«Милосердие воспитуемо». Как ПНИ в Потьме стал одним из самых человечных в России

Название поселка на мокшанском означает «скрытое, далекое место в лесу». Найти Потьминский психоневрологический интернат в этом «далеком лесу» получается не сразу: отделение для взрослых кое-как гуглится, а детское не видят никакие карты.

С 1975 года и до середины 2010-х интернат официально работал только как детский дом. Нынешний руководитель Дмитрий Макаров получил должность практически по наследству — первым директором была его мама, Раиса Алексеевна Макарова.

Тогда, вспоминает Дмитрий, интернат был абсолютно закрытым учреждением. Он часто бывал на работе у мамы и даже дружил с интернатовскими, но другие поселковые дети с ними почти не общались, по ту сторону забора была своя жизнь. 

Макаров — бывший милиционер, окончил школу угрозыска в Елабуге, работал помощником начальника одной из мордовских колоний, а потом «бросил погоны». Дмитрий возглавил интернат в 1997 году. Он вспоминает:

«Первое время, когда я пришел, главное было накормить детей, одеть, обуть — и все, они по углам сидят. Максимум выбирали нескольких [умственно] сохранных для школы. — Макаров говорит хорошо поставленным голосом военного. — Теперь нас [психоневрологические интернаты] на официальном уровне признали людьми».

Детское отделение

Разноцветное двухэтажное здание с зеленой крышей стоит недалеко от въезда в поселок. Раньше тут был дом отдыха локомотивных бригад, где ночевали машинисты, а пять лет назад интернат купил его у РЖД за 13 миллионов рублей.

Заведующая детским отделением Наталья Ивановна работает в интернате сорок лет, начинала она санитаркой. Наталья встречает нас мордовскими блинами с маслом. Подопечные интерната их очень любят — мордовские блины толстые, сытные. 

После ремонта здание детского отделения напоминает хороший детский сад: классы для занятий, спальные комнаты, актовый зал, столовая, на улице — бассейн и детские площадки. Ремонт тут сделали за полгода — вдвое быстрее, чем планировали: помогли меценаты. На стенах в коридоре огромные картины из пазлов, которые собирают дети. И очень много икон.

В отделение принимают детей с четырех лет. Семьи есть только у пятерых из нынешних тридцати подопечных, остальные сироты или отказники.

На первом этаже — дневной стационар с игровой, классами и кроватями для дневного сна. Сюда родители могут приводить детей на время — с 9:00 до 18:00. Пока в дневное отделение ходит только один ребенок: «неречевому» Савелию восемь, у него аутизм. Как и сверстники в поселковой школе, он осваивает программу второго класса, но с логопедом.

«Я бы сказала, у нас все дети ментально нездоровы. В разной степени», — вздыхает Наталья Ивановна, проводя нас по отделению. Основной диагноз — «олигофрения», отличается только степень. 

В другом от стационара крыле в классах по четыре-пять человек занимаются те, кто живет в отделении постоянно. Мы заглядываем в каждый класс без исключения, чтобы поздороваться. «Ничего-ничего, им полезно отвлекаться», — настаивают педагоги.

Старшие девушки после занятий помогают по хозяйству — «без них мы бы утопли», говорят санитарки и воспитатели. Крепких парней в отделении почти нет, только ослабленные или лежачие.

Второй этаж отделения — спальный: в самую тяжелую комнату тоже заходим. Юля и Руслан лежат на кроватях друг напротив друга. Руслану восемнадцать, Юле одиннадцать, у обоих ДЦП и эпилепсия. Они не встают и не видят друг друга и, вероятнее всего, останутся здесь навсегда.

В другой комнате — с виду десятилетний паренек, но по паспорту Данилке двадцать. Его обещают наконец взять на занятия в класс — недавно он стал сам переворачиваться и может сидеть в коляске. Все благодаря тому, что с ним разговаривали и занимались, пока он мог только лежать.

Когда подопечным из детского отделения исполняется восемнадцать лет, они переезжают во взрослое отделение, расположенное в двух километрах, на окраине поселка. Но так было не всегда.

«Че за чужими детьми-то плакать?»

Когда первые подопечные детского дома стали подрастать, взрослого отделения еще не было. В другие взрослые интернаты их не отдавали: как можно отдать своих?

Но в 2011 году грянуло: после очередной проверки всех «переростков разогнала прокуратура», вспоминает директор. Около сорока человек от восемнадцати до шестидесяти лет принудительно посадили в автобусы и развезли в ПНИ по всей Мордовии.

«Ужас что тогда было: все быстро, все без комиссий. Сопли, слезы, — вспоминает Дмитрий Макаров. — Причем с обеих сторон».

Часто в детских домах воспитателей нет, только санитарки. Но в потьминском они были всегда. Многие подопечные попадали сюда еще малышами, и воспитатели привязывались к детям как к родным.

«Они все ревут, и мы все ревем — а их увозят по дороге все дальше и дальше, — вспоминает Наталья Ивановна сквозь слезы. В тот день она была среди провожающих — ее юбку не отпускали до последнего. — Меня одна тогда спросила: “Че за чужими детьми-то плакать?” А теперь работает у нас и вспоминает, говорит: “Не зазря ты плакала за ними”». 

Нескольких человек на свой страх и риск детдом спрятал. Но полсотни человек не спрячешь: кто-то должен был ехать. О том, как вернуть своих «детей», думали с первых дней. Но на это ушло время. 

Два года звонков по вечерам: «вы нас забыли», «вы нас бросили», «мы вам не нужны» — казалось, железные нервы сотрудников детдома больше не выдержат. На третий год Минтруд наконец пошел навстречу — при детдоме открыли отделение адаптации и реабилитации для молодых людей с инвалидностью. И стали со всей страны собирать своих подопечных назад, в Потьму. 

В декабре 2017 года потьминский детский дом официально переименовали в психоневрологический интернат с детским отделением. Сейчас в нем живут 197 человек.

«Директор подождет»

На входе в общежитие — так здесь называют взрослое отделение интерната — нас встречает Колян. На нем его лучший костюм с галстуком. Он держит дверь, вытянувшись по струнке, словно швейцар в пятизвездочном отеле.

Двухэтажное общежитие — бывшее здание госпиталя Минобороны для летчиков. На территории — огромный сад, который весной становится ослепительно белым от цветущих яблонь. 

В общежитии вовсю готовятся к Новому году: кто-то делает бумажные гирлянды-цепочки, кто-то рисует или вышивает картины бисером. В общем холле на втором этаже наряжена большая елка и сверкают огни.

Все внимание — на творческий квартет. Рома, Славик и Леша трогательно поют песни, Женя читает рэп про коронавирус, который сочинил сам.

Эта песня про вирус, он охватил всю страну,

Эта песня про вирус, нам объявили войну,

Но даже люди не знают, куда же прятаться нам,

Весь этот мир погибает, поделен мир пополам.

Общежитие — это тренировочная квартира для совершеннолетних подопечных, где они живут и учатся самостоятельно вести быт. Четырехместных комнат тут всего три, остальные живут по двое или по одному. «Нормально уживаемся!» — бойко отвечает за троих друзей 24-летний Роман.

Свои костыли, инвалидную коляску и другие трудности со здоровьем они оставляют в нашем разговоре за кадром — про них не говорим.

Самый старший Женя, ему тридцать один. Он сочиняет рэп, выступал в Саранске с Каем Метовым и ездил на концерт Басты в «Олимпийском» в Москве. Несколько лет он прожил в пермском доме-интернате в мордовских Березниках — после того как всех взрослых выселили из потьминского детдома по требованию прокуратуры. На вопрос, где лучше, Женя отвечает дипломатично: «И там и там нормально. Но зависит от руководителя: если ты к нему с теплом в душе, то и он к тебе». 

Директора тут все зовут ДмитриСаныч — многих подопечных он помнит детьми. Все это время он внимательно прислушивается к нашему разговору из другого угла холла.

Светлане Халимовой тридцать девять, ее иконы из бисера, стразов и стекляруса нарасхват даже в Москве. Одну из них — с Николаем Чудотворцем — на выставке в Госдуме купил себе Владимир Жириновский. Одна из ее любимых работ висит в кабинете директора.

Директор интерната Дмитрий АлександровичФото: Евгения Жуланова для ТД

У 47-летнего Саши Кузнецова, как и у Светланы, отдельная комната. В колонках играет «Незабудка» Тимы Белорусских, под нее он неспешно прядет шерсть.

Работать с прялкой и веретеном «научила жизнь»: Саша родом с Сахалина, а прясть научился в другом интернате, куда его увезли во время «великого расселения» в 2011 году. В потьминский интернат он вернулся уже с шерстью в руках.

Саша не только прядет, но и обшивает все общежитие: кому заштопать, кому подлатать. ДмитриСаныч стоит в общей очереди за обновкой.

«Шаровары мне все обещал. Ну ниче-ниче, директор подождет, да, Сань?» — смеется Макаров. 

«Чему будем учить?»

В интернате работает около ста тридцати человек, многие всю жизнь — по тридцать-сорок лет. Среди них есть старые знакомые и одноклассники директора или его матери: персонал не меняется годами. 

«Интернаты обычно находятся где-то далеко от города, в лесных массивах. Туда всякий народ, хочешь не хочешь, идет работать,— говорит Макаров. — А у нас тут конкуренция за работников, нам приходится создавать нормальные условия, чтобы шли работать нормальные люди».

В кодексе этики учреждения записано, что сотрудники должны быть образцом безупречной репутации. При этом их часто меняют местами — из детского отделения во взрослое, из стационара в отделение милосердия. Ротация, уверен директор, оздоравливает обстановку.

Часть персонала, еще около двадцати человек, — приходящие учителя из потьминской средней школы. Среди них несколько логопедов и психологов. 

«Они и не во всякой обычной школе-то есть, а вот у нас есть. Когда мы открывали школу четыре года назад, мнения были всякие: зачем это надо, лишние проблемы. Мы были одними из первых в стране, и было — чему и как будем учить? Чтобы учить других, пришлось учиться самим».

Стандартов школ при интернатах нет, поэтому приходилось самостоятельно разбираться, как все организовать. Но ни один учитель из интерната с тех пор не ушел. До обеда дети на уроках — и сами заняты, и персонал разгружают. Однако для подопечных польза не столько в новых знаниях, сколько в социализации. 

Михаил, работает в ООО «Строитель» с лета, живет в интернате с пяти лет, ему сорок пять. Купил телевизор, приставку, антенну, ждет музыкальную колонкуФото: Евгения Жуланова для ТД

Сейчас в школе при интернате учатся 167 человек (всего подопечных 197) — все, кроме тех, кто уже где-то когда-то учился. Самому старшему ученику — за шестьдесят. Обязаловки нет.

«У нас же контингент такой — люди настроения, — улыбается директор. — Не хочешь сегодня — не ходи, сильно уж не отстанешь от программы. Но учиться любят, бегают с тетрадками. Бывает, попросишь о чем-нибудь, а они: “Не, я не могу: мне уроки делать надо”».

Работа для души

До пандемии семнадцать подопечных интерната прошли обучение в филиале мордовского Дома науки и техники в Зубовой Поляне и получили сертификаты: сантехника, электрика, гардеробщика, сиделки. Трудоустраивать обученных пробовали на себе: сначала — только в интернат и только дееспособных. Потом попробовали дать работу ограниченно дееспособным, а потом рабочие места нашлись и для недееспособных. 

Из 130 штатных сотрудников интерната пятеро — это подопечные интерната. Мужчины плотничают, занимаются электрикой и сантехникой, женщины работают уборщицами или санитарками — и все официально получают зарплату.

В общежитии нет ни одной профессиональной внешней санитарки — только в отделении милосердия, где живут подопечные с более тяжелыми формами заболеваний. Подопечные справляются с бытом сами, и, возможно благодаря этому, за всю пандемию тут не зафиксировали ни одного заболевшего ковидом.

За пределами интерната с лета трудоустроено семь человек: двое мужчин — в поселковой администрации, уборщиком и разнорабочим, остальные на пилораме. Все — недееспособные. 

Ни одного увольнения пока не было. Но и условия щадящие — как и в школу, на работу можно выходить не каждый день, работодатели предупреждены. Своих подопечных Макаров устраивает только к проверенным работодателям. 

«Наших подопечных нельзя заставлять работать — так же как их нельзя заставить радоваться или любить. Но при этом за ними нужен постоянный контроль — не из-за того, что они плохие, а из-за того, что хорошие. И очень доверчивые». 

Вся зарплата остается целиком у подопечных — учреждение не забирает ничего (только 75 процентов пенсий по инвалидности — по закону). 

После зарплаты у работающих подопечных начинается «поле чудес»: тратят в основном на технику — смартфоны, колонки, приемники, наушники, термосы, телевизоры, пылесосы и стиральные машинки. 

Коттеджи под присмотром

Привычного разделения по полу в интернате нет — мужчины и женщины живут в одном отделении. Это способствует появлению отношений. 

Два года назад на территории рядом со зданием общежития построили коттеджи для пар. При интернатах в России такого еще нет нигде. Строительство одного коттеджа обошлось в 3 миллиона рублей — директор привлек благотворительные деньги от московских меценатов. На отделку частично пошли и деньги из пенсий подопечных.

Каждый коттедж рассчитан на две семьи: отдельный вход, свое крыльцо и небольшой палисадник под окном. Жилплощадь около 40 квадратов. 

Светлане тридцать восемь, Алексею сорок четыре. Пять лет они провели в разлуке, когда Светлану вместе с другими подопечными увезли во взрослый интернат после проверки прокуратуры.

«Тяжело было. Но мы ездили друг к другу — свое дело сделаем и опять уедем», — Света заливисто смеется.

Теперь живут вместе, ведут хозяйство — свои поросята, овцы, козы и любимый козел Ванюша. За территорией интерната, в 200 метрах от коттеджей, для этого приспособлен старый ангар. 

Желающих переселиться в коттеджи много, но строительство новых пока только в планах. Своей очереди очень ждут Марина и Максим — они живут в отдельной комнате в интернате уже пять лет. Она работает в интернате уборщицей, Максим — разнорабочий. В комнате — двуспальная кровать и полный набор техники, как в хороших апартаментах в отеле.

Оба тут почти с рождения. На вопрос, как вдруг поняли, что это любовь, Марина отрезает: «Молча».

Взрослые дети

Семьи, живущие в коттеджах, ведут весь быт самостоятельно, но могут, например, прийти и поесть в общую столовую. Персонал тоже может невзначай заглянуть к ним на чай.

«Их без присмотра оставлять нельзя — это моя категорическая позиция. Даже если они вдвоем живут, то должны жить недалеко от учреждения. Я говорю не про контроль, а про присмотр. Они очень легко подвергаются всяким влияниям: если им просто раздать квартиры и участки, через год мы получим бомжей — дай бог, чтобы еще были живыми», — говорит Макаров.

Кристина и Денис в своей квартиреФото: Евгения Жуланова для ТД

Ни одна из пар, живущих в коттеджах, официально пока не расписана. По закону в брак не может вступить только полностью недееспособный человек, но в интернате живут двенадцать дееспособных и пять ограниченно дееспособных людей. Поэтому сейчас интернат улаживает этот вопрос с загсом: технически некоторым парам расписаться можно. А замуж девчонкам хочется: на интернатовском конкурсе красоты по очереди наряжаются в свадебное платье.

Другой сложный вопрос, на который пока тоже нет ответа, — детский. Пока малышей у пар нет, но, если мама недееспособная, ее дети отправятся в детдом.

— Если родятся, что делать — будем нянчить, — говорит заведующая отделением Вера Бойко. — Им от нас, как и нам от них, никуда тут не деться.

— По закону рождение детей у наших подопечных не возбраняется вообще никак. К аборту мы тоже склонять не можем. Но пока нет, пока нет, пока нет, — директор обреченно повторяет фразу трижды.

Тюрьма с человеческим отношением

Учредитель фонда помощи хосписам «Вера» и автор проекта ОНФ «Регион заботы» Нюта Федермессер побывала в потьминском интернате в 2020 году. По ее словам, она одновременно готовилась увидеть показательные выступления в актовом зале и ужасное состояние взрослых подопечных, переведенных из детского отделения милосердия. Но ее ожидания не подтвердились.

АлександрФото: Евгения Жуланова для ТД

«Я всегда готовлю себя к этому ужасу, к виду никому не нужных, несчастных и брошенных людей с детскими телами, затерянных среди взрослых с инвалидностью. Я рассчитывала увидеть весь этот мрак, а увидела — пусть и в зачаточном состоянии — но систему наставничества: когда воспитанники из взрослого отделения едут в детское и там помогают персоналу работать с малышней. А ослабленных во взрослое отделение не переводят». 

Нюта отметила, что в потьминском детском отделении не применяют нейролептик аминазин, с помощью которого в других интернатах обездвиживают чрезмерно активных детей: «Это исключительный случай для страны. Здесь медсестра берет такого паренька за руку — куда он идет, туда и она с ним. Когда у нее заканчиваются силы, она передает его руку другому сотруднику».

Организовать сопровождаемое проживание в интернате, по мнению Федермессер, практически нереально, но случай Потьмы отличается от других ПНИ в России: «В условиях интерната, за закрытым забором вести самостоятельную жизнь и быть частью социума невозможно. Но Потьма — это уникальное место: там нет различий между жизнью за стенами интерната и внутри его стен, забор там выполняет условную функцию. Сама Потьма — по сути, один сплошной гигантский интернат: кругом только зоны да интернат и те, кто там работает. Поэтому, где бы ни находились эти построенные директором коттеджи, разницы особой нет».

Нюта считает, что ПНИ в Потьме выделяется тем, что директор хорошо знает своих подопечных и весь персонал: «В Потьме наставнические отношения: для взрослых проживающих директор — старший товарищ, а в детском отделении — наставник для персонала. Персонал тоже не чувствует себя брошенным и незащищенным, это важное условие для проявления человечности в работе».

По ее словам, потьминский интернат входит в пятерку наиболее человечных во всей России. Остальные находятся в селе Верхнее Казанище в Дагестане, в Понетаевке Нижегородской области, в Рыбинске и Красноперекопске Ярославской области, в Горине в Хабаровском крае.

«Конечно, интернаты — это все равно жизнь вне социума и я бы ни за что не хотела отправить туда ни одного своего родственника: я не хотела бы для них тюремного заключения вне зависимости от того, какие условия созданы в этой “тюрьме”. Но “тюрьмы”, которые мы увидели в этих регионах, — это “тюрьмы” с человеческим отношением, где в проживающих видят людей, понимают, что у них есть права и что они заслуживают лучшего», — утверждает Федермессер.

Потьминский ПНИ включен в программу ОНФ «Регион заботы». В планах — работа над улучшением паллиативной помощи и комплексного ухода за тяжелыми детьми в интернате. «Будем закупать средства реабилитации, обучать персонал. Тут, в отличие от многих других, люди открытые и готовы учиться», — говорит Нюта.

Федермессер подчеркивает: неправильно делать акцент на ремонте в ПНИ, когда речь заходит об улучшении условий проживания. «Власти часто говорят: “Мы все отремонтировали, теперь там не восьмиместные комнаты, а двухместные”. Но одиночная камера или двухместная камера — все равно тюремная камера. Ремонтировать помещения — вторично, первично — вкладывать силы и деньги в людей, которые там работают. Я твердо знаю, если к персоналу относиться с уважением, то милосердию можно научить. Милосердие воспитуемо».

Материал создан при поддержке Фонда президентских грантов