Частный сектор в центре Новороссийска, возле церкви. Я захожу через калитку — ни кодового замка, ни домофона, дверь легко открывается снаружи. Общий двор на четыре дома, но их сложно назвать домами — эти бараки строили больше ста лет назад, никто не планировал в них долго жить. Но люди живут.
Уличный туалет — и вдруг свежие пластиковые окна. Угадываю нужное крыльцо, аккуратно обхожу миски с кошачьей едой. Римма Михайловна недавно стала совсем слаба и перестала ходить — она сидит на кровати под цветным пледом. В ее комнате светло; возле кровати стоит новый стол, новое кресло перед телевизором, новый шкаф, холодильник и обогреватель. Другой полосатый «обогреватель» недоверчиво поднимает на меня глаза и убегает в прихожую.
«Двадцать три года тут живу. Ремонта здесь никогда не было — ни разу до этого лета».
«Еще не знала, что тут творилось»
В Новороссийск Римма Михайловна приехала, когда ей исполнилось восемь лет. Семья много переезжала — отец служил в НКВД, жили в Пензе, потом в Тыве. «Мама заболела туберкулезом, и мы приехали сюда, в ее родной город. И вскоре она умерла», — вспоминает Римма.
Единственная девочка в семье, два старших брата, строгий отец. Римма выучилась на кондитера, но до пенсии работала буфетчицей на судне — двадцать пять лет ходила в море. «Последний раз ходили в сторону Азии. Помню Сингапур. Девять месяцев в рейсе, — рассказывает Римма. — Когда я вернулась и выходила на пенсию, началась перестройка. Пришла с плаванья и еще не знала, что тут творилось. И меня обманули. Слышала же: никогда не подписывай никакие бумаги».
В наследство пенсионерке осталась двухкомнатная квартира у Молзавода. Хороший спальный район. Нашлись люди, которые тут же предложили одинокой женщине жилье продать — якобы обменять на более удобный вариант с доплатой. «Разменяли двухкомнатную квартиру на вот это место. Какие-то деньги я получила, — Римме тяжело вспоминать. — Тысячи тогда были, миллионы, черт-те что. На те гроши, что я получила, хватило только крышу покрыть — текла, как сито».
Римма пыталась квартиру вернуть: «Несколько следователей, прокурор. Всех я обошла, везде была, когда уже тут жила, но ничего не вышло. Оформили все юридически грамотно. Человек, который все это сделал, двери ногой у нотариуса открывал. Но это уже потом я пыталась. Когда Женя умер, не было ни до квартиры, ни до чего».
Любимый брат Евгений умер на ее глазах — не выдержало сердце. В той квартире они жили вместе. «Увидела, как упал. И после все мне было безразлично, я жить не хотела. Я считала, что все, конец мне. Он последний был у меня, родной». Их отец ушел из жизни еще в начале восьмидесятых.
До ремонта, по словам Риммы, комната больше была похожа на сарай. «Бетон, не покрытый ничем, черный потолок, везде дыры, щели. Холодно. Старая плитка почти не работала, одна горелка только. Холодильник старый тек. Что я скажу? Хуже некуда».
«Если бы у меня мама, мама была…»
Наш разговор прерывает звонок — звонит дальний сосед Риммы Михайловны.
«Здравствуйте, Вадим. Да, да. Отлично. Еще одна банка есть. Нет, сыра сейчас не надо, нет. Да. То, где написано “пломбир” и больше ничего не написано».
Они познакомились, когда она год назад выходила на улицу кормить кошек. «Он тогда мне говорит: “Я завтра еду в “Магнит”, вам что-нибудь вкусненькое принесу”». Я говорю: “С какой стати, с чего это?” Но поехал. И сразу привез».
У Риммы нет ни детей, ни внуков.
«Ладочка, я не рожала, я не хотела. Это мой страх божий, я боялась рожать. Я лучше умру, я аборты делала. Мне сны снились, что я или беременная, или должна уже рожать, — я в ужасе просыпаюсь. Страшны сами роды были. Я панически боялась».
Мужчины в жизни Риммы Михайловны были, но долгих отношений не сложилось.
«И больно, и все, но я терпеливый человек, а вот роды не идут мне никак. Хотя моя мама троих родила спокойно, у нее и фигура была подходящая для родов. А я боялась. Если бы у меня мама, мама была… Мама умерла, когда мне было десять лет. Если бы у меня была мама, она бы мне все рассказывала, я бы так не боялась. А так — никого, я осталась с двумя братьями и отцом».
С отцом такое не обсудишь. Последние пять лет жизни мама, по словам Риммы, уже едва дышала — о важном они поговорить не успели. Рассказать подругам тоже было сложно. «Как-то подруги об этом не говорят. Я стеснялась. Никогда никому не говорила, что мне было страшно».
Я смотрю Римме в глаза и понимаю, что плачу.
«У меня даже первый год, когда начались вот эти… менструации, я валялась на полу от боли. И только когда я уже училась на кондитера, сказала соседке по парте, что пропадаю каждый месяц. Она мне говорит: “Тройчатку выпей — анальгин и аспирин вместе”. Помогло. А я до двадцати лет каждый месяц мучалась».
Племянницы от старшего брата Риммы сами уже пенсионеры. «Живут как обыкновенные люди — ну небогато, в смысле. У одной машина сбила мужа, давно уже. У другой инсульт».
Гнилые стены
Я спрашиваю, как она жила эти двадцать лет после потери квартиры. Римма будто уходит от ответа: «Ну плохо очень. Тяжело».
Двадцать лет черноты. Она не помнит ничего хорошего. Наивно спрашиваю, не хотелось ли ей заняться садом. Оказалось, что двор только выглядит общим. «Они его поделили на куски еще до того, как я приехала. И у каждого была своя доля, кроме меня. Даже куска земли не было. Я бы пару деревьев посадила фруктовых, чтобы на всех. Нет, не хотят. У каждого свое. Да и какой палисадник? Не до палисадника, выжить бы, время такое, что все плохо. Все».
Кажется, будто все эти двадцать лет она не открывала семейные фотоальбомы. Что-то разлилось, страницы слиплись. В комнате нет личных вещей. Ни цветов на окне. Ни фотографий близких, ни вазочек, ни кружевных салфеток.
«Из вещей мы абсолютно все выкинули, это была такая рухлядь, и личные вещи, и мебель. Я вообще боюсь представить, как она жила: целый день сидеть на кровати и смотреть в гнилую стену», — говорит Татьяна Замилова, директор фонда «Прекрасное далеко». Когда пришли мастера делать ремонт, Римма Михайловна ничего не просила оставить.
«Мы содрали штукатурку и поняли, что это был сарай, у которого даже доски не соединены толком между собой, — в промежутках просто все забито сеном. Пол подняли, фундамента нет — земля, на ней лаги лежат, доски сгнившие. Печка дровяная была, но ее замуровали, она не подлежала восстановлению. Я знаю, что этим баракам больше ста лет, в Новороссийске есть несколько районов, где они сохранились. Они предусматривались как хозяйственные постройки. А потом революция, война, люди стали заселяться», — говорит Татьяна.
Прежде чем взяться за ремонт, она сделала запрос в администрацию города и проверила: это действительно жилой фонд и комната действительно принадлежит Римме Михайловне на правах собственности.
Работы длились почти два месяца. В один вечер Татьяне пришлось забрать Римму к себе домой. «Мы делали дезинсекцию холодным туманом — он очень токсичный. Обычно можно войти через два часа после обработки, но специалист за всю историю своей работы не видел такого заражения. Сказал, надо оставлять холодный туман до следующего дня», — вспоминает Татьяна.
В тот вечер они о многом поговорили — пока Таня помогала Римме сходить в душ. «Она очень печально говорила о своей жизни. Кажется, что это была череда событий, когда ее постоянно обижали и предавали, — такое у меня сложилось впечатление. Квартира просто стала еще одним случаем».
Великое дело
«Тут столько мастеров было, ой. Я со счета сбилась. Все отдельно делали: полы, стены, окна. После чудесно все ощущалось, — с улыбкой вспоминает Римма Михайловна. — Это счастье, вот и все. Даже соседи ко мне в гости стали ходить. Начался ремонт, они приходили и смотрели. Помогали даже: то тарелку супчика принесут, то еще что-нибудь. Небо и земля просто».
Татьяна Замилова говорит, что статистика по таким «невидимым» людям не ведется вообще. Одинокие, лишенные заботы, без родни и постоянных связей, они доживают жизнь в чудовищных условиях. «Никто почти не знает, что такой уровень жизни вообще у нас есть в России. Тем более у человека, который столько лет отработал на государство. Люди знают, что можно жить без коммуникаций, деревня существовала всегда, и там воду носили, и не было туалета. Но то, что можно быть таким забытым, никто не знает и не может поверить».
— Получается, Таня помогла вам с ремонтом и привозит обеды?
— Да. А еще, значит, стирку берут. Вот новость! Ты представляешь, ну кто бы мне постирал? У меня ни воды, ни канализации нет. А теперь я сдаю — и пожалуйста. Это же великое дело, господи. Я вообще поражаюсь, ты понимаешь, поражаюсь. Люди совершенно незнакомые, я им чужой человек, и они отрывают от себя деньги и дают на этот фонд.
В комнату заходит Вадим — принес пакет продуктов и мороженое. Отчитался, что покормил на улице кошек, пообещал еще заехать на неделе. Я складываю все в холодильник — Римма уже не может сама.
— Там и тебе пломбирчик, забирай! Он два купил.
Я обнимаю Римму Михайловну на прощание. Она улыбается и желает мне счастья. Я радуюсь затишью в череде осенних норд-остов, из-за которых мы долго не могли встретиться. Бывало, Римма начинала плохо слышать, а потом слух возвращался; в сильный ветер она не могла подняться с постели из-за скачков давления и с трудом принимала даже сотрудников соцзащиты. Болело сердце, кружилась голова.
15 ноября 2021 года Риммы Михайловны не стало.
Пожалуйста, поддержите фонд «Прекрасное далеко» небольшим регулярным пожертвованием. Благодаря ему в Новороссийске 84 пожилых человека получают горячее питание, помощь с решением бытовых вопросов и то, что нельзя измерить никакими деньгами, — чувство, что они снова нужны другим людям.
Материал создан при поддержке Фонда президентских грантов