«Служи, дурачок, — получишь значок»: как полицейские борются за свои трудовые права

Младший Худяков, двухлетний Максим, берет конфеты из вазочки — одну отдает мне, вторую забирает себе. «Я вообще с малыми больше всего люблю бывать. Теперь с обоими, раньше со старшим. Он от меня никуда, и я от него никуда», — говорит Алексей. Старший, пятилетний Арсений, шмыгает мимо вслед за бабушкой, пропадает в кустах малины.  

Арсений долго болел. Худяковы перебивают друг друга, описывая кашель, душивший его по ночам, и показывают видео — Арсения почти не различить в темноте комнаты, слышны только мерные хриплые всхлипы, между которыми, кажется, и правда некогда вздохнуть. Алексей ушел в длинную череду отпусков, чтобы возить сына по врачам, и из-за этого, как он говорит, его и уволили. 

— Мы надеемся на справедливость до последнего, потому что мы знаем, что мы правы. Ну мы правы! — Ольга ставит передо мной очередную чашку кофе, опускается на диван напротив, машинально сцепляет пальцы на небольшом, теряющемся в складках свободного черного платья животе. — Когда им [начальству] что-то надо, так сразу: «Худяков, Худяков». На всех этих совещаниях, везде в первых рядах, да? Самый умный, что ли? А теперь — раз! — и не нужен.

— Если я себе поставил задачу, я пойду до конца, — добавляет Худяков. — Я хочу восстановиться, пенсию. Я столько лет туда отдал. Я думаю, они [МВД] мне сами что-то предложат. Какую-то новую должность. Если такой резонанс пройдет.

Задние числа

Худяков пытается создать резонанс с конца июня, когда проиграл в третьей судебной инстанции. Кассационный суд общей юрисдикции посчитал, что 12 марта прошлого года Худякова уволили из органов законно — «в связи с грубым нарушением трудовой дисциплины».

Сейчас Алексей хочет восстановить справедливость в ЕСПЧ. Он вспоминает, как поссорился с начальницей отдела участковых уполномоченных и ПДН одинцовского УМВД Евгенией Кичуриной. По его словам, конфликт зародился, когда участковый пришел к начальнице с рапортом на отпуск. Тогда Худяков якобы только отходил от операции по удалению желчного пузыря и просил отпустить его, «чтобы на больничном не сидеть». Но Кичурина подписывать бумагу отказалась, пока он не сдаст отчеты по своему участку.

— Она сказала: «Нет, я тебе ничего подписывать не буду, иди отсюда». Я выхожу, мне попадается начальник кадров — ну мы с ним так, знаемся, — взял мой рапорт, подписал. Все, говорит, иди в отпуск. Ну он выше ее по должности и по званию, — вспоминает Алексей, пока мы листаем его дело против одинцовского УМВД.

Я хочу посмотреть на тот самый рапорт, но не нахожу его среди документов. Бывший полицейский объясняет, что в деле его нет, потому что суды его не запрашивали, а сам он не рассказывал на суде о конфликте. Объясняет, что если бы и рассказал, то Кичурина бы отвергала эти обвинения. «Она возьмет там сейчас, подпись свою поставит задним числом, и все», — уверен Алексей.

Зато в деле есть пачка рапортов коллег Худякова с актами о его отсутствии на рабочем месте и примерно такое же количество медицинских справок на имя Алексея, его жены и сына. Бывший полицейский говорит, что актам верить не стоит: они составлены задним числом. Но справки, напротив, подтверждают, что всю его семью настигла череда болезней практически сразу после конфликта с начальницей.

В справках написано, что у Худякова невралгия и давление, у сына — кашель, у жены — остеохондроз. Болезни не прекращались с конца августа 2019 года до конца марта 2020-го. Все это время Худяков на работе практически не появлялся: то лечился сам, то брал справку, что ухаживает за сыном.

Кажется, что увольнять болеющего сотрудника запрещено. Но, согласно 342-ФЗ «О службе в органах внутренних дел РФ», больничный сотруднику полиции может быть выдан только в ведомственной поликлинике. В крайнем случае, если сотрудник получил больничный в обычной или частной клинике, он должен заверить его в поликлинике МВД. Худяков же заверил не все медицинские документы и не предоставил их в отдел, что, по мнению его начальства, отраженному в материалах дела, является нарушением.

Алексей говорит, что не знал о таких правилах и думал: подойдут справки из частных клиник с лицензией, которые потом можно заверить задним числом. А если бы и знал, никак не мог бросить больную семью, чтобы ехать в ведомственную клинику заверять больничные.

— Несколько месяцев, как коклюш, мы вообще не знали, чем его лечить. Кашель у него такой лающий, непроходящий, ночью он чуть не задыхался. Мы его в московскую клинику даже возили, — жалуется Ольга Худякова. — Грудной [ребенок] на мне висит, и Лешка на машине со старшим. Мы вместе везде, то в одну клинику, то в другую. У меня защемления случаются, даже скорая приезжала. Меня клинит так, что я не могу никак ни повернуться, ничего. Меня поднимать надо.

«Вступаешь в конфликт — будут проблемы»

В ситуации с отпуском закон «О полиции» снова оказался не на стороне Худякова. В нем говорится, что мужчина, работающий в органах, может уйти в отпуск по уходу за ребенком, если мать ребенка лишена родительских прав, долго «пребывает в медицинской организации» или умерла. В законе, впрочем, есть приписка — «и другие причины». Но Конституционный суд РФ, как сказано в деле Худякова, неоднократно указывал, что полиция — это особый вид госслужбы и требования к их личным и деловым качествам устанавливает работодатель. Ситуация Алексея этим требованиям не соответствует, говорится в материалах его дела, поэтому его и уволили.

Худяков настаивает: все это — лишь повод, а причина в том, что «начальница обиделась». Он говорит, что несколько раз ездил к ней с извинениями, но его не приняли. Сама Евгения Кичурина на вопросы редакции отвечать не стала, а ответ на официальный запрос в МВД на момент выхода материала ведомство не предоставило. 

Заведующий сектором организации работы в территориальном управлении Большие Вяземы администрации Одинцовского городского округа Владимир Семин работал с Худяковым несколько лет — говорит, никаких проблем между ними никогда не было и он «в шоке» от того, как и за что Алексея уволили. «Мы к нему обращались, он никогда не отказывал. Допустим, нам надо было установить, что на каком-то предприятии незаконно проживали какие-то лица, нарушали общественный правопорядок, — мы звонили Алексею, он приезжал, помогал нам и проникнуть на эти учреждения. Или квартиру, допустим, какую-то надо было вскрыть без нахождения хозяев. Все повседневное». 

Семин не верит, что Худякова восстановят, — по его словам, это бы уже произошло, если бы его увольнение действительно было шито белыми нитками. «Я сам отслужил двадцать лет в Минобороны — увольнения везде бывают. Если все грамотно сделано, то можно двадцать лет ходить вокруг забора. Это уже сказка о потерянном времени», — говорит Семин.

У рядового участкового крайне мало шансов выйти победителем из противостояния с начальством. «В любой иерархической системе, если ты вступаешь в прямой конфликт со своим руководством — будут проблемы. В МВД это более серьезно, потому что сотрудник МВД, особенно рядовой сотрудник, он же бесправен. Практически никто никуда не жалуется. А куда ни пожалуешься, суды и прокуроры встанут на сторону руководства», — объясняет бывший прокурорский работник, а сейчас руководитель юридического департамента фонда «Русь сидящая»Некоммерческая организация, выполняющая функции иностранного агента   Алексей Федяров.

Ссора с начальством, особенно если ты молодой сотрудник силовых структур, «очень серьезный травмирующий фактор», говорит Александр Попков, чья карьера следователя закончилась конфликтом с руководителем из военной прокуратуры. «Ты приходишь в органы, у тебя есть желание и энтузиазм, глаза горят, а тебя чморит, унижает и оскорбляет начальник в своих интересах. Это все демотивирует и для каждого участкового или следователя может быть очень тяжелой ситуацией. Как из нее выходить — все решают по-разному. Кто-то пишет рапорт, кто-то просит перевестись, кто-то уходит на больничный, а кто-то кончает жизнь самоубийством», — объясняет Попков, который сейчас работает адвокатом и защищает в том числе права сотрудников силовых структур. 

Адвокат навскидку называет несколько случаев, когда силовики, столкнувшись с проблемами на службе, не находили иного выхода, кроме ухода из жизни. Так, в декабре 2020-го один за другим покончили с собой два сотрудника ФСО. Годом ранее двадцатитрехлетняя сочинская следовательница Мария Клочкова застрелилась, не выдержав давления на работе. А еще раньше двадцатилетний участковый из Рыбинска Сергей Остапенко оставил на рабочем столе записку: «Прости, мама, за мою слабость…»

«Лояльности никакой нет и быть не должно»

Сложности на работе силовики обычно переживают в одиночку: о тяготах службы не принято говорить публично. Между собой полицейские обсуждают проблемы в чатах и скрывают имена. С журналистами они говорят очень неохотно, боясь начальства. Бывший руководитель одного из оперативных подразделений подполковник полиции Юрий С. (имя изменено по просьбе героя) комментирует это так: «Если ты вечно чем-то недоволен, безынициативен и собачишься с руководством, то тебе тут не место, лучше уйти».

«Это служба. Права у сотрудника? Простите, но это уже давно миф. В милиции у нас были права: блогер с камерой оказался бы в лучшем случае в камере, а сейчас нас только ленивый не пинает. А оружие вообще, похоже, оставили только для того, чтобы свести счеты с жизнью. Любое применение силы, оружия или спецсредств в 99 процентах случаев заканчивается возбуждением уголовного дела и сроком. Так что сжал зубы, вспомнил присягу и пошел служить дальше, — добавляет Юрий. — Лояльности никакой нет и быть не должно».

Бывший сослуживец Худякова участковый Игорь В. (имя изменено) говорит, что никакой реальной дружбы между сотрудниками полиции тоже нет, — он уволился из органов шесть лет назад и ни с кем из коллег по отделу отношения не поддерживает. «Так, иногда позвонишь: “Че нового, че плохого?” Чтобы закадычными друзьями друг с другом быть — нет. О чем нам разговаривать? Я в шесть часов уже дома, а им как ни позвонишь — они на работе, на сутках, в усилении. Должны до шести работать, а сидят в этих бумажках до восьми, до девяти. И я сидел — вместе сидели, вместе разговаривали. Теперь я в выходные дома, голова у меня не болит, а у них все хреново. У меня другие друзья».

Игорь с Худяковым работал в одном отделе, но о его увольнении Игорь почти ничего не знает — и не спрашивает, хотя Алексей стоит напротив него. Мы разговариваем возле входа в магазин — Игорь работает в службе безопасности крупной торговой сети, — и Игорь тревожно косится на дверь, закуривая одну сигарету за другой. «А ты позвони Решетникову, — бросает он Худякову перед уходом. — Он же там тоже судился».

У капитана полиции из Одинцова Александра Решетникова от пятнадцатилетней службы остались диабет и воспоминания о скандалах с начальником, из-за которых его уволили, не дав дослужить до пенсии. 

— Он [начальник] очень плохо общается со своими подчиненными: нецензурная брань, унижения и тому подобное, на совещаниях это ежедневно. У него на фоне алкоголя — бухает постоянно, прямо в кабинете — уже крышу рвет. Говорит: “Я тебя поимею”. Я развернулся и ушел с вещами, — рассказывает Решетников. — [Начальник] меня догнал и нанес мне телесные повреждения. Я бы его ушатал, но не стал. Надо было ему рыло набить — хоть знал бы, за что меня уволили.

Решетников обжаловал увольнение в суде и выиграл — вернулся в отдел и два месяца проработал без удостоверения и оружия: их просто не выдавали. А потом руководство подало апелляцию на его восстановление — и Решетникова снова уволили, уже окончательно. 

— Я хотел быть офицером. Но когда я прослужил десять лет, я уже понимал, куда я попал, и хотел до пенсии доработать и уйти, почувствовав все это говнище и гнилость системы по отношению к себе. Ты десять лет должен отслужить, чтобы встать в очередь на жилье. Служи, дурачок, — получишь значок. Я был 1221-м, через два года — 1210-м. Люди столько не живут. Отпуск положен шестьдесят суток, но взять его нереально. Мой месяц пять лет был на “брь” — вот, выбирай. Я говорил: “Май-брь”. Нет, говорят, ноябрь. Проблемы негров шерифа не интересуют.

«Палки» на своих

Про отсутствие нормальных отпусков и постоянные переработки говорит и Алексей Худяков: «По графику мы работаем посменно, с утра и до обеда, с обеда и до вечера. Но график сделан только для проверяющего лица. Мы всегда работали в две смены, всю жизнь. Плюс на сутках еще обслуживаем вызова. Ты один ездишь все сутки, там даже есть некогда. Бывает, за сутки даже чай не успеваешь пустой хлебнуть. Я езжу с водителем. Опять же, какая-нибудь массовая драка, вот мы едем с ним вдвоем. А по приказу он вообще не имеет права из машины выходить, он должен в машине находиться: не дай бог что с ней случится. И как я должен один выходить с пистолетом и автоматом?»

Прапорщик Андрей К. (имя изменено по просьбе героя) два года служил в конвое и ППС. Он объясняет, что бич МВД — некомплект. Работы так много, потому что работать просто некому. Это признавал и министр внутренних дел Владимир Колокольцев: «<…> поставленные перед нами задачи решались в условиях возросших нагрузок, связанных в том числе со значительным некомплектом. Сегодня он составляет порядка 70 тысяч человек».

По словам Андрея К., не хватает в МВД только обычных сотрудников, а проверяющих более чем достаточно. Например, в ППС, и там четыре проверки за выезд — норма. «Смотрят документацию, спидометр, документы на машину, знания, сколько протоколов составлено, где вы ездили. Проверяющий показывает свою работу, что он поехал и выявил нарушения. Есть такая штука еще, называется скрытый контроль. То есть машина гражданская, люди одеты в гражданку, и ты не знаешь, что это проверяющий. Они катаются за тобой час, два, три, а потом подходят и говорят: “А вот там вы вышли и головной убор не надели, а вот там вы дверь открыли и курили в машине, а еще вы спали”. И вот они пишут тебе эти замечания».

Проверки — это внутренние «палки», которые одни сотрудники МВД делают на других. Палки, или АППГ+1 (аналогичный период прошлого года), — это то, из-за чего полицейские, по их словам, перерабатывают и лишаются отпусков. Показатели нужно постоянно улучшать — например, если в этом году раскрыто пять краж, то в следующем должно быть раскрыто шесть. МВД установило двадцать семь показателей, но каждый регион может добавить что-то в список — в некоторых регионах их до семидесяти. Общий процент раскрытых преступлений не должен падать ниже 53-55. Палочную систему официально отменили в 2010 году, но полицейские уверяют, что она до сих пор активно применяется. 

Худяков рассказывает о том, как палочная система работала в его отделе: «Ты домой не уедешь, пока не напишешь пять протоколов, не выявишь и не зарегистрируешь пять преступлений. Каждый участковый должен минимум две палки давать в месяц. И что делают? Ездят, алкашей, бомжей собирают и друг на друга их меняют: сегодня ты ему по морде дал, угрожал ему убийством, завтра он тебе. Вот ты их привел, посадил в кабинете, преступление напечатал, их на побои свозил, зафиксировал — все, два дня, и палка готова».

Палки на своих — это еще и показатели подразделений дознания и Следственного комитета по противодействию коррупции. То есть уголовные дела за взятки, на которых СК ловит обычных полицейских. Сотрудники не скрывают: безукоризненно честных людей во внутренних органах нет, берут все.

Сослуживец Худякова Игорь В. уверяет, что никогда не брал взятки, но взятка и благодарность — это разные вещи. Взятка — это когда полицейский требует деньги, а благодарность — когда не отказывается, например, от лишней пачки бумаги или нового принтера в кабинет. Игорь добавляет, что и бумагу, и принтер, и стол, и кресло он покупал сам, другие полицейские рассказывают то же самое о своих участках. 

Бесфигурантные дела — те, в которых на ранних этапах нет подозреваемого или обвиняемого, — не обеспечат рост показателей, и их стараются не заводить. Заявление о краже телефона, скорее всего, кинут в стол, не зарегистрировав, а потом вообще выбросят, чтобы оно не попалось на глаза очередному проверяющему и полицейского не наказали за висяк. Не все знают о том, что нужно попросить в участке талон с номером заявления, датой приема, данными и подписью сотрудника, — полиция активно этим пользуется. 

Подполковник в отставке Дмитрий М. (имя изменено) рассказывает, что за невыполненные палки вполне могут уволить: «В нашем городе за десять дней до конца месяца проводится так называемая сверка. Туда едут все руководители подразделений из районных отделов, с высокой трибуны начальники управлений задают вопросы: “Как вы собираетесь месяц закрывать с таким отставанием по АППГ?” С такой сверки, если неубедительно наврать, председатель — он же генерал — может выпроводить тебя без погон уже».

Опыт работы какой? Ментовский!

Палки, ворох отчетов, бесконечные проверки и отпуск в ноябре — все это прямо отражается и на качестве работы полиции, и на моральном состоянии силовиков. «Процент деградации людей, которые окопались в силовых структурах, очень высок. И сама система побуждает именно к этому, — объясняет адвокат Александр Попков. — Невозможно проводить проверку, опрашивать людей, устанавливать, когда ты завален тоннами бумажек и отчетов. Ты просто этого не выдержишь, и ты вынужден рисовать эти пустые отказники и прочие бумажки».

Такое положение дел, по мнению Попкова, «честного мента превращает в винтика системы». Худяков описывает превращение в винтик системы на примере своего УВД. Он рассказывает, что дежурные в отделе хватались за голову из-за каждого заявления, прикладывает ладони ко лбу, изображая бывших коллег, и цитирует: «Ой, ждите, приходите завтра, приходите послезавтра». Вспоминает, как однажды два пэпээсника привезли ему задержанного с бело-розовым порошком: в «чеке» не хватало веса для уголовного дела — и они подсыпали туда измельченную таблетку. Попков говорит, что полиция вообще не работает, и задерживаются в ней только «жополизы и стукачи». 

Руководитель московского профсоюза полиции Михаил Пашкин уверен, что «из сотрудников сделали рабов», которые из страха перед начальством терпят ужасные условия и хамство, вместо того чтобы отстаивать свои права. «Они говорят, что боятся к нам идти. Они живут сегодняшним днем, а о том, что будет завтра, не думают. Я говорю, что, если возникнет вопрос, кто виноват, ты или начальник, как бы начальник тебя ни любил, он что сделает в первую очередь? Он тебя сдаст!» — рассказывает Пашкин.

Кажется, что в МВД все сдают всех, — любые попытки противодействовать системе оборачиваются против сотрудников. Худяков рассказывает, как пытался перевестись в наро-фоминский отдел полиции — тогда уже было понятно, что спокойно работать в своем УВД не получится. Говорит, его там уже ждали на должность подполковника. Одинцовское начальство в переводе отказало — Худяков пожаловался в департамент государственной службы и кадров МВД. «Я писал на замминистра, а принял меня его помощник, он даже не представился. Говорит: “Ты что, хочешь пободаться с МВД? Хочешь систему победить? Я тридцать лет в системе, я тебе не советую”. Через пять дней меня уволили».

Александр Попков объясняет, к чему приводит такое тотальное бесправие: «Военная и пригосударственная служба подавляет способность и желание к инициативе. Ты лучше лишний раз не выпячивай себя — и все будет нормально. Чем ты неинициативнее, тем ты в более спокойной обстановке, на тебя никто не обращает внимания и не лезет с проверками», — объясняет Попков и добавляет, что после увольнения со службы именно эта приобретенная черта мешает многим найти себя в жизни.

Поиски новой работы для бывших полицейских иногда растягиваются на несколько лет. Они объясняют это тем, что «нашего ментовского брата недолюбливают, отношение людей паршивое». «Основной вариант — устроиться юристом. Но когда нужен юрист в организацию — открывают твою трудовую, а там армия и милиция. Опыт работы какой у вас в юриспруденции? Ментовский? Нет, нам такой не нужен. Личным охранником? Менты слишком непокорные, — рассуждает бывший полицейский из Одинцова Александр Решетников. — Шлагбаум поднимать за 20, 30, 40 тысяч? Я до такого не дошел еще, у меня четверо детей. Некоторые менты — такие, как я — очень грамотные и знают много всего. Зачем такого сотрудника вообще брать себе в организацию? Чтобы он сливал информацию своим бывшим коллегам?»

«Снял кобуру — и рассыпался»

Худяковы хором соглашаются: работы для бывших полицейских нет. После увольнения Алексей искал ее полтора года — на его резюме все отвечали: «Мы с вами свяжемся». Выбор ограничивался такси и службами безопасности коммерческих организаций, потому что больше он нигде себя не видит: «А что я еще умею? Машину водить и в МВД работать. В бизнесе какая-то жилка нужна такая, наглая, у меня ее нет. В метро предлагали, на входе стоять с металлоискателем за 20—30 тысяч, я все эти деньги в Москву и отвезу, на дорогу потрачу».

Эксперты объясняют: чтобы выйти из зоны комфорта, полицейским нужно иметь уверенность в том, что их навыки будут востребованы на гражданке, или они должны иметь силы освоить эти навыки и куда-то пристроиться.

«Мне такие ситуации не встречались, чтобы кто-то заранее себе готовил и стелил соломку. Зачастую, наоборот, человек тянет до пенсии и, если дотянул, отваливается и отползает в сторону, отдыхает и только потом начинает искать, — рассуждает правозащитник Александр Попков. — Но я не слышал, чтобы кто-то сидел в полиции и прокачивал свои навыки, становился программистом, будучи участковым. Есть поговорка: “Ушел на пенсию, снял кобуру — и рассыпался”. Очень часто для людей, которые всю жизнь служили, служба является мобилизующим фактором. Как только человек выходит на пенсию, он просто умирает или рассыпается».

На одну из встреч Худяков привез целую папку документов — обращения, жалобы, рапорты. Пока он изучает меню «Якитории», недоверчиво пролистывая сяки и удоны в поисках привычного цезаря, я читаю его письмо в МВД о переводе в Наро-Фоминск: «С августа 2019 года на меня оказывается давление, чтобы я написал рапорт на увольнение, но я увольняться не хочу, я более семнадцати лет прослужил в органах внутренних дел, моя работа мне нравится, и увольняться не хочу».

Мы вспоминаем, как все начиналось, — Алексей рассказывает про учебку, про семь месяцев в казармах, про то, как все скидывались и кто-то один с выходного приносил пакеты с пивом и «всем остальным». «Как-то все сплоченно было, не знаю. А у нас че? Убрали человека и убрали, всем по фигу. У меня есть там один товарищ, он все еще там работает, в Голицыне. Он выпьет и ночами мне звонит, говорит: «Вот они тебя уволили, а это несправедливо, работать некому». А я ему днем звоню — он трубку не берет. Думает, наверное, что я просить щас начну о чем-то».

Мы очень долго собирали этот текст: искали сотрудников, готовых поговорить хотя бы анонимно, вникали в материалы дела. За это время Худяков успел устроиться в службу безопасности крупной компании — правда, по графику там только один выходной, а сколько будут платить, непонятно. 

— Если тебя восстановят в полиции, пойдешь обратно работать? — спрашиваю я. 

— Это надо тогда в другой район уходить, не здесь оставаться. 

— Если переведут? 

— Пойду. 

— Ты серьезно? 

— 60 процентов, что не пойду, 40 процентов, что пойду. Это надо щас в новое вникнуть, втянуться. Новое все, новая жизнь. Если я втянусь, я, конечно, останусь. Но там-то я тоже отдал себя с 2001 года…

Долгая пауза.

— Да не, — говорит наконец Худяков. — Не-не, не пойду, конечно.

Редактор — Владимир Шведов