— Спасибо вам за речь и за ваше мужество, это было очень сильное выступление, — сказал мне представитель Нобелевского комитета по премии мира. — Это было действительно важно — услышать про то, чем сейчас занимается «Мемориал» и как живет российское гражданское общество.
Ну что-то такое пафосное он говорил…
Я после своей речи перед ним и членами Европейского парламента была немного, м-м-м-м, взволнована. И вдруг он закончил совершенно неожиданно:
— И да, кстати, классные штаны!
Я так растерялась, что на секунду подумала, что неправильно его поняла. Но нет, он как-то так махнул рукой в сторону именно штанов и ухмыльнулся (если что, я не против комплиментов, объективации и вот этого всего, я уходящая натура, могу себе позволить). Я расплылась в улыбке — штаны действительно классные. Тяжелые, широкие, шерстяные, грубого плетения (или как там это называется), коричнево-терракотовые. Марки Etro. За 500 евро. Единственная в моем гардеробе вещь за такую цену, и та не моя.
Штаны
История у штанов такая. У меня есть подруга Аня. У Ани была мама, Наталия Михайловна. Мама была актриса. Очень эффектная, высокая, худая, она любила экстравагантные наряды, в семидесятые заказывала одежду в Доме моды на Кузнецком Мосту, потом у Славы Зайцева. Какие-то брюки ей даже сшил Лимонов, но она осталась им крайне недовольна — «Так себе был портной».
Но были одни широкие брюки, которые Ане в детстве ужасно нравились, — и брюки, и мама в них, и вообще символ детства, когда трава была зеленее.
После смерти Наталии Михайловны мы с Аней разбирали шмотки, и какого только винтажа и haute couture 1970—1980-х мы там не нашли. Некоторые вещи вообще непонятно было как надевать. Но этих самых брюк не было.
Аня уже лет тридцать живет в Париже. И вкусы в одежде у нее вполне классические. Незадолго до смерти Наталия Михайловна подарила ей 500 евро, чтобы она «купила себе что-нибудь». 500 евро одной бумажкой потратить в Париже довольно сложно. «Фиолетовую» в банк не отнесешь, в обычном магазине вряд ли примут. И вот идет Аня по бульвару Сен-Жермен и видит в витрине точно такие брюки, какие носила ее мама в семидесятые: широкие, из тяжелой грубой шерсти, с манжетами внизу. Стоили брюки как раз 500 евро (ну ок, 499,99, так принято). И Аня, девушка экономная и не склонная к экстравагантным покупкам, неожиданно для себя вошла в тот дорогущий бутик (Etro, как потом выяснилось) и не задумываясь купила бессмысленно дорогие брюки. На память о маме. И кажется, надела их только один раз.
Наташа
Когда в марте я только ступила на французскую землю (а летела я по маршруту Москва — Сеул — Париж 26 часов), мне сказали, что на следующий день я выступаю на круглом столе в честь «Мемориала» и чтобы не вздумала отказываться, потому что сразу после меня берет слово министр иностранных дел, а нам же нужно — и дальше шел список того, о чем нам надо договариваться с министерством.
Я и так была в некотором шоке, поэтому не подумала спорить. Надо — выступим. Единственное — надеть нечего, как-то я не захватила в спешке все свои футляры, в которых ходила в суды. (Тут должен быть дисклеймер, чем я занималась в «Мемориале»: вообще-то, я шла туда кабинетной крысой, писать жалобы в Европейский суд по правам человека на пытки, похищения, внесудебные казни и всякое такое, чем богата российская действительность. Но попала туда в момент, когда на «Мемориал» стали падать бесконечные штрафы за отсутствие то тут, то там иноагентского клейма. Эти судебные процессы были скучны и однообразны, как ритуальные танцы, поэтому нас с моей коллегой Тамиллой, которая пришла в «Мемориал» на две недели раньше меня, бросили на хождение по мукам судов. В итоге я обзавелась строгим судебным гардеробом и несколькими прекрасными портретами себя любимой в судебных залах и коридорах.)
Новую эмигрантскую жизнь я решила начать в джинсах-толстовках-футболках. Ну и, как догадался внимательный читатель, тут-то Аня и предложила мне брюки Etro.
Круглый стол я отбарабанила: старательно рассказала про ликвидацию «Мемориала», пожала руку министру иностранных дел (через месяц пройдут выборы и в новом правительстве Макрон его заменит). Получила ряд незаслуженных комплиментов — за свой французский, за смелость, за выступление в целом — и один заслуженный — за элегантность (читай: штаны).
После чего меня не звал выступить только ленивый — телевизор, радио, митинг, интервью. Я, к своему ужасу, стала франкоговорящей головой «Мемориала». Соглашалась на все выступления, где можно было рассказать про тяжелую судьбу нашей организации и российского гражданского общества, потому что каждый раз вопросы убеждали меня в том, что надо рассказывать, рассказывать и рассказывать — чем проще и доступнее, тем лучше.
На подступах к Нобелевке
Где-то в мае мне написали из Европарламента и пригласили на их ивент в сентябре. Я согласилась, не приходя в сознание. Но вот подошел сентябрь, и я с ужасом осознала, что согласилась на очередной круглый стол — на этот раз в честь десятилетия вручения Нобелевской премии мира Европейскому союзу. Казалось бы, при чем тут «Мемориал»?
Оказалось, логика была такая. У Евросоюза есть своя премия — Сахаровская, и в 2009 году ее получил «Мемориал». По задумке организаторов, я должна была рассказать европейским парламентариям, как эта премия повлияла (или нет) на жизнь «Мемориала».
Мероприятие оказалось очень пафосным. Сначала нам устроили коктейль в министерстве иностранных дел, в Salle d’Horloge, где 9 мая 1950 года была подписана декларация Шумана (или, как его называли по-русски, план Шумана), положившая начало Евросоюзу.
Затем мы узким кругом европейских парламентариев и примкнувших к ним переместились в близлежащий ресторан, где прошел торжественный ужин. Рассадка была не именная, но почему-то я оказалась рядом именно с членом норвежского Нобелевского комитета, с которым мы проговорили весь ужин (за исключением того момента, когда мы слушали речь его коллеги — посла Норвегии во Франции). Честно сказать, я не мастер small talk, но мой собеседник вполне уверенно вел беседу. Он успел расспросить меня и обо мне самой, и о «Мемориале», и о работе в России. Но подвоха я не заметила.
Затем нас отвезли в дом Жана Монне, французского деятеля, который, собственно, и писал этот план Шумана, легший в основу Евросоюза. С утра пораньше должен был начаться круглый стол. Но еще до этого я, вдохновленная беседой за ужином, полночи переписывала свой текст про «Мемориал». Спасибо коллеге Кате, которая правила мой английский, разбивала мои прустовские фразы и упорно заставляла декламировать в ночи.
Атмосфера была обманчиво расслабленной, поэтому к завтраку, который плавно перетекал в конференцию, я вышла в джинсах. И это явно было faux pas, так как все вокруг были в пиджаках и галстуках. Пришлось сбегать в номер и переодеться в предусмотрительно захваченные парадные брюки Etro.
Мое выступление было аккурат перед обедом. И распорядитель из Европейского парламента, когда мы обсуждали с ним тайминг, сказал: «Ну вы же уже некоторое время живете во Франции, наверное, поняли, насколько трепетно французы относятся к еде? Так что хорошо бы ваша речь заняла 10, максимум 15 минут».
Десять так десять. В половине предыдущих выступлений рефреном звучало «Россия — наш враг», «У нас общий враг — Россия». Поэтому пришлось мне начать с благодарности за то, что они пригласили меня, несмотря на то что я русская и не отказываюсь от своего гражданства.
Говорила я о работе по сохранению памяти жертв репрессий. О чеченских войнах, о документации и безнаказанности. О стране невыученных уроков. О трудностях работы правозащитников в России. Об убийстве Натальи Эстемировой, после которого Европейский союз наградил «Мемориал» премией Сахарова. Но — помня о разговоре накануне — постаралась сосредоточиться на будущем. На том, что «Мемориал» планирует делать, несмотря на ликвидацию, чтобы страна наконец проработала неудобное прошлое, выучила уроки истории и не наступала больше на те же грабли. Каюсь, я не стала объяснять, что «Мемориалов» два, что это два разных юридических лица и так далее и тому подобное. У меня было всего 10 минут.
Запланировано было так, что вопросы мне должны были задавать уже во время обеда, между переменами блюд. Но девушка, которая вела эту часть круглого стола, сказала: «Не знаю, как остальным, а мне что-то после вашей речи кусок в горло не полезет. Давайте, может, сначала зададим вопросы, а потом поедим?»
После обеда ко мне подходили пожать руку, выразить поддержку и пожелать courage многие участники конференции во главе с бывшим президентом Евросоюза. Все были строги и чинны. И только член Нобелевского комитета позволил себе веселый комментарий и как-то разрядил уже несколько удушающе-официальную обстановку. Мы посмеялись и разъехались, довольные друг другом.
***
6 октября я давала очередное интервью французскому изданию Mediapart. Вечером после интервью журналистка позвонила спросить, может ли она подскочить завтра ко мне, чтобы сделать пару фото, это не точно, но ей бы хотелось. Я согласилась.
На следующее утро, увидев себя в зеркале в джинсах, я подумала: «Ну не, вдруг она все-таки будет меня снимать, надо одеться поприличнее». И даже мысль о Нобеле пролетела на задворках моего сознания. Я, в отличие от многих коллег, помнила, что его вручают сегодня. Мысль не успела оформиться, но лицо члена Нобелевского комитета мелькнуло отчетливо.
Через пару часов, когда я с коллегой занималась самым скучным в мире делом, а именно сверкой отчета по гранту, телефон взорвался. Нобелевская премия «Мемориалу». Ну а дальше вы можете себе представить. Я вопила от радости, немного прослезилась, много отвечала на поздравления, раздавала интервью.
В брюках, приносящих удачу. Наталия Михайловна была бы довольна.