Мед на колесах

В пять утра я на месте. Едем двумя машинами. Обе готовы с вечера. Мама водителя, стоя в открытых воротах, размашисто крестит машину вслед. Все мамы одинаковы, все, — ее движение вызывает общий одобрительный смех.

По дороге встречаются груженные ульями грузовички. Примерно через четыре часа пути останавливаемся у неприметной дороги, уходящей в лес.

Пока мужчины заняты делами по обустройству лагеря и полевого душа, я занимаюсь едой. В студенческие годы в общежитии я научилась готовить и считаю, что мое фирменное блюдо — это «супы из ничего». В походах и выездах выходного дня приготовление еды на костре не пугало, потому и здесь не сомневаюсь.

— Вкусный суп, — крякает и отодвигает тарелку Анатолий Николаевич, главный пчеловод на нашей части поляны. — Спасибо. Интеллигентский. Питерский.

Так я поняла, что то, что они называют супом, я называю рагу. В мои супы с тех пор проникла таежная гуща.

Весь день уходит на установку ульев и лагеря. Пчелы после дороги злые, лучше близко не оказываться. Гудят, облетают улей по кругу, запоминают расположение. У них встроенная GPS, шутят пчеловоды.

Запах липы тонкий, нежный, чуть сладковатый. До нижней ветки еле добрасываем с земли веревку, чтобы натянуть полог от дождя над лагерем. Липовый цвет огромен, еле ложится в ладонь.

Калифорния для пчел

Медоносных пчел в Приморье привезли переселенцы из Полтавской губернии в конце XIX века. До этого времени на Дальнем Востоке жили только дикие пчелы. Их пытались одомашнить, но безуспешно. Неуживчивый у диких пчел характер. Переселенцы назвали уссурийскую тайгу Калифорнией для пчел. Пчеловодство из второстепенного довольно быстро стало основным промыслом.

В Приморском крае липа считается одним из основных медоносов. До 2007 года промышленная рубка трех видов медоносных лип (амурская, маньчжурская и таке) была запрещена. После принятия Лесного кодекса липы утратили особый статус. Липовая древесина шла на экспорт в соседние страны для изготовления мебели и паркетной доски. В 2019 году после многочисленных жалоб пчеловодов в Приморском крае приняли постановление об ограничении вырубки липы в одиннадцати лесничествах в местах сезонного промысла меда. Вокруг мест, где растут липы, теперь так называемые зоны покоя.

Ночь и связь

Темнота наступает внезапно. На поляне перемигиваются светлячки, словно крохотные диоды на китайской гирлянде-ниточке.

В соседнем лагере, как два глаза, красные мигающие фонари. От медведей, говорят. Разведенный костер сжигает бесчисленную мошку, и под треск горящего валежника мужики травят таежные байки.

— А помнишь, медведь умный какой попался. Чтоб пчелы не покусали, просто взял улей и в реку отнес. Сидит в воде и мед жрет.

— А там я вот такие следы видел. Да не вру я, не вру. Вот этими глазами, вот такие следы.

Искры от рассыпающегося бревна улетают в черноту и превращаются в звезды.

Поляна изрыта кабанами, которые по весне приходили искать пищу. Палатку я поставила прямо в кузове грузовичка. Лагерь успокаивается на ночевку. Единственное место, в котором можно поймать сигнал, в паре километров от пасеки. Пока мы на второй машине отъезжали позвонить, грузовичок переставили немного в сторону. Мой дом переехал, и я немного кружу в поисках в темноте. Как пчелка.

Возвращаемся к меду

Мы возвращаемся обратно в лес через неделю. Идет проливной дождь. Пчелы гудят в улье, мужики гудят на поляне. Делать особо нечего.

Я ложусь спать и засыпаю под стук капель по крыше. Почти сразу теряется ощущение времени, кажется, что я живу в лесу всегда. Вокруг происходит бурная лесная жизнь. Примерно в двухстах метрах от поляны на старой лесовозной дороге на влажной земле обнаруживаются следы чушки — самки кабана. Какая-то птичка-малышка свила гнездо прямо на полевой кухне, под тентом, там сухо и не попадает дождь. В гнезде лежат два полупрозрачных яичка. Свою расческу я забыла в городе, и через пару дней на голове вырастает примерно такое же гнездо.

Мобильной связи нет, события сужаются до уровня местных новостей: Эйва (собака соседа по поляне) просится бегать, время пить чай, закончилась вода на технические нужды, удалось ли поймать рой, который собирался улететь, какой суп приготовить, кто в гости придет.

Запах мокрой земли, травы, лесного супа, в который кидается все, что найдется: картошка, лук, томатная паста, капуста и, может быть, тушенка или сайра, — горячий, язык обжигает, и вкуснее нет ничего на этой земле, а попробуй такой дома сварить — есть не захочется, гадость какая. В таком супе основной бульон — из таежного воздуха, пронизанного жужжанием пчел.

Серега и шаман Василий

— Здоровья вам! — высовывает беззубую улыбку из мокрых кустов Серега.

— И вам того же! — кричу в ответ и ныряю в мокрые густые кусты, крепко держа поводок.

На одном конце поводка я, на другом — стремительная Эйва, молодой бигль. Эйву будоражат запахи зверья: там чушка, там коза, тут ежики, фазан взлетает буквально из-под ног. Эйва молода и не обучена, и ее нельзя спускать с поводка — след может увести бог знает куда. Мы с Эйвой знакомы два дня. Она нетерпеливо оглядывается: ну что же ты, ну давай быстрее.

Бегать по мокрой тайге — сложное удовольствие. Бегать по мокрой тайге в резиновых сапогах, не приспособленных к бегу, уже не удовольствие. Там, где Эйва проскакивает на высоте своего роста, я цепляюсь за ветки, лианы цепляются за меня, ноги разъезжаются на мокрой земле, я пытаюсь удержать равновесие и с трудом выбираюсь обратно на дорогу с разочарованной собакой.

Виктор, приятель Сереги, на правах старого знакомого приветственно машет рукой, подзывая под свой тент — к столу. Старый — это значит со вчерашнего вечера. Виктор забрел на огонек, увидел сначала меня, потом камеру на стуле.

— Не снимай, я небритый. Обещаешь?

— Обещаю.

У стола Серега приветливо улыбается, стремится «произвести культурное впечатление». Он сразу так и сказал, чтоб не было недотолков.

— А вы заметили, что я не матерюсь уже целых тридцать минут?

— Это Василий, он шаман, — представляют мне еще одного мужчину. — Он умеет тучи разгонять.

Василий, мужчина с суровым лицом, не подтверждает своего шаманства, но и не отрицает. Загадочно пускает дым. Говорит плотным баритоном. Обещает, что дожди прекратятся.

Гул

Назавтра тучи ходят плотно, но с неба не капает.

— У каждого улья ведь свой характер, а характер от матки зависит. Если матка злая, то и улей такой же будет, а поменяешь матку — и пчелы изменятся, — Сергей (другой, не Серега) аккуратно и дотошно осматривает рамки. У него несколько уликов. — Я самый молодой среди всех.

Сергей сухопарый, сдержанный и рассудительный. На время цветения липы он, как и изрядная часть пчеловодческой артели, берет себе отпуск. Для него это не заработок, а хобби. Сил и времени хобби требует немало. Но после жизни в тайге в город возвращаешься немного другим человеком.

Каждая пчелка летит в свой домик. На входе стоят охранники, чужих в дом не пускают. Но если пчела перепутает улей — бывает — и прилетит с нектаром, то внутрь пустят, а вот наружу — уже нет. Все строго.

Пчел разводить — это постоянно решать задачку: увеличить количество семей или собрать побольше меда? От целей и действия зависят. Сохранять приплод или нет, сколько в улье меда оставить, чтобы и на еду хватило, и сбор не прекратили.

— Маточка где-то пищит, — прислушивается Сергей над открытым ульем, — слышишь?

Я слышу сплошной растревоженный гул.

— Ну как же, вот же пищит, надо поймать, а то рой улетит, две матки в одном улье не живут, — говорит он и вглядывается в плотную живую массу.

На следующий день у Сергея улетает рой.

— Надо было поймать ее, — сокрушается он.

На медогонке

Узбек, который представился русским именем Миша, чтоб проще было, на пасеке впервые. Он работает помощником. Его зовут Мухтар. Миша хорошо говорит по-русски, смешно шутит и мечтает уехать на родину. Он здесь, чтоб заработать денег на свадьбу сына. Миша выспрашивает, что нужно, чтоб содержать пасеку.

— У меня в Бухаре большой огород. Абрикос, дюшес, виноград, урюк. Мед сладкий будет.

На какой-то день жизни на пасеке Анатолий Николаевич говорит:

— Завтра качать будем. Встанешь на медогонку?

Встану. Я знаю, что такое медогонка: тетя моя занималась, и я помню из детства запах воска, и центрифугу, и золотистую, прозрачную, теплую, тягучую, сладкую жидкость.

Работаем мы втроем. Я на медогонке. Миша помогает приносить рамки в кемпинговую палатку. Анатолий Николаевич договаривается с пчелами: часть меда забирает себе, часть оставляет им. Мне кажется, что поток медовых сот будет бесконечным. Мы сделали только около половины, а время уже послеобеденное. Гудит поясница, гудят нечаянно принесенные с рамками пчелы.

— Ну что, перерыв сделаем? — спрашивает Анатолий Николаевич.

— Нет, — отвечаю, — после перерыва тяжелее будет, давайте закончим.

Анатолий Николаевич неопределенно качает головой, как потом оказалось, одобрительно: не ожидал, не ожидал, удивила столичная.

В этот день, воспользовавшись хорошей сухой погодой, забирают мед почти все мужики. Я ради интереса прошу попробовать. У каждого пасечника мед разный, хотя стоят все на одной поляне.

— Как много работы! — вздыхает Миша. — Тяжело на пасеке. Наверное, не буду я пчел держать. Не смогу.