заберут с сестрой. Но потом решил, что так предаст свою одинокую бабушку, которая продолжала общаться с ним. Она сама говорила ему, что Ира — предательница.

Примерно через год подросток понял, что ошибся. Стало ясно, что пьющей бабушке его никто не отдаст. Он попросился к родителям Иры снова, но на тот раз его не приняли.

По словам Иры, мать к тому моменту уже уволилась с работы, у нее было несколько хронических заболеваний, а брат был уже подростком, и женщина посчитала, что не справится. К тому же, в семье боялись, что и бабушка не даст так просто усыновить внука: якобы на суде об ее опеке она так и сказала об этом.

Приемные родители не запрещали брату и сестре общаться, но постепенно общение сходило на нет. Она ни за что не хотела идти в «этот ад», а мальчик не мог самостоятельно выходить из детдома. Однажды, оказавшись вместе в летнем лагере, они поссорились.

«Когда я был классе в восьмом, я очень обиделся на Иру. Когда мы сидели вместе на завтраке в лагере, у нас разговор зашел про бабушку — и она встала и слово в слово: “Да хоть бы она сдохла!” Мне эти слова не понравились. Я очень сильно покраснел. Это было сказано при всех. Ладно один на один. Меня это разозлило, и я решил, что больше общаться не буду».

Ира же в глубине души злилась на брата за то, что он в тот раз отказался быть вместе с ней. Но всегда узнавала, как у него дела, у общих знакомых. Как-то раз автобус с воспитанниками детдома попал в аварию, и она переживала, но, к счастью, он не пострадал, потом ей дважды рассказывали, что брата сильно побили, дальше пошли слухи, что он спился и «подсел на наркоту», но эта информация не подтвердилась.

Слухи были повсюду: даже ее приемной маме рассказывали, как дочь пьет, «шляется непонятно с кем», хотя она в тот момент могла сидеть дома. Говорили, что из нее не выйдет ничего путного — с такой-то семейной историей. Но Зинаида всегда вставала на сторону Иры.

Дети, которые много лет не видели своих братьев и сестер

История Ирины и Дмитрия — одна из многих историй разлученных сирот. Только в 2014 году в постановлении правительства России № 481 прописали, что в организациях для детей-сирот «воспитательные группы формируются преимущественно по принципу совместного проживания и пребывания в группе детей разного возраста и состояния здоровья, прежде всего полнородных и неполнородных братьев и сестер, детей — членов одной семьи или детей, находящихся в родственных отношениях, которые ранее вместе воспитывались в одной семье».

Это случилось за несколько лет до того, как Ирину и Дмитрия изъяли из семьи. Но и после того как постановление вступило в силу, практика разделения сиблингов полностью не прекратилась.

По словам президента благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Елены Альшанской, дело в том, что исторически в России сложилась система распределения детей по разным организациям. Для детей до четырех лет — дома ребенка. Затем дети отправляются либо в детские дома, подконтрольные Министерству образования, либо, если есть проблемы со здоровьем, в интернаты, входящие в систему Министерства социальной защиты. Детям с разными заболеваниями полагаются разные интернаты, и именно тот вид социального учреждения, что нужен ребенку, может находиться далеко от его родного населенного пункта. Так члены семьи теряют возможность его навещать.

Есть еще и подготовительный этап вхождения в систему — реабилитационные центры, в один из которых попала Ирина. Всего тринадцать типов учреждений.

«К сожалению, за несколько лет, что мы ездили по стране и смотрели, как все это устроено, разговаривали с детьми, которые по пять-шесть лет не видели своих братьев и сестер, скучали по ним, мы видели единичные истории, где кому-то из взрослых приходило в голову, раз уж система детей разделила, организовать регулярное общение», — говорит Альшанская.

Разделять детей при усыновлении или принятии в приемную семью сегодня запрещено, но, по словам Альшанской, и это до сих пор происходит. Как раз то, что дети жили в разных учреждениях и поэтому не привязаны друг к другу, становится поводом разделять их и в дальнейшем. Но к октябрю этого года Минпросвещения, Минтруду, Минздраву и членам Совета по вопросам попечительства в социальной сфере при правительстве поручили разработать единую модель организаций для детей-сирот .

По словам Альшанской, учреждения, где принимают детей до восемнадцати лет, уже начали «активно» появляться в Москве. Они есть в Самарской области, Калининградской, в Удмуртии.

«Организовать совместное проживание детей не безумно сложно, потому что мы говорим не о какой-то среде, связанной с образовательным процессом, которая должна быть разная. А о месте, где люди живут. А живут они дома, в семье, вне зависимости от возраста и заболевания, в одной квартире. Понятно, для детей с очень тяжелыми нарушениями условия адаптируют, но эти условия реально создать в каждом учреждении. Это не безумные требования, не безумные деньги», — уверена она.

«Глупо обижаться»

Когда Ирина и Дмитрий выросли, они снова смогли стать близкими людьми. Но не сразу.

Брат после выпуска из детского дома поехал учиться в Красноярск. Сестра осталась жить в Заозерном. Поводом для встречи стала смерть их бабушки в 2013 году: Дима приехал на похороны, и ему негде было остановиться. Мать Иры предложила остаться у них. В дальнейшем Дима стал часто гостить в доме Куксенко.

«Ссоры у нас почему-то были очень часто. Из-за ерунды мы ругались, уходили в разные комнаты. Так, наверное, несколько месяцев продолжалось, только потом до меня дошло, что на самом деле глупо обижаться из-за того, что было много лет назад. И мне на самом деле стало легче», — вспоминает девушка.

Сегодня ей кажется, что она не справилась бы с жизнью в детском доме: ее характер сформировали родители. Но она гордится тем, что ее брат «не сломался», «не ушел непонятно куда», как многие.

Сейчас он занимается продажей автозапчастей, живет в Красноярске. Но несмотря на это, Ире кажется, что на нем остался отпечаток трудного прошлого: «Я ни разу в своей жизни не видела, чтобы мой брат улыбнулся, так, чтобы стало видно, что он счастлив во всех смыслах», — признается она.

Дима же называет себя человеком, который в жизни привык полагаться только на себя и всегда помогал сестре: когда она переехала в Красноярск, когда умерла ее мама, а потом и папа. Рассказывает, что ее учеба в Сибирском федеральном университете — «это топ», любит «прикалываться» над Ириным волонтерством (сестра — лидер социального направления в вузе, где руководит добровольцами, помогающими пожилым людям, детям и воспитанникам приютов) — но на самом деле очень уважает ее за это.

Иногда он переживает, что Ира не так открыта с ним, как была со своей приемной матерью. Возможно, причина в годах, которые выпали из их общения, и со временем это пройдет, надеется он.

«Я ее вижу и очень рад, когда она приезжает. Мне достаточно просто ее обнять, все — мне комфортно сразу. Я обычно оптимист, улыбаюсь, всегда прикалываюсь. Но если взять душевную атмосферу… Я кайфую, когда она рядом. Если даже она просто будет молчать рядом, мне комфортно».