Переход в иную жизнь
Утром 30 ноября в церкви Новомучеников и Исповедников Российских города Ленинска-Кузнецкого Кемеровской области хоронят пенсионерку Марию Васильевну Любушкину. Вход в храм весь заставлен венками и букетами. Но половина людей, подходящих к церкви, разворачиваются обратно: «Ой, так тут женщину какую-то хоронят». Они пришли проститься с Максимом Головниным — подземным электрослесарем, одним из 46 шахтеров, погибших 25 ноября в аварии на шахте «Листвяжная». Его будут отпевать следом.
Уже за час до начала церемонии у церкви стоят два автобуса с надписью «ООО «Листвяжная», четыре полицейские машины, скорая помощь и десяток личных авто, в которых греются люди с цветами. К просящему милостыню у храма подходит круглый мужчина:
— Слушай, давай ты лучше уйдешь сейчас отсюда? Щас, может, глава сюда приедет.
Старик бормочет что-то невнятное в ответ, начинает ковылять прочь, но, когда мужчина уходит, возвращается со словами:
— Че за показуху устроили?
Площадь у церкви медленно заполняется людьми. Около 60 человек делятся на две большие группы: родственники Максима и его коллеги по «Листвяжной». Шахтеры из второй отходят по одному передать соболезнования первой. Мать Максима, женщина средних лет в черной шапке, начинает рыдать. Из скорой выбегает фельдшер с укладкой, достает оттуда глицин.
Пришедшие коллеги Максима говорят о нем одно: молодой был, слишком молодой, «жить бы». Месяц назад ему исполнилось 27 лет.
— В Европе на шахтах каждый застрахован на миллион долларов. Если что случится, собственник разорится. А у нас что? — рассуждает один из шахтеров.
— Шли в «лаву» с пистолетом у виска, сами! — в сердцах восклицает его собеседник. — Не пошел — пошел на хер отсюда. А начальник — просто кобыла рабочая…
На площади появляется фургон ритуальных услуг. «Мы ничего не можем изменить, но мы можем помочь», — написано на боку авто. Машина подъезжает ко входу в храм, люди расступаются. Четверо мужчин в синих костюмах вылезают из фургона, достают гроб и заносят его внутрь. Приглашают пройти сперва семью.
Храм заполняет отчаянный, предельный плач матери и бабушки Максима. Сквозь него можно разобрать только одно слово, повторяемое бабушкой: «Родненький». «Куда ты, родненький?» «Зачем ты, родненький?» «Родненький, нет тебя больше». Крышка гроба открыта, там лежит замотанное в бинты тело. Вдоль гроба на двух скамейках сидят родственники усопшего. Отец Максима Сергей, седой мужчина в очках, стоит рядом, смотрит вниз, тоже плачет — бесшумно.
— Нет! Нет! Нет! Нет! — восклицает бабушка. — Это что же это такое-то? Куда ты уходишь от нас? Миленький ты наш. Золотце ты наше. Внученька. Лапонька ты наша. Куда ж ты пойдешь? Зачем же ты так?
— Бабушка, давайте водичку… — на скамейке с родными дежурит медик скорой с укладкой наготове.
— Не хочу ничего! Не надо ничего.
— Максимка. Придай нам силы. Ну придай. Придай! Силы. Силы он нам дает! — приговаривает третья родственница, женщина в вязаном платке, касаясь забинтованного тела.
— Боженька, разве ты есть? — вопрошает бабушка.
— Максим, посмотри на врата царские. Давай, посмотри. Сейчас покажем тебе, — говорит женщина в серой шапке покойнику, затем обращается ко всем. — Расступитесь! Расступитесь! Дайте ему посмотреть на врата царские. Максим, сейчас батюшка придет. Отец Андрей.
Люди разделяются, освобождая пространство между гробом и иконостасом. Мать Максима уводят в предобморочном состоянии.
— Сегодня, братья и сестры, страшная трагедия собрала нас здесь, — начинает проповедь отец Андрей. — Когда начинаешь анализировать, становится очень тяжело. Понимаешь, что шахтерский труд — это титанический труд. Благодаря этому труду мы с вами пребываем в тепле, имеем возможность использовать электроэнергию. И мы понимаем, что этот труд сопряжен с большой опасностью. Трагедия унесла жизни совсем молодых людей, у которых вся жизнь впереди. Эта трагедия нанесла большую рану всем нам. Жителям не только Кузбасса, но и всей страны. Но особо тяжело близким и родным. К ним я сегодня обращаюсь как человек, который знает боль утраты. Мне тоже приходилось отпевать своего сына. Когда сердце переполнено болью, а душа разрывается, важно найти в себе силы и обратиться к Богу. Сказать: «Господи, помоги». Мы должны твердо понимать и твердо верить, что смерть не уничтожает человека. Она является только неким переходом из одного состояния в другое. В иную жизнь. У каждого человека есть бессмертная душа. Бессмертная душа невидима, но она здесь сейчас, вместе с нами. И она видит каждого из вас. И Господь соединит нас всех в том месте, где нет горя, в том месте, где нет печали.
Храм погружается в поминальную молитву. Мать возвращается успокоившейся, но тут же, увидев забинтованное тело, начинает рыдать вновь. Пение регентов чередуется с плачем бабушки и матери Максима. Отпевание заканчивается.
— Хотел бы вас, братья и сестры, призвать к одному — к молитве, — обращается священник к людям, медленно собирающимся в сторону выхода.
К матери Максима подходит мать другого погибшего в «Листвяжной» шахтера, обнимает ее.
— А моего еще не достали, — плачет ей в плечо. — Самые красивые у нас были парни. Не разлей вода.
Обе женщины рыдают.
— Они в рай попадут. Они все в рай попадут, — успокаивает их родственница в вязаном платке.
Пока собравшиеся ставят свечки за упокой на канун, четверо мужчин в синих костюмах закрывают гроб, поднимают его и снова погружают в автомобиль.
Похоронная процессия рассаживается по личным автомобилям и корпоративным автобусам «Листвяжной» и направляется на городское кладбище Новогородца — небольшого поселка в десяти километрах от города, рядом с которым жил Максим. С погоста, расположенного на вершине небольшого холма, открывается панорамный вид на бесконечную белую лесостепь, едва ли не уходящую в горизонт, и на совсем вставшую реку Камышинку.
Яма уже вырыта, мужчины в костюмах погружают туда гроб и начинают засыпать ее землей. Следующие десять минут слышно только стук лопат о земляные горки и шуршание падающей в яму земли. Иногда только бабушка добавляет к этой тишине: «Нет справедливости, нет». Наконец, когда яма заполняется, ритуальщики устанавливают на могилу Максима ограду, и все внутри заполняется букетами и венками: «От любящей семьи», «От племянника», «От друзей и товарищей», «От шахты “Южная”», «От губернатора и правительства Кемеровской области». Заполняется полностью — так, что внутри ограды негде встать.
Процессия направляется обратно в Ленинск-Кузнецкий, в кафе «Жара», на поминки Максима. Туда не пускают.
— Поймите, сейчас такое настроение у всех. Не в плохом смысле, но прошу вас уйти, — говорит отец погибшего шахтера.
«У каждого поколения такие же будут»
Сорокалетний хозработник беловской швейной фабрики Андрей был шахтером на «Листвяжной» до 2011 года. Тогда, по его словам, «не было такого бардака» — в случае превышения уровня метана в «лаве» шахтерское оборудование автоматически отключалось.
— А щас мужики в интервью говорят, что ставили такие «перемычки», как их называют. Электрослесари этим занимаются — там допуск до 6000 вольт. Опять же — приказ. Вот так и работали. И погибли, — говорит он.
Андрей считает, что в ближайшее время все шахты Кузбасса ждет ужесточение дисциплины, но коснется это в первую очередь самих рабочих — их будут массово отправлять на переквалификацию. Начальников шахт, впрочем, добавляет мужчина, тоже «ничего хорошего» не ждет — «будут трясти». Дальше же, говорит шахтер, все будет «как обычно — шумиха уляжется, и снова они будут говорить: “Иди и дай план [по добыче угля]”». ЧП, как на «Распадской» (в результате взрывов метана 8—9 мая 2010 года погиб 91 человек) и «Листвяжной», по его мнению, вечны.
— У каждого поколения, у наших детей и внуков такие же будут, — уверен он.
Возвращаться туда на работу Андрей не планирует:
— Со спиной и остеохондрозами в шахте уже не поработаешь, да и хватит, ни за какие деньги туда не пойду.
— Это не первая шахта, которая взорвалась, и глупо полагать, что последняя, — рассуждает молодой шахтер Александр Кизилов, работающий на соседней с «Листвяжной» шахте имени Кирова в Ленинске-Кузнецком. По его мнению, ужесточение мер безопасности на шахтах Кузбасса продлится около года — «будут наводить марафет перед проверками, а потом все равно побегут за планом, нарушая ТБ (технику безопасности. — Прим. ТД)». Высшее начальство, говорит он, могло и не знать о многочисленных нарушениях техники безопасности, но директор шахты — вряд ли: только в 2021 году было выявлено 900 нарушений. Если столько нарушений было на одном участке, «то и на другом они были», уверен рабочий.
Это подтверждает шахтер «Листвяжной» Сергей Тыдыков: начальники участков и вышестоящее начальство, говорит он, отправляли в «лаву» (активный участок добычи. — Прим. ТД) при показателях концентрации метана намного выше нормы. Начальник первого участка, вспоминает Сергей, угрожал «залезть в карман» шахтерам, не выполняющим наряд:
— Много случаев было, когда дизелисты отказывались ехать при таком газе, а в ответ: «Давай делай! Ни хрена сделать не можешь, что ли? Значит, зарплату меньше получишь». И вся работа в таком духе.
На ВШТ-участках (внутришахтного транспорта. — Прим. ТД) зарплата горнорабочих составляла около 35 тысяч рублей «чистыми» после налога и профсоюзных взносов, говорит Сергей. На более опасных добычных участках — минимум 46 тысяч рублей «чистыми» плюс 10—15 тысяч рублей при повышенном плане.
С годами и с углублением пласта добычи метанизированных участков шахты становилось все больше. По книге нарядов работников часто отправляли в одно место, а по факту — в другое, гораздо более опасное, вспоминает шахтер.
— Насчет того же газа, опять же, все ответы у них готовы были заранее. А насчет инспекции — все всегда знали заранее, когда она пойдет, и начинали чуть-чуть шевелиться, но без толку, только видимость изображали. Инструктажи [по ТБ] перед каждой сменой тоже не проходили, — замечает Сергей.
Были распространены и так называемые кругляки: в графике выходов, где указаны смены, имя рабочего обводили кругляшком ручкой — если он не сделал нужный наряд, например отказался ехать на дизеле «в газ» (то есть в зону повышенной концентрации метана. — Прим. ТД). За эту смену шахтер выплату не получал. Формальные причины при этом озвучивались другие: «якобы был на доставке и что-то не успел или просто типа плохо работаешь».
— Сильная злость берет — там делалось все против шахтеров! Кто выше горного мастера, те жили хорошо, и все для них делалось, даже какие-то праздничные мероприятия, да че там говорить, даже в День шахтера — вот профессиональный наш праздник — только для них все проводилось, а нам ни премий, ни подарков, ни наград — ничего! — сетует Сергей. — Так, грамоту звеньевому дадут, копейки на участок выделят, которых мы никогда не видели. А празднуют директор и его окружение, кто в шахте ни разу не был.
Травмы шахтеров, по словам Сергея, не оформляли как производственные, чтобы не платить за них компенсации, это было «обыденностью», «в порядке вещей».
— Как только кто-то травму получил, приезжает непосредственно сам начальник рабочего, который получил травму, и уговаривает его не оформлять производственную. И добавляет: «Если оформишь, вряд ли будешь чувствовать себя комфортно на рабочем месте и вряд ли тебе в ближайшем будущем удастся повысить разряд». А это вообще больная тема для нас, — вспоминает шахтер.
В «Листвяжной» остались несколько товарищей Сергея: Анатолий Парфенов, Сергей Дементьев и Алексей Спиридонов — двое горнорабочих и горный мастер. Все, как и Тыдыков, из Белова, все проработали в «Листвяжной» долгое время — больше пяти лет: «Люди хорошие, ответственные, что в семье, что на работе на них было можно положиться — это точно знаю».
В октябре этого года губернатор Кузбасса Сергей Цивилев заявил, что объемы вывоза угля из региона увеличат на 10% — «президент дал поручение». Но работающий в «Листвяжной» шахтер уверен, что избежать подобных трагедий можно, если постоянно находиться в бдительном состоянии, вентилировать забои в «лаве» и на проходческих участках; при угрозе обращаться к диспетчеру и в государственные надзорные органы, если не принимается никаких мер; менять начальство, в частности главу профсоюза Анатолия Кременского, «который никаким образом за нас не стоит и не стоял никогда»; жестко контролировать ход инспекций и проводить разъяснительные беседы с самими рабочими.
В холдинге «СДС-Уголь», входящем в топ-3 производителей угля в России, которому с 2011 года принадлежит и шахта «Листвяжная», пообещали заплатить по два миллиона рублей каждой семье погибшего, по одному миллиону на каждого члена семьи, а также погасить все кредиты и ипотеки покойных и их ближайших родственников.
«Похоронить по-человечески — и все»
— Я на шахте не работаю, не мое это дело. Ну и что, что все тут на шахте работают? Я-то не работаю. Кого накажут, тот и виноват, — отмахивается счищающий с машины снег житель Грамотеина Виктор.
Кристина, молодая жительница Белова — районного центра, считает иначе.
— Сергей Евгеньевич Цивилев мог бы хоть пару раз приехать и посмотреть состояние шахты. Не только этой, а всех шахт. Я прямо прошу Сергея Евгеньевича — не хочется, чтобы был еще один такой случай. Может, и Путин как-то сможет повлиять на это. Но он даже не приехал сюда. Не царское это дело, — говорит она.
Шахтеры, по ее мнению, на ситуацию повлиять снизу никак не могут:
— А как? Всем дружно не выходить на работу? Тогда на что они будут семью содержать?
Молодая мать из Белова Татьяна говорит, что шахты станут безопаснее, только когда их «закроют совсем и навсегда». До того времени, считает Татьяна, люди в них не перестанут гибнуть.
— Трагедия на «Листвяжке» никак не повлияет на нарушения ТБ на других шахтах — вспомним «Распадскую» (все фигуранты дела о гибели 91 человека освобождены от уголовной ответственности. — Прим. ТД). Все останется так, как есть сейчас. Люди — расходный материал, на замену этим обязательно придут другие. Что делать? Уже ничего не сделать. Люди погибли. Цивилеву, думаю, стоит подать в отставку. Недопустимо, чтобы при живом губернаторе угольного региона шахты работали после такого количества выявленных нарушений, — уверена Татьяна.
Жительница предпенсионного возраста Виктория тоже считает, что все повторится:
— Маленько всех помуштруют сейчас. А потом все так же будут гибнуть люди. Первый взрыв, что ли, на шахте? И не только на этой (в 1981-м из-за взрыва метана погибли пять человек, в 2004-м — 13 человек. — Прим. ТД).
Бывший шахтер Михаил говорит о том же:
— Здесь, в Кузбассе, давно уже жизнь человека ничего не стоит. Платят копейки за такую опасную работу. Не соблюдают на таких предприятиях толком технику безопасности. Куплено и договорено все. И все об этом знают.
Его друг, выживший в «Листвяжной» подземный горнорабочий, который находится сейчас в больнице, получал 45—50 тысяч рублей за 20 смен в месяц. По его словам, самоспасатели давно «срабатывали через раз», но у начальства был один ответ: «Не нравится — увольняйся, таких, как ты, за забором полно».
После аварии на «Распадской» люди объединялись, протестовали, перекрывали дороги, устраивали забастовки, но сейчас, уверен Михаил, такого не будет: кому-то «заткнут рот деньгами», забастовщиков же «уволят — и все». К тому же, кроме добычи угля, по его словам, в области работать негде — только «продавцом или охранником». Но и там могут быть проблемы с техникой безопасности. Например, на Центральной обогатительной фабрике в Белове.
— Здание 1960 года, везде электрические провода — в воде, в грязи, с плохой изоляцией, но проверки Ростехнадзора как-то она [фабрика] каждый раз проходит на удивление. Нету справедливости нигде. Обычный человек никто против олигарха и ему подобных. У всех ипотеки, надо как-то жить, вот и идем работать и смиряемся с этой несправедливостью, — делает мрачный вывод мужчина.
У беловчанки Ирины в шахте погиб приятель — 35-летний Александр Петров.
— Я до последнего не верила, пока не увидела его в списке пяти тел, которые на днях подняли. Я надеялась, что его не будет в этих списках. Но увы. У него осталась семья, трое детей, — сокрушается женщина. — А то, что говорят, что будут выплаты за это — да эти деньги пусть они себе засунут куда подальше! Отцов, мужей, сыновей уже не вернуть, надо было взять и этих начальников гнать в эту шахту, искать тех, кто там находится, чтоб они, твари, поняли, как им там тяжело. Чтобы они поняли, что уже не увидят детей, жен и матерей.
По словам беловчанина средних лет Александра, «виноват исключительно владелец шахты» — «пусть государство обеспечивает [добычу], вкладывает средства в обустройство систем безопасности и эвакуации». И замечает:
— Достали б всех поскорее, похоронить по-человечески — и все.
Редактриса — Лариса Жукова