Тетя моей мамы Маршида-апа была хирургической медсестрой в военном госпитале. Когда я была маленькой, мы с мамой приезжали в Уфу и навещали ее. В один из приездов я увидела, что в ванной висят постиранные использованные бинты. В 19 лет Маршиду-апу призвали на фронт. Там бинты стирали, кипятили, гладили — привычку она сохранила на всю жизнь.
Маршида-апа давно умерла. К сожалению, я помню лишь куцые обрывки ее воспоминаний о войне. Я переехала жить в Уфу, и мне захотелось найти человека, который служил в военном госпитале. С Анной Гавриловной Парфенчиковой я познакомилась через городской совет ветеранов.
Когда я пришла к ней домой, дверь мне открыла невысокая пожилая женщина с большими голубыми глазами. В течение нескольких дней Анна Гавриловна рассказывала о своей жизни, всматривалась в фотографии и вспоминала всех, с кем свела ее судьба.
После войны Анна Гавриловна вела дневники. Она дала мне прочесть дневник, в котором описывала свою юность и военные годы. В 1943 году ее забрали на фронт рядовой медсестрой в военный госпиталь № 3767 действующей армии 1-го Белорусского фронта. Анна Гавриловна была небольшого роста, худенькая, совсем еще девочка, заплетала косички и носила красные банты. Ей было восемнадцать лет — столько же, сколько сейчас моей дочери.
* * *
«Помню, когда пришли описывать имущество — раскулачивали, нас с сестрой Маней, ей было годика три, а мне пять, нарядили в новые платья, уложили на кровать и велели молчать, притворяться больными. Так поступили, чтобы не забрали перину, подушки и кое-какое барахло».
«Раскулачили. Забрали все: дом, дворовые постройки, живность. Нам ничего не оставили. Папу забрали, посадили в тюрьму, в ней он просидел двадцать один день».
«С этих пор началось наше скитание по чужим углам. Но мир не без добрых людей. Нашлись люди, приютили нас…»
* * *
«Закончила я семь классов в школе № 64. А что дальше? Ума мало, кем быть? Не знаю, никакой цели не было у меня. Хожу, брожу по улицам… Увидела приклеенную на заборе бумажечку, подошла, прочитала, это оказалось объявление о приеме на курсы медсестер, стипендия — шестьдесят рублей в месяц!..»
«Поступила я в 1940 году, а закончила в 1942 году, в феврале. Получила направление на работу в инфекционную больницу от эвакуированного из Рыбинска завода № 26».
* * *
«…Взяв повестку, зашла в кабинет главного врача больницы. Взял он в свои руки повестку, прочитал, порвал и сказал: “У меня здесь тоже фронт, и никуда ты не пойдешь”. Больница была переполнена инфекционными больными, гражданским населением, эвакуированными людьми с запада. И очень много было солдатиков из лагерей Осоавиахима».
«…Приносят мне третью повестку. Пришла я в военкомат. Меня направили на комиссию. Комиссия была не очень требовательная. Мне вручили направление в госпиталь № 3767».
3 сентября 1943 года
«Пришла на станцию Уфа. Состав был очень длинный, он состоял из 72 вагонов, в них находилось три госпиталя. Меня дежурный офицер подвел к вагону, в котором возили скот, и сказал старшине вагона Спивак Марусе: “Принимай пополнение”. <…> В вагоне было уютно, с двух сторон нары в два этажа, солома внизу, матрацы наверху, посередине печка-буржуйка, стол, табуретка, чистое ведро, помойное».
«…В 03:15 тронулся наш эшелон со станции Уфа. Мы запели песню: “Прощай, любимый город…”»
Красный перекоп
«Прием раненых тут же начался, так как бои шли на окраине города. Жить нас распределили по квартирам, подселили к рабочим. Меня назначили перевязочной рядовой медсестрой, где старшей медсестрой была Юля Зайцева, а санитаркой — Зоя Первушина. Они были очень опытные, не первый день работали в перевязочной, очень хорошо владели техникой перевязок.
В их руках перевязочный материал играл: салфетки красиво ложились на рану, а бинты аккуратно обвивали ее. А в моих руках совсем было не так».
«Однажды во время перевязок в перевязочной присутствовал ведущий хирург. Он решил ознакомиться с деловыми качествами нового молодежного пополнения. Закончились перевязки раненых. Хирург пригласил меня в свою комнату.
Почему меня? Зачем я ему нужна? Да потому… Я перевязывала раненых так, что большая часть бинта оказывалась не там, где рана, а на здоровом месте. Взял он широкий бинт и начал меня бинтовать, а по ходу бинтования давал напутствия по перевязке. В его руках бинт катился и правильно на рану ложился, как будто по начерченному пути мчался, не снижая скорости. Затем меня разбинтовал, бинт скатал и сказал: “Забинтуй теперь меня”».
«…И так я начала работать перевязочной медсестрой. Раненых было много, поступали и днем, и ночью. Бои шли, и раненых к нам везли, а некоторые добирались сами, как могли. Перевязочного материала требовалось много, а его надо было заготовить. После большой дневной нагрузки мы готовили перевязочный материал для стерилизации в автоклаве, а также стирали грязные бинты после снятия их с раненых…»
Бантики
«Однажды Юля, старшая медсестра перевязочной, послала меня к ведущему хирургу доложить о состоянии раненого. Когда я зашла в операционную и стала говорить, он кинул взгляд на меня, повысил голос и выпалил: “Вон из операционной!”»
«Я выскочила из операционной в коридор, ничего не понимая. Вернулась в перевязочную и Юле доложила об этом. Посмотрела она на меня и спросила: “Ты, как есть сейчас, так и в операционную вошла?” Подошла она ко мне, натянула на уши колпачок, заткнув мои красные бантики под него, рассмеялась и вновь отправила меня с докладом к хирургу. На этот раз он выслушал меня и ничего не сказал.
…Косы я отстригла только в 1945 году».
Случай столбняка
«…Боец получил ранение правого предплечья руки. Судороги начались с раны и распространились на все тело, позвоночник раненого выгибался, принимал вид коромысла, боец опирался на затылок и пятки, при этом у него появлялись сильнейшие боли, глаза блестели от слез. Не мог он сказать ни слова, лицо искажалось…
…Начали мы его выхаживать. Общались мимикой, движением рук, взглядом. Привыкли друг к другу, стали понимать… Сколько же мы влили в него противостолбнячной сыворотки!»
«…И вот чудо! Реже стали судороги, стал глотать воду! Жидкую пищу по чайной ложечке пропускать! И постепенно, маленькими шажками пошел на выздоровление. И встал на ноги! Сколько радости было в наших сердцах!
… Вылеченный боец написал в газету “Красная Звезда” о том, как его спасли и отвели от смерти. Капитана медицинской службы Калинину Е. наградили орденом Красной Звезды. А мне знак дали “Отличник санитарной службы”».
Тула
«Тяжелораненых обрабатывали в приемном отделении. Мыли, стригли под машинку. Поступали и с педикулезом (вшивостью), их стригли, а чаще всего брили все места, где только гнездились вши.
Бойцы, уставшие на передовой фронта, после санобработки, хирургической обработки ран, операций, перевязок, приема горячей пищи погружались в глубокий продолжительный сон на чистой постели в легком нательном белье. Они крепко спали, порою выкрикивая во сне слова, которые кричали на поле боя. Им ничего не надо было, только поспать, выспаться, отдохнуть».
«Не могу умолчать о том, что те, кто стоял за стерильным операционным столом, вынуждены были терпеть несвоевременное освобождение “по естественным надобностям”. Согнув в локтях руки, взяв из в замок кистями вверх, накрыв их салфетками, если врач-хирург мужчина — в закуток с ним идет мужчина. Девчонки стояли за столом без трусов, и сопровождали их в закуток к ведерку женщины. Так бывало, когда без перерыва много раненых поступало. На размывание рук времени не хватало».
* * *
«Шли бои где-то далеко, фронт отдалялся от нас, надо его догонять. Пришло время нашему госпиталю свернуться и двинуться вперед, на запад…»
«Едем, едем… Вагоны, покачиваясь, убаюкивают нас. Вокруг, куда ни глянь, следы боев, бомбежек, разгромов, пожаров. От населенных пунктов кое-где остались безмолвные черные трубы русских печек…
Кормили нас в пути больше гороховым супом-пюре. Он был очень вкусным, я его любила. На станции Калиновичи выскакивали из вагона и разминали ноги под гармошку… Впереди город Мозырь — пункт нашего назначения».
* * *
«Наш госпиталь был молодежный. Все мы были донорами, кроме врачей хирургов, они были старше нас. Зина Казанина, студентка четвертого курса медицинского института, ставшая ординатором-хирургом, сдала крови шесть литров. Ей дали значок “Почетный донор СССР”».
«Консервированной крови у нас не было. И каждый, кроме врачей-хирургов, был донором. Неоднократно кровь сдавала и я, но, так как я была ростом мала и худа, у меня крови брали 200—250 граммов.
Бывало, лежишь, пока кровь берут в банку “Боброва” с цитратом (он не дает крови сворачиваться), и тут же ее переливают раненому, лежащему на соседнем столе. Перелили. Встаю, раненого на носилки перекладываем и вдвоем его в палату несем».
«Однажды дала я кровь раненому, отнесли в палату его. Бегу по коридору, навстречу — начальник госпиталя. Остановил меня и спросил: “На кухню ходила, покушала?” Ответила: “Нет”. — “Сейчас же на кухню, я проверю!”»
* * *
«Война есть война, стреляют чем попало и из чего попало. Пули, снаряды, осколки летят во все стороны. Даже танки им не помеха, пробивают им бока. А в танке отборные солдаты, больше всего молодежь. Ох, как им тяжело! Особенно когда танк подожгут! Горят живыми наши ребята в этой стальной горящей броне. Но есть и уцелевшие, но обгоревшие. Как же сильно страдают, мучаются они, сильнее, чем раненые…»
«Один танкист с обгоревшим лицом хорошо шел на выздоровление. Скоро ему в часть надо было вернуться. Он неравнодушен был к Саше Матюшкиной. Мы с ней пошли к бассейну свои халаты стирать, и он пошел за нами. Ну что сделать с молодежью! Стали в брызги играть. Он первым стал брызгать. А Саша смелая, шаловливая была, в азарт вошла, залезла в бассейн, стала обеими руками в него брызгать, да так сильно обрызгала — и в ухо ему вода попала.
Заболело у него ухо, оно тоже было обожжено. Слег паренек, хотя на вид был силен, но вот инфекцию не поборол. Оказалось, воспаление среднего уха с осложнением, заражение крови — сепсис. Пришлось ему вместо военной части в глубокий тыл отправиться».
* * *
«Еще в Мозыре с ранением мягких тканей лица находился молоденький лейтенантик Щетинин Василий. Симпатичный, можно сказать, привлекательно красивый блондинчик среднего роста. Находился, ну и что? Как и все, находились, лечились и уезжали, на прощание скажут: “До свидания”.
И вдруг в Рембертуве получаю от него письмо скромного содержания, пишет о своей службе, бывает в боях. Ответное письмо ему написала — не могла же я бездушной быть. А письмо, особенно в бою, солдату дух поднимает. Так началась наша переписка».
«Через некоторое время он вновь поступает в госпиталь. На этот раз ранение правого предплечья с нарушением целостности кости, наложили ему гипс… Встречи наши были коротки, о своих чувствах не говорили. В Рембертуве мы вечером сфотографировались: Щетинин Василий, я, Ахметов, Зоя Фарвазова. Но фото очень плохое, мы и не мы.
У него рука зажила, и он выписывается и едет в свою часть. Стала получать от него письма из Германии. Я еще раз сфотографировалась одна и послала ему. А он мое и свое фото соединил в одно и прислал мне девятнадцать штук, одиночных и соединенных. Когда наша переписка закончилась и как, я не помню. Я понимала, что он своим вниманием ко мне доказывал, что любил меня, но о любви не писал и не говорил. Он очень скромен был и прост».
Победа
«Жизнь госпиталя проходит в рабочем режиме по обслуживанию раненых, оставшихся еще в госпитале… С нетерпением ждем передачу Советского информбюро. Дождались… Голос Левитана в эфире звучит. Все затаили дыхание. Интонация голоса комментатора Левитана предвещает добрую весть».
«Так оно и есть! Победа! Что было с нами! И с ранеными! Это трудно передать словами, это надо видеть было. Обнимались, целовались, слезами умывались. Улыбки не сходили с лиц. Ходячие раненые тоже были с нами в одной сумасшедшей от радости куче. К лежачим раненым подходили, также обнимались, целовались, друг другу руки жали, поздравляли с Победой.
Наш начальник госпиталя капитан Нисонов по случаю Победы выделил спирт. Его развели. Как сейчас помню, в одной руке, левой, — тяжелое ведро со спиртом, в другой — железная солдатская кружка… Налив всем, в том числе и себе, поднимали кружки высоко и выпивали содержимое кружки под тост “За Победу!” и не оставляли в кружке ничего. Кроме меня, так как меня другие палаты ждали, поэтому мне приходилось кружку только пригублять, а затем в другую палату шагать…»
В День физкультурника
«15 июня 1945 года был парад физкультурников. Нас одели в форму. На нас были бюстгальтеры, белые майки и белые трусы. Но мы еще были глупы. Гордились мы, что идем на парад. В этой форме мы пробегали по отделению как бы по делам. Но дел у нас не было. Нам хотелось показаться в этой форме всем. И нас видели… И восхищались нашим телосложением, молодостью, цветом кожи. Какие мы были молодые, ловкие, шустрые, веселые, радостные. Ведь за нами Победа!»
«Парад проходил в садике города, недалеко от госпиталя. Участники — только мы, госпитальные, и то не все. Прошлись малочисленной колонной, строем, сделав несколько упражнений и пирамиды разной формы. Но для всех было достаточно этого праздничного незабываемого зрелища после напряженной однообразной жизни госпиталя. У меня есть фотография, запечатлел участников парада фотограф-любитель Жора Слюсарь».
Возвращение
«Стучат, стучат колеса, по привычке выбивая долгую дорожную дробь. Сердце в груди радостно поет, что спокойно едем все вперед и вперед, сокращается расстояние до родной Уфы. Вот и мост позади, а под ним сверкнула голубой змейкой Белая река. Сердце колотится в груди, и хочется знать, что ждет нас впереди.
Вот и станция Уфа, с которой отправлялись я, мои коллеги и друзья. Ступив на родную землю города, как я рада была! Встречала ли меня родня? О себе мы не сообщали, что едем. В письмах писали: “Скоро приедем”. А когда? Мы и сами не знали».
«Но что меня ожидало? И кто? Ждал меня папа мой родной с седой головой и сестренка Маня. Ей тоже досталась жизнь нелегкая. Всю войну работала на заводе имени Кирова. И ждал меня все тот же подвал с влажными заплесневевшими стенами, с душным, спертым запахом плесени, воздухом, с полумрачным, тусклым дневным светом, который с трудом пробивался через верхнюю треть окна. Но мы были рады и довольны, что нам дали этот подвал».
Анна Гавриловна умерла 6 августа 2019 года.