Шансы около нуля
В девять утра на остановке автобуса 400т у метро «Тушинская» собираются трое: замотанный с головы до ног, как вермахтовец под Сталинградом, юноша по имени Захар, юрист Фонда Андрея Рылькова Вячеслав Матюшкин, похожий на артиста Уильяма Холла Мэйси, и студентка Марина в ярко-желтой шапке и очках с большими плюсовыми стеклами. Они планируют спасательную операцию: почти полгода парень Марины Илья находится в застенках так называемого реабилитационного центра «Солнечногорск» без связи с внешним миром. Ехать предстоит в деревню Благовещенку.
Марина делится планами: перелезть через забор ребцентра, найти на территории Илью, вцепиться в него и рвануть с ним на выход, а сопротивление залить перцовым баллончиком. «Не надо так делать, оштрафуют или посадят на сутки, — предупреждает Вячеслав. — И не надо брызгать никого. Голову тебе разобьют. Шансов [его вытащить] примерно около нуля. Может, даже чуть меньше».
В интернете заведение описывается как «расположенный вдали от городской суеты» загородный дом «рядом с прекрасной природой, чистым воздухом»: «правильное питание, изоляция от проблем, грамотно спланированный досуг, благоприятная атмосфера настраивают пациентов на позитивный лад, помогают быстро восстановиться». По сути же, говорит Вячеслав, этот и подобные этому ребцентру дома — места, куда за энную сумму можно сплавить практически любого человека, и никто даже не будет проверять, употреблял он что-либо или нет.
«Открой сайт почти любого такого ребцентра — и ты увидишь услугу: “доставка”, “доставка по России”. Там занимаются нормальные психологи, им платят хорошие деньги, по 80—100 тысяч в месяц», — рассказывает юрист.
Там же, на сайте, указано, что при реабилитации применяется «авторская методика с элементами 12 шагов», как у «Анонимных алкоголиков» (АН) и «Анонимных наркоманов». Но если в АН это строго добровольные методики, в подобных ребцентрах все наоборот, уточняет юрист: «Там ежедневно гнобят, вызывают чувства стыда, вины». Причем прибегают не только к психологическому насилию. Только в 2021 году стало известно о гибели в подобных учреждениях нескольких человек (в Новосибирске, Красноярском крае, Омске).
Уголовные дела по таким случаям иногда заводятся, но на судьбах учреждений, как утверждает Вячеслав, это не сказывается. По его словам, у отдельных организаций мало отличий друг от друга: в каждом лежит по 30—40 человек, работают на волонтерских началах бывшие реабилитанты. «Это колоссальные деньги, с которых не платится ни налогов, ни черта, сплошь черная бухгалтерия. Как правило, такой ребцентр всегда дружен с местной администрацией, участвует в субботниках и так далее. У больших сетей всегда очень серьезные крыши». Вячеслав приводит в пример судьбу одного из руководителей центра «Чистый путь», с которым как-то пересекся в бане: «У него за год было четыре убийства в центре. А он сидит в бане, моется».
Доставка к психотерапевту
Третьего июля 2021 года 21-летний Илья Павлов попал в Психиатрическую клиническую больницу № 4 имени Ганнушкина, где должен был проходить принудительное двухнедельное лечение по решению суда. Это произошло после разборки в Коптеве. «Помню, на мне тогда силиконовые перчатки были, смотрю — и они все в крови», — вспоминает Марина тот день, когда Илья употребил наркотики и «набалагурил». Она не углубляется в события, говорит только, что полицейские долго над ней «прикалывались, что Илья умер».
«У него была связь с родственниками, он мог и мне звонить, в день по полчаса. Он позвонил мне во второй же день, как там оказался, просил вызволить оттуда. С той же просьбой обратился к маме: только родители имеют право забрать раньше срока в такой ситуации, — продолжает Марина. — Мама поначалу отказалась его забирать, отреклась от него. Он мне звонил каждый день, а за два дня до выписки вдруг написал: “Приезжай, завтра будет выписка, мама приедет”».
«Полная мотивации и энтузиазма» Марина приехала к больнице и встретила маму Ильи с неким мужчиной в черном, которого она приняла за отчима своего парня. Тот отвел ее в сторону и сказал: «Ща с тобой серьезно поговорим». Суть была такова: «У Ильи проблемы, не стоит травмировать его расшатанную психику. Будет лучше, если ты уедешь, если он тебя не будет видеть». Марина уже практически согласилась уйти, но тут вышел Илья, посмотрел на мужчину и спросил: «Это что за хрен?» И вопросительно посмотрел на маму. Мама Ирина ответила только: «Привет, сын».
Илья побежал к ней, но мужчина преградил ему путь. Тогда Илья попытался передать Марине свой паспорт, но неизвестный не позволил ему и этого. Заявил: «Чтобы проблем с полицией не было, сейчас поедем к психотерапевту». «А я, дура, зачем-то сказала Илье: “Слушайся всего, что они тебе говорят”», — сокрушается девушка.
К парадной подъехало такси. Водитель почему-то вышел встречать их. Илья несколько раз попросил: «Можно Марина поедет с нами?» Его несколько раз проигнорировали, тогда он уперся: «Никуда не поеду». Таксист вместе с мужчиной в черном начал запихивать Илью в салон силой. Марина оцепенела, но даже тогда не понимала, куда его повезут. Она так и простояла полчаса, ожидая, что машина вернется.
Сейчас она уверена: и мужчина в черном, и таксист были сотрудниками ребцентра. И это была та самая «доставка».
Тогда же два месяца все переговоры с Ильей у Марины проходили только через его маму. Так они и познакомились: в 18 лет Илья уехал из родного поселка в Новгородской области учиться в Москву и «не особо горел желанием» общаться с матерью. Коммуникация Марины с мамой Ильи тоже не задалась. Когда девушка призналась, что употребляет марихуану, Ирина отрезала: «Сможешь общаться с ним, только когда сама пройдешь полную реабилитацию».
Марина начала искать Илью сама. Она обратилась в полицию с заявлением о похищении и пропаже человека без вести. Сначала заявление не приняли: «Ты ему никто, просто сожительница». Потом она «им в интернете нашла, что даже сосед может пойти написать заявление о пропаже соседа». А затем ей на почту пришел ответ: «Местонахождение Павлова И. А. установлено, последний находится в РЧ “Солнечногорск” по адресу: Московская область, городской округ Солнечногорский, деревня Благовещенка, улица Осенняя, дом 13».
В связи с нахождением Ильи Павлова дело о его пропаже без вести было закрыто. Дальнейшие обращения Марины в прокуратуру остались без ответа по этот день.
Марина пыталась добиться с парнем встречи, обзванивая номера на сайте сети ребцентров, и уже почти договорилась, что ей надо положить туда свою сестру, когда ей перезвонили и сказали: «Девушка, что вы врете? Вы ищете своего молодого человека. Сейчас к вам приедет полиция искать наркотики».
Стокгольмский синдром
К компании, планирующей вызволение друга, присоединяется обманчиво очкастый Влад по прозвищу Шмаровоз.
— Надо было контактами с полковником обменяться, — мечтательно произносит он.
— Че за полковник?
— Он к моей ребе шесть тачек пригнал: черные, автобусы, дэпосы, все, ***** [конец]!
Попал туда Влад после того, как «впервые за месяц три дня поторчал на гречке», сделал «три укола — по одному в день». На третий день мама Влада поинтересовалась, будет ли он сегодня вечером дома. Не подумав, Влад ответил утвердительно. Вечером, после инъекции и перед сном, к Владу в комнату зашла мать и заявила: «Сына, к тебе из полиции пришли».
Сейчас задним числом Влад понимает, что его мама на самом деле пригласила «консультантов» (старших реабилитантов, ответственных за организацию реабилитации остальных содержащихся в ребцентре. — Прим. ТД), которые представились сотрудниками полиции. Но тогда он «растерялся, на очко присел». И оказался в ребцентре в Химках с решетками на окнах. Телефон забрали.
Влад запомнил, что в договоре на предпоследней странице мелким шрифтом было написано: «Резидент имеет право в любой момент расторгнуть договор». Но уйти ему никто не давал. Медикаментозной помощи, пока его «ломало» от абстинентного синдрома, тоже не оказывали.
Началась «программа»: каждый день обсуждали проблемы алко- и наркозависимости. Помимо этого, у каждого реабилитанта были обязанности: по кухне, уборке и так далее. Это Влад находил полезным: «Человек, который проторчал какое-то количество лет, забывает, каково это — жить трезво, а так можешь обучиться чему-то другому». Правда, если от такой социализации человек отказывался, следовали санкции. Что-то клеймилось как «своеволие» или «безответственность», и провинившийся должен был написать определения этих понятий сотни раз на доске, как Барт Симпсон в заставке мультика «Симпсоны». «Моя безответственность будет отнимать у меня мое свободное время и мешать мне выздоравливать» — эти слова теперь отскакивают у Влада от зубов.
Также провинности лишали возможности закупить продукты на «воле» (часть денег, которые родственники или иные лица посылают за содержание человека в ребцентре, попадает на особый счет, и реабилитанты каждый день пишут «консультантам», что им нужно), посмотреть фильм или принять душ. Порой накладывалась коллективная ответственность — и фразу на доске несколько часов поочередно писали все 30 человек.
Рядом с Владом оказался реабилитант, который представлялся полковником в ЧВК. Он все грозился натравить на ребцентр полицейских. Влад ему не верил. Но ошибся. В одно утро в дверь начали громко и настойчиво ломиться. «Я выхожу, смотрю: ДПС, полиция, еще полиция, черный джип, еще один, микроавтобус ментовской, потом еще один», — вспоминает парень. «Консультанты» растерялись. Влад вышел пообщаться с полицейскими. Они, если верить ему, сказали: «А знаете такого Михаила, он тут лежит? Его тут били, плохо с ним обращались». Именно так звали полковника, с которым Влад ранее общался.
Воспользовавшись суматохой, Влад бежал вместе с двумя другими реабилитантами. Несмотря на это, он хвастается, что «в хорошую ребу попал: мама долго выбирала — стоила она 60 тысяч в месяц» и что «ребята, с которыми он сидел, прошли через гораздо более жесткие — такие, где в подвале привязывали к батарее и оставляли на сутки без еды».
Вячеслав лишь разводит руками. «По приколу в ребу можно отправить и меня, и тебя, — говорит он, обращаясь ко мне. — И у тебя, и у меня может даже за 11 дней возникнуть такой же, как у Влада, стокгольмский синдром».
По его словам, из ребцентров люди зачастую выходят глубоко травмированными. Так, 19-летний Федор Хижин из Новосибирска, жестоко убивший свою 17-летнюю девушку, ранее проходил лечение в скандально известном реабилитационном центре фонда развития социальных программ «Национальный проект».
Самое ужасное в этой системе, по мнению Вячеслава, — это институт «капо» (от kameradschaft-polizei — служащий вспомогательной полиции концлагеря. — Прим. ТД), когда «ветераны» ребцентров с хроническим стокгольмским синдромом берут на себя организацию подобной системы, создавая дополнительно и подобие дедовщины.
— Они не имеют никакого права закрывать людей, еще и за деньги. Это бред.
— Получается, это система частных тюрем?
— Конечно.
По мнению юриста, более приемлемым вариантом стало бы развитие систем государственной реабилитации: в них было бы легче получить доступ и можно было бы создать аналог общественной комиссии по наблюдению за ними. Сейчас подобных центров в России всего шесть.
«Стой, стой, куда ты рванул!»
—Да, вы, ребята, на штурмовиков ребцентров совсем не похожи, — оглядев собравшихся, отмечает Слава уже по выходе на нужной нам остановке в деревне Благовещенке. Но признает: такой практики — вытаскивать кого-то из ребцентра наскоком — у него еще не было.
В деревне, которая на самом деле дачный квартал класса «выше среднего», кроме нас, ни души. На Осенней улице тоже. У дома 13 одинокая машина, высокий, выше двух метров, забор, скрывающий почти все, и двое ворот: в одних — калитка, над другими — камера наблюдения. Еще зимой этот дом сдавался за 12—40 тысяч рублей в сутки под вечеринки. Сейчас он как будто пустует. Или нет?
— Это точно реба, вон там койки, — показывает Влад.
Действительно, в окне видно край двухэтажной «шконки». А еще — как кто-то внутри гасит свет, как едва заметно колышется занавеска: кто-то оттуда за нами наблюдает. Захар примеривается: можно ли где-то все-таки перелезть?
— Да у них ща завтрак, наверное, — с видом знатока, поглядывая на часы, произносит Влад.
На множественные сигналы звонка никто не отвечает.
— Может, они нас не слышат? Может, по тачке ****** [ударить]? Чтобы сигнализация сработала, — предлагает Марина.
Слава указывает на камеру: все они видят. Тогда Марина сначала стучит по калитке, потом трясет — с исступлением, с широчайшей амплитудой. Ничего.
— Надо было полковника номерок стрельнуть… Щас бы тоже тут уже шесть машин было, люди на костюмах… — повторяет Влад.
Марина расстраивается. Кричит оглушительно звонко:
— Илья! Илья!
В окне вновь загорается свет. Из него на нас смотрит какая-то женщина.
Пора вызывать полицию: пусть хотя бы подтвердят близкому человеку Ильи — его девушке Марине — его согласие на добровольное содержание там внутри. Она звонит: «Алло, здравствуйте, хочу полицию вызвать. Моего молодого человека, как я полагаю, незаконно удерживают в реабилитационном центре. Я сейчас приехала на место, звоню, мне даже не открывают, никто сотрудничать со мной не хочет… Его туда поместили против его воли. Чем обосновывают? Говорят, что тут частная территория… Да, я уже обращалась в полицию. Им передали, что он находится в “амбивалентном” состоянии уже три месяца, поэтому опрос его невозможен…»
Внезапно калитка открывается, появляются двое мрачных мужчин.
— Это жилой дом, здесь нет никого! — бормочет один из них, в синем свитере, после слов Вячеслава о находящемся там помимо воли человеке, и калитка тут же вновь захлопывается.
Полицейские приезжают через полчаса. Из джипа выходят двое молодых сотрудников в форме. Спрашивают про Илью: «Чем он зависим?» — получают ответ и нажимают на звонок. Затем стучат в калитку и трясут ее ручку — с тем же разгоном, как до этого Марина.
Выходит еще один мрачный мужчина, в черном свитере, с кипой бумаг — на Илью Павлова.
— Вот собственноручно подписанное им, его родителями… — протягивает мужчина полицейским бумагу.
— Мы его можем увидеть? — интересуется полицейский.
— В данный момент пока нет. Проходит мероприятие.
— Почему? Какое?
— Утреннее собрание.
— То есть вы нас не пустите?
— Я не могу вас пустить.
— А кто может?
— Через руководителя, наверное.
— Заявление будете писать? — вздохнув, спрашивает полицейский Марину.
— Буду. Вы сейчас уедете, что ли? Я с Ильей смогу увидеться?
— Сейчас пока нет, — отвечает за полицейских мужчина в черном свитере. — Мы не имеем такого права.
— А лечить людей без лицензии имеете? Лечить от наркомании, будучи негосударственным учреждением? — не унимается Марина.
— Это вопросы не ко мне.
— Какое состояние сейчас у Ильи? — спрашивает мужчину полицейский.
— Нормальное, че. Есть еще отрицание. Понимаете, наркотики — такое дело… Он убивал сам себя.
Полицейские связываются с дежурным, оповещая, что сейчас будут осматривать участок и дом в поисках Ильи.
— Пройдемте, мужчина, покажете нам его, — шагает полицейский в проем.
— Извините, не могу никак вас пропустить, — встает мужчина поперек него.
— Ну мы тогда вас сейчас в наручники оденем и сами проведем [внутрь], — вежливо предупреждает полицейский.
Мужчина отступает. Вместе с полицейскими он вновь скрывается в полной неизвестности за глухим забором.
— Ну это уже что-то, — подбадривает собравшихся Марина и идет к единственной щели, пытаясь разглядеть хоть что-то. — Стоят че-то трут, — прищурившись, докладывает она.
— Если не выведут его хотя бы поговорить, будем обжаловать действия сотрудников полиции, — говорит Слава.
Внезапно калитка распахивается, выскакивает взъерошенный молодой человек.
— ***** [Ого], — кричит Влад.
— Красава! — вторит Захар.
Марина бросается к парню.
— Они заберут меня, ребята, пожалуйста, — бросает им Илья и дает деру.
— Стой, стой, куда ты рванул! — орет ему вслед «консультант» в синем и бежит за ним.
Марина с размаху толкает его, тот отлетает в забор.
— Бежим ***** [на фиг] отсюда! — кричит девушка.
Не проходит и минуты, как Илья, Марина, Захар и Влад скрываются за углом улицы Осенней. А мы с Вячеславом остаемся с полицейскими и «консультантами». Того, что только что упал на забор, трясет: то ли от холода, то ли от злости.
— Лучше бы пиво пили, ей-богу, — советует Марине полицейский, когда она возвращается и пишет объяснительную. Паспорт и другие вещи Ильи решают пока оставить здесь — от греха подальше.
Разморозка чувств
В маршрутке от деревни Благовещенки до станции метро «Пятницкое шоссе» у Ильи наконец выпадает возможность рассказать про свой опыт «реабилитации». Как становится ясно из его рассказа, в ребцентр его привезли якобы для посещения психолога.
«Там люди недобровольно находятся. Выйти оттуда никак нельзя, сбежать по факту невозможно. На улицу никого не пускают — только на короткий перекур и в сопровождении стажеров-“консультантов”. Те, кто сейчас бежал за мной, были “консультанты”, — рассказывает он. — На окнах там стоят пластмассовые решетки. Я узнал, как можно их выломать — одна девушка так и сбежала оттуда, но ее вернули обратно. Она пришла к маме, та ее сдала “мотиваторам” (таким же “доставщикам”, которые пришли в Ганнушкина к Илье. — Прим. ТД), те ей сделали укольчик веселый… Теперь на окнах стоят заглушки, которые можно раскрутить только отверткой. Ручки с окон убрали еще давно, но отверстия от них оставались. Один реабилитант ночью открыл окно ершиком, его поймали на этом, посадили “на стул” — это когда ты просыпаешься, садишься на табуретку и сидишь так до отбоя. Он так сидел семь дней — без возможности помыться, только в туалет несколько раз в день. После этого “консультанты” пустили такую тему: якобы кто-то украл ложку. Ложки там под пересчет, и их надо сдавать: это может быть инструмент, чтобы открыть окно, что-то из нее сделать или кого-то пырнуть. Мы сидели до трех утра, пока кто-то не сознается, что украл ложку. В итоге так никто и не сознался».
«Пока ты не выздоровеешь, ты за себя ответственности не несешь. Ответственность за тебя несет твоя мама. Когда выздоровеешь, тогда выйдешь отсюда», — так Илье отвечали на его просьбы закончить программу. По его словам, одного из реабилитантов, который себя называл «суетологом из города Видное», за отказ «выздоравливать» примотали скотчем в подвале, «он справлял нужду под себя».
Звонок родным проходил по громкой связи в присутствии «консультантов». «Один раз я сказал маме, что из нее тут люди просто вытягивают деньги и что мне это вообще не нужно. “Консультант” тут же отобрал телефон и стал угрожать мне физической расправой. Думаю, у него были бы проблемы, если бы он меня ударил, но по нему было видно: очень хотел мне всечь», — вспоминает Илья.
Распорядок дня, продолжает Илья, был жестким, и такими же — наказания за провинности, например за отсутствие доклада о походе в туалет или на другой этаж дома или за сообщение о проблемах со здоровьем родственникам: «Пишешь потом на доске 40 “своевольностей”. Я как-то на писанину на ночь остался, на шесть часов».
Из питания ему запомнилась тарелка макарон и 800 граммов фарша на 40 человек. В свободное время заставляли вести дневник размышлений о зависимости. Из развлечений были просмотр фильмов или музыка в зависимости от «консультантов», которые менялись каждую неделю.
Первые несколько месяцев по этой системе, как объясняют реабилитантам, идет «разморозка чувств»: якобы они не привыкли проживать чувства, а вместо этого употребляли наркотики. Потом идет «отрицание». Потом приходит понимание, что смысла сопротивляться нет — только создашь себе лишние проблемы, лучше ходить улыбаться и говорить, что все хорошо.
«Мне угрожали: если тебе не нравится здесь “выздоравливать”, ты поедешь в другой дом, где тебя будут каждый день ******* [бить] и приковывать к батарее. Я не знаю, есть ли такой на самом деле. Но проверять не хотелось. По рассказам некоторых ребят, да, такое бывает. Дома, где разговаривать с тобой никто не будет — просто в зубы дадут, и все… Я вообще подумал сначала, это мама ко мне приехала. Когда я увидел ментов, подумал: “Ну сейчас им заплатят взятку, и я пойду обратно”. Так ведь было уже с одним чуваком, которого перевели к нам из другого дома. Я еще сомневался: сразу бежать или сначала подождать. Начал идти к калитке на автомате, смотрю, она открыта. И я побежал. Мне очень повезло, что вы приехали», — заключает Илья.
Несуществующий фонд
«Если он со мной не хочет общаться, значит и я на эту тему общаться не хочу», — говорит мама Ильи Ирина в ответ на просьбу о комментарии, подтверждает, что в курсе о побеге Ильи, подтверждает и то, что попал он туда из психиатрической клиники. Но на этом резко обрывает разговор и на дальнейшие звонки и сообщения не отвечает.
По словам Марины, мать Ильи показывала ей договоры, которые подписывала. За пребывание в ребцентре сына она платила около 40 тысяч рублей в месяц. Минимальный курс лечения должен был продлиться больше полугода, и общий ценник, таким образом, достиг бы около 360 тысяч рублей. Это было дорого (мать Ильи работает медсестрой), но, как предполагает Марина, Ирина «была растеряна, а ей наговорили красивых слов».
Уже после побега Ильи мы связались с другой бывшей реабилитанткой того же центра, Анной. 30 декабря 2020 года ее доставили в «Солнечногорск» из наркологической клиники в Москве. По ее словам, ей сказали, что отвезут домой, и вкололи галоперидол.
Звонки матери ей запрещали, мотивируя тем, что в ней говорит «ее болезнь». Также ее угрожали связать скотчем, затем лишили на несколько дней перекуров и приставили к ней отдельного «консультанта», наблюдавшего за ее действиями. Щадили не всех: одному реабилитанту, просившему по телефону близких поскорее забрать его из центра, «“консультант” под дых врезал».
Каждый реабилитант, по словам Анны, должен был ежедневно «подавать две информации: позитивную и негативную». «Негативная — это стучать на других людей, по сути. Этот то-то сделал против правил дома, этот ругнулся матом, этот произнес вслух название вещества, зашел куда-то без обозначения», — перечисляет девушка. Тех, у кого случались психические срывы, связывали скотчем и отправляли в подвал. Один из них «орал оттуда, потом из подвала выносили обосранный матрас», делится подробностями девушка.
В «Солнечногорске», который относится к некоему фонду «Нет алкоголизму и наркомании» (НАН), получить комментарии оказалось проблематично. По номеру одного из сотрудников фонда отвечает женщина: «Алло, здравствуйте, наркология». Узнав запрос — поговорить о методах реабилитации наркозависимых, — она переключает на «руководителя рекламного отдела Сергея Александровича». Тот узнает, что готовится статья, и обещает перезвонить в понедельник. И пропадает.
На сайте фонда есть его тезка — Сергей Александрович Сторожев. Он оказывается не только руководителем рекламного отдела, но и, судя по всему, непосредственным участником реабилитации: присутствует на фотографиях и в комментариях во «ВКонтакте» некоего мужчины с дипломом «консультанта по вопросам зависимости», постоянно ведущего хронику из похожего на ребцентр «Куменово» в Ивановской области места с геометкой в той же локации, что указана на сайте НАН.
По номеру Сторожева выясняется, что в октябре 2020 года некто под именем Виктор искал человека на вакансию «управляющего менеджера социальной реабилитации» в Санкт-Петербурге на 50 тысяч рублей, в ноябре того же года — «врача-нарколога, фельдшера» на ту же зарплату, специалиста с обязанностями выезда на вызовы и первичного приема пациентов в наркологии уже в Калужской области, а в Ульяновской области — «психолога в сеть реабилитаций» на работу в Москве и Санкт-Петербурге вахтовым методом и там же — психолога на телефон доверия в офис для обработки «входящих звонков от клиентов и дальнейшей передачи их на клинику».
На сайте фонда «НАН» Сторожев указан как «психолог ребцентра “Домодедово” с десятилетним стажем», а под его именем там размещена статья «Как избавиться от похмелья», в которой автор советует алкопотребителям различные водные процедуры, лекарственные и мочегонные средства.
Адрес организации, указанный на том же сайте, приводит в промзону 6-й Радиальной улицы в получасе ходьбы от метро «Царицыно», к огромному зданию электротехнического завода АО «Связь инжиниринг» 2001 года постройки. Охранники на контрольно-пропускном пункте разводят руками: сейчас здесь такого благотворительного фонда нет, съехал больше года назад.
Гендиректор благотворительного фонда «НАН», судя по публичной отчетности компании, Сергей Логинов также назван генеральным директором на сайте сети реабилитационных центров «Рехаб» (с двумя предложениями по ребцентрам) и на сайте Ассоциации доступных реабилитационных центров, предлагающей на выбор 30 ребцентров по всей России, а также филиалы в Таиланде и Израиле. Ассоциация официально представлена другим юрлицом, одним из учредителей которого вновь числится Сергей Сторожев. Логинов же упоминается как гендиректор зарегистрированного в Калужской области фонда «НАН», ныне ликвидированного, и находящегося в процессе ликвидации ООО «Первый Шаг Клиник Премиум». На просьбу «Таких дел» об интервью Логинов не ответил. Другие найденные специалисты НАН также не ответили на запросы.
Однако в интернете находится еще один сайт благотворительного фонда «Нет алкоголизму и наркомании» с тем же логотипом, где говорится, что фонд — общественная некоммерческая организация, основанная в 1987 году и имеющая 65 отделений в России. Но в разделе «Реабилитация» говорится, что все услуги строго анонимны и бесплатны, а многочисленные группы коррекции и поддержки проходят при государственном бюджетном учреждении здравоохранения «Московский научно-практический центр наркологии» департамента здравоохранения Москвы (ГБУЗ МНЦП наркологии).
По указанному номеру отвечают его сотрудники: «Фонда “НАН” здесь давно нет, он давно перешел на коммерческие рельсы». Действительно, отчеты о деятельности фонда опубликованы только с 2006 по 2013 год.
Создатель и бывший директор фонда «НАН» Олег Зыков, работающий в ГБУЗ МНЦП наркологии, отвечает: он никогда не занимался созданием реабилитационных центров, а самого фонда не существует с 2015 года — после конфликта с Федеральной службой по контролю за оборотом наркотиков (в 2013 году Зыков выступил с активной критикой законопроекта, значительно расширявшего полномочия наркоагентства. — Прим. ТД). Те, кто сейчас использует то же название и логотип, своего рода подражатели, предполагает Зыков.
По его словам, еще когда его организация существовала, «было огромное количество мошенников и негодяев, которые использовали этот бренд». В большинстве ребцентров из упомянутых выше сетей, продолжает Зыков, применяется смесь репрессивного и реабилитационного подходов с перекосом в сторону репрессивности, несмотря на то, что в мировой наркологии наблюдается переход от реабилитационной наркологии к мотивационной. Реабилитационная наркология, объясняет он, предполагает изъятие наркозависимого из социума и его перемещение в некоторое замкнутое пространство с целью реабилитировать его. Мотивационная — стремится создать определенную среду, «лечебную субкультуру», меняющую стандарт мышления и поведения наркозависимого.
По мнению Зыкова, репрессивные подходы в наркологии являются частью государственной политики — что тогда говорить о частной инициативе? «Треть тюремного населения у нас — наркоманы. Их не надо сажать в тюрьмы, а государственная машина их сажает туда. И они выходят уже бандитами. И часть из них потом создает эти реабилитационные центры. Там нет профессионального мотивационного процесса, там присутствует очень много насилия. Стоит сказать, что насилие при этом одна из главных причин возникновения патологических зависимостей в нашей стране, есть прямая корреляция между уровнем насилия и количеством людей, которые используют разрушительные формы поведения», — обрисовывает нарколог.
Зыков напоминает, что он среди прочих принимал активное участие в борьбе с «Преображением России» — самой одиозной сетью ребцентров (более 300 на момент судебного решения о ликвидации. — Прим. ТД), чьи заведения по факту представляли из себя трудовые дома. Членов «Преображения» неоднократно признавали виновными в похищении, причинении тяжкого вреда здоровья и гибели людей. В 2011 году Верховный суд России постановил закрыть его. «Юридическое лицо исчезло, но люди остались. Может, кто-то из них взял себе и название “Нет алкоголизму и наркомании”», — посмеиваясь, предполагает Зыков.
Под словами «реабилитационный центр» может скрываться все, что угодно, уверяет он. «Есть центр Rehab Family для очень богатых людей — вряд ли там в морду дают. А есть центры с зинданами в подвале, где на человека вешают колесо и заставляют ходить вокруг дома. В основе зависимости лежит ее стигматизация. Это проституция — когда говорят, что применяют групповые терапии, “12 шагов”, а потом, кроме как в морду дать, ничего не делают. Как только появляется забор, эти программы лишаются смысла», — заключает Зыков.
