У Володи яркие глаза

А «маленьким» он был до восемнадцати лет, потому что в детском доме представление о мире людей и вещей у него тоже было маленьким, размером с темную комнату. Все в ней познавалось на ощупь, многое додумывалось, некоторое на свой страх и риск пробовалось в действии.

Вот, допустим, важный вопрос: куда девается из раковины вода? Володя подъезжал на инвалидной коляске к раковине, находил сливную трубу, откручивал — не со зла, а чтобы понять, как все устроено. Потом кто-то включал воду, она лилась на пол, Володя получал по шее. Но по шее — это же не объяснение. Поэтому спустя время он снова отворачивал трубу. Короче, несмотря на инвалидную коляску и интеллигентную внешность, Володя был не очень удобным.

Таким «неудобным» он получился 26 апреля 1994 года. Роженица сразу написала отказ: Володю забрали на операцию, полгода он провел в больницах, а остальные семнадцать с половиной лет — в детском доме. Там «кормить кормили, поить поили, кровать была нормальная». И мир размером с комнату, в котором лишних вопросов старались не задавать: почемучек много, а воспитателей мало, замотанные, затюканные, несчастные, как та женщина с тряпкой наперевес.

Вот и познавал Володя мир как мог: откручивал трубы, разбирал игрушки и очень хотел учиться. Ему еще в шесть лет казалось, что школа — это дверь в другой мир. И там, в том мире, знают все главные секреты: почему идет дождь? как засовывают в карамельки начинку? Или вот люди. Почему некоторые ходят, а некоторые нет? А те, кто ходит, почему-то даже не задумываются, какое это счастье — утром просто спрыгнуть с кровати и побежать.

Больничные университеты

Володя допек воспитателей вопросами и разговорами о школе — его отправили учиться. Но учиться полноценно он не мог, постоянно болел, отсюда и программа «вспомогательная» — ни химии, ни физики, ни алгебры, только базовые знания: чтение, письмо, рисование, цифры. Предполагалось, что инвалидам первой группы и так нормально: государство поит-кормит, а их дело — доживать. Поэтому Володя по несколько лет учил одно и то же: раздражался, что толчется на месте, требовал еще и еще. Если бы он рос в семье, это «еще» услышали бы и помогли, а в детском доме голосов много…

В восемнадцать лет Бардокин знал столько же, сколько пятиклассник. Мог принять коня за хищника, не понимал, что такое экономика или благотворительность, а стран не знал почти никаких.

Дверь в мир открывалась, только когда Володя надолго попадал в больницу и там учился по обычной школьной программе. А еще там были люди — нормальные люди из обычных семей и люди-истории.

— В больнице лежали дети с родителями. Многое я узнавал от них. Допустим, о Великой Отечественной войне мне рассказывала одна бабушка, блокадница. Она постоянно что-то вспоминала из прошлого, а я слушал и представлял, как все было: как они голодали, как их заставляли работать на фашистов, как она сбежала потом. Для меня это было как фильм. А еще это как прорубить прорубь — под толщей льда живая вода… Я очень любил учиться в больницах.

* * *
В такой «системе образования» Володя провел половину из своих двадцати семи лет и после детского дома нормального школьного аттестата не получил, только справку. А хотелось работать, хотелось полноценно жить — с Володиной энергией и харизмой сидеть в четырех стенах равно смерти. Тогда кто-то подсказал, что есть фонд «Большая Перемена», там сиротам помогают адаптироваться в окружающем мире и просто учат: математике, физике, астрономии, литературе. С этими знаниями есть шанс найти свое место под солнцем — поступить в колледж или даже в институт. Володя обратился в фонд. Это было девять лет назад. И с тех пор жизнь его изменилась: Бардокин постоянно учится.

Кто-то скажет, что за девять лет можно было уже получить два образования. Но это если вы сами ходите и у вас ничего не болит. Володя за жизнь перенес десять операций плюс болезни помельче или вовремя не замеченные болячки. Незамеченные — это, допустим, когда уронил пятилитровку с водой на ногу, а чувствительности в ногах нет, травму на большом пальце заметил только через три дня.

— Полтора месяца назад я заболел коронавирусом, развивалось все быстро и тяжело. Когда привезли в больницу, я сказал врачу: «Очень хочу жить, пожалуйста, сделайте все возможное!» И они шарахнули мне сильное лекарство. На другой день я пошел на поправку. Потом врач сказал: это потому, что у меня глаза яркие, по глазам всегда видно, будет человек жить или нет.

На больных не обижаются

Володя очень хочет жить. На его книжной полке в доме инвалидов «Легкое дыхание» Бунина соседствует с «Детской книгой войны», а учебник по географии — с православными историями.

В «Большой Перемене» для Володи разработали спецпрограмму «Жизненный проект» — благодаря ей он поэтапно изучает то, что ему действительно нужно и интересно, ведь поначалу он записывался на все уроки подряд и так уставал, что засыпал во время занятий. Сейчас делает упор на русский язык и литературу, историю, экономику и географию. Но главное все-таки — это уроки самостоятельной жизни, в которой ты учишься готовить еду, оформлять документы, искать работу по интернету.

Детдомовцы, тем более с инвалидностью, эту сторону жизни не знают. Для Володи, к примеру, было открытием, что можно сидеть и обсуждать просмотренные фильмы, или говорить о музыке, или планировать бюджет. О таком обычно говорят в семье: за ужином или как-то само собой, между делом. А если семьи нет? И друзья вокруг такие же — носящие с детства казенное и не умеющие разогреть суп в микроволновке?

«Большая Перемена» — как семья и друзья в одном флаконе. Девятнадцать лет назад фонд создавали именно для этого: хотели помочь детям-сиротам не потеряться, когда они выйдут из своей комнаты в большой мир. Помогали ликвидировать пробелы в образовании, понять свои интересы и таланты, найти близких людей. Тех, кто поддержит, поможет, не будет смеяться над «глупыми вопросами» — потому что в их микромире глупых вопросов нет. Здесь работает несколько спецпрограмм и образовательный центр, куда и приезжает на занятия Володя. Приезжает с водителем Сережей, он волонтер фонда. Володя считает Сережу другом и вообще всех, кто ему помогает, — близкими людьми. А тех, кто обижает, — больными: кто-то болен глупостью, кто-то — жестокостью, кто-то — черствостью души. На больных же не обижаются, верно? Вот и Володя не обижается.

— И на родителей?

— А как я могу обижаться на придуманный образ? Я же не видел их никогда. И не знаю, какие могли быть у них обстоятельства. Как тут можно обвинять?

…Володя смотрит на меня с экрана, улыбается, поправляет очки — и я невольно краснею от мысли, насколько он похож на Евгения Цыганова и какие разные у этих похожих людей судьбы.

А Володя все говорит и говорит: о литературных вечерах в доме инвалидов, о фонде, о сборнике студенческих докладов и рефератов, о заметках и круглых столах. Ему очень хочется быть удобным и полезным, а лучше — необходимым, то есть ему очень хочется быть живым. А если очень хочется, то обязательно сбудется, потому что врач же говорил: у Володи яркие глаза — верная примета счастья.

Пусть таких глаз будет больше. Помогите «Большой Перемене» совершиться!