«Первый год — это только про адаптацию»
Екатерина Бурмистрова, психолог
Москва — Бургундия (Франция)
Восемь детей
Мы никогда не хотели уезжать из России. Возможности были, но мы от них отказывались — были такими концептуальными «неуезжальщиками». И вот февраль 2022 года, у нас одиннадцать детей от семи до двадцати семи лет, пять старших дочерей живут уже отдельно, а с нами шесть школьников — и на них пять разных школ. Хороших школ: и специальная, для ребенка с дислексией, и одна из самых продвинутых московских гимназий, и школа для способных, но любящих свободу, и маленькая частная — для младших… И у всех студии, репетиторы. То есть дети укомплектованы по московской перфекционистской мерке.
24 февраля случилось то, что случилось. В одиннадцать утра мы уже были у нотариуса, писали доверенности. Сразу созвали спонтанный семейный совет. Старшие дети приняли собственные решения — какие-то стали для нас неожиданностью. За девять дней мы полностью свернули нашу московскую жизнь — идеальную, упорядоченную, которая строилась сначала нашими бабушками-дедушками, а потом — родителями и нами. Замечу, что опыт быстрых сборов и переезда нам «подарила» пандемия ковида: нам тогда удалось снять дом за городом за два дня до того, как вся Москва закрылась.
Седьмого марта вдесятером — муж, я и восемь детей — улетели из Москвы в Ереван. При этом для нас Ереван был абсолютно абстрактной точкой на карте, мы там раньше никогда не были и никого не знали. И последнее, что нас заботило тогда, — это образование детей. Потому что то была не эмиграция, а эвакуация; по нашим ощущениям, вся предыдущая жизнь рухнула. Но, как родитель-перфекционист, я до отъезда позвонила в школу одной из дочерей, сильную гимназию, и мне предложили просто продлить аттестацию до 31 августа. Забегая вперед, скажу, что этим мы не воспользовались. Остальных детей мы быстро перевели на дистанционное обучение, использовав все московские педагогические связи. Но сейчас у меня большие сомнения относительно того, что младшие дети будут завершать российское образование. Дочь, которая сейчас в одиннадцатом классе, — да, завершит. Про остальных — вопрос.
Итак, мы уехали в Ереван, в пустоту. Даже не знали, где будем ночевать. Муж, который всегда в поездках отвечал за жилье, сказал: «Нашлись знакомые, они предлагают ночевать в какой-то художественной школе». И… мы месяц прожили в совершенно уникальной школе города Еревана, где есть гостевая секция. Это школа Ашота Блеяна. Мы ничего не знали про эту замечательную школу, но — не имей сто рублей, а имей сто друзей — нас первый месяц в Армении кормили, возили, показывали, а мы вели семинары для педагогов этой школы, встречи для родителей нашей волны эмиграции. В гостевой секции школы обычно останавливаются туристические группы из других городов. Еще раньше там жили беженцы из Карабаха. А в марте там оказалась наша семья.
В Армении была очень холодная весна, шел снег, мы все были совершенно вымотаны, и я понимала, что никакое дистанционное образование в этой ситуации невозможно. Мы просто оставили детей в покое на первый месяц.
В Ереване мы быстро нашли знакомых — новых и старых. И у всех были дети — примерно в одном и том же состоянии. Мои дочки моментально сконнектились с молодежью и стали делать какой-то образовательный проект, ставить спектакль. Администрация школы, где мы жили, говорила, что наши дети могут ходить на любые уроки, но, так как уроки шли на армянском, дети не хотели. Зато они ходили в керамическую мастерскую, конюшни, теплицы, которые есть в этой школе…
А в апреле в Ереване заработал прекрасный проект — Свободная школа, которая сразу набрала и учителей, и учеников с первого по восьмой класс. В Свободную школу пошли четверо наших детей. Это было счастье. Совершенно уникальный эпизод жизни, потому что все дети и учителя находятся в одной и той же ситуации. Принципы Свободной школы очень похожи на принципы, которыми я руководствовалась, когда искала частную школу в Москве: маленькие классы, продленка.
Мудрые организаторы сразу поняли, что родители их учеников — совершенно истощенные взрослые, которые ищут возможности перевезти активы, найти работу, вообще как-то собрать себя. Их надо освободить хотя бы от дикой тревоги за детей. А мы поняли, что нужно «поставить на стоп» российскую школу, потому что невозможно учиться и там, и там.
Дети учились, ходили друг к другу в гости, отмечали дни рождения, а мы ждали европейской визы. Которую, вообще-то, нам дать не должны были. Но случилось очередное чудо, и нам дали французскую визу, причем не туристическую, а визу D — долгосрочного пребывания. Это случилось в конце апреля, и нам нужно было въехать во Францию в течение десяти дней. Если бы не эти обстоятельства, дети доучились бы в Ереване год, потому что очень уж хорошо все шло.
Но мы отправились во Францию, в крошечную деревеньку в Бургундии, по приглашению наших знакомых, тоже многодетного семейства. Их мама смогла записать моих детей в школу. Смешная деталь: по-французски из приехавших с нами детей не говорил никто, три дочери, которые хорошо знают язык, с нами не поехали. То есть случился совершенно не подготовленный переезд в иноязычную среду. И это деревня, не Париж, тут русскоговорящих практически нет. Не было бы вообще, если бы не беженцы из Украины.
Мы прилетели седьмого мая, и уже через неделю двое младших пошли во французскую школу. Остальные пошли через месяц — их нельзя было, в отличие от младших, записать в школу без нас. Французский учебный год заканчивается 7 июля, то есть все дети успели поучиться в новых школах. И двое детей, шести и девяти лет, пошли в совершенно деревенские школы. Разные. Потому что каждый класс сидит в своей деревне. По школам детей развозит специальный автобус. И вот шестилетний человек заходит в автобус, где никто не говорит по-русски, и едет… Я ждала жесткого отказа: «Не поеду — и все». Но его не случилось. Думаю, отчасти из-за оторопи, отчасти потому, что все здесь невероятно доброжелательны. Ребенок же чувствует эмоциональную волну. Например, в этой деревенской школе загуглили, как по-русски будет «добро пожаловать», распечатали карточку, поставили на его парте.
Думаю, еще дело в том, что во Франции существует мощная культура приема в свою среду иноязычных детей. В этой местности мы первые русские, они русских никогда не видели, но зато видели другие волны эмиграции: сирийскую, афганскую, сейчас — украинскую. Они просто сажают ребенка в класс. Причем бесплатно. У нас не попросили ничего, кроме свидетельств того, что мы здесь живем, в доме у друзей. Для французов это самое важное: дети должны ходить в школу. Так борются с изоляцией приезжающих сообществ.
Два раза в неделю к младшим приходит педагог, который занимается с ними лично и учит языку. В остальном — общая на всех школьная жизнь.
Конечно, это не Москва. Например, днем детей привозят на том же автобусе домой — на обед. На целых два часа. Потом они уезжают обратно и домой возвращаются к семнадцати часам. Кроме того, в среду все младшие классы не учатся.
Средние дети, одиннадцати и тринадцати лет, пошли на следующую ступень здешней образовательной системы — в колледж. Первый год в колледже французское правительство оплачивает для только что приехавших в страну. Это специальный интеграционный класс для иностранцев, где учат французскому языку. Там сидят афганцы, сирийцы, теперь вот украинцы и русские, а учит их мадам с русской фамилией, потомок первой волны эмиграции в ХХ веке, которая при этом по-русски не говорит ни слова. Так что до конца учебного года у средних детей были только занятия в интеграционном классе, по семь часов французского на французском. И было понятно, что такая нагрузка не предполагает дистанционной учебы в московской школе — это было бы издевательством над психикой.
Вот так дети начали учиться во Франции — и с сентября продолжили. Начальная школа — для младших, колледж — для средних, и лицей — для тех, кто постарше.
Все еще идет языковая адаптация, и давать детям какую-то дополнительную нагрузку я не считаю возможным, кроме индивидуальных занятий французским. Старших с сентября уже записали, кроме интеграционного класса, в тот класс, где учатся все французы, — такой у них принцип: половина времени там, половина тут. Все сотрудники школ — очень спокойные люди. Они говорят, что первый год — это только про адаптацию. От детей никто не ждет каких-то успехов. Очень мягкая система.
Уровень преподавания по разным предметам мы пока не можем оценить. Но очевидно, что в целом математика слабее, чем привычно нам. Гораздо меньше естественных наук, больше иностранных языков: например, сейчас в колледже, кроме французского, есть английский, немецкий и испанский по выбору.
Дочь, которая учится в одиннадцатом классе, думает, как поступить в вуз в обход здешнего аналога ЕГЭ, чтобы не терять время. Пока ищем варианты. Российские ЕГЭ она планирует сдавать — надеюсь, будет возможность сделать это в Ереване.
В целом нашу ситуацию можно назвать так: «Мечтать нужно аккуратнее». Я всегда хотела, чтобы младшие дети поучились в сельской французской школе. Мы часто бывали во Франции, я видела, как это выглядит, и мне очень хотелось попробовать жить в этом ритме — спокойном, не похожем на московскую нервную гонку. Что ж, получилось, хотя и таким экстремальным образом. И мне многое тут нравится. Тут немало преподавателей-мужчин, правда, не в начальной школе — там женщины. Все предельно доброжелательно — на всех уровнях. У моих младших три вида спорта в рамках работы так называемых ассоциаций — это общественные спортивные и культурные объединения, которые существуют в каждом городочке. Здесь нет родительских чатов в ватсапе! Учителя сообщают новости, приклеивая бумажки с надписями в тетрадочку ребенка. Не рекомендуется помогать с уроками: школа — это жизнь ребенка. Но зато всячески приветствуется участие в досуге: спектаклях, экскурсионных поездках, организации праздников. Нам уже сообщили, что нужно выбрать костюмы для Нового года.
Из непривычного, местами странного: почему-то в школе не принято отпрашиваться и выходить в туалет. Можно, но не принято. Не приняты перекусы на переменах.
А вот забавная история: пришло по электронной почте письмо от учительницы начальных классов, а в нем слово «забастовка». Я активно учу французский и за две недели до того как раз выучила это слово. Вчитываюсь в письмо, а там очень вежливо: «Дорогие родители! В ближайший четверг вы не сможете своих детей у меня учить, потому что я объявляю забастовку». И объясняет причины: большая нагрузка, солидный стаж, а зарплата этому не соответствует. Так что — однодневная индивидуальная забастовка.
Друзей у детей пока нет, но понимание все же налаживается, растет. Сын недавно говорит: «У меня есть друг Мухаммед, он из Афганистана». Я спрашиваю: «А на каком же языке вы общаетесь?» — «Я его учу неприличным словам по-русски, а он меня — на пушту. Но он мне рассказывал про свою подругу на английском, и мы друг друга поняли».
Я не знаю, останемся ли мы во Франции или уедем куда-то еще. Пока мы выбрали жить в месте, где нет эмигрантского «кокона», выбрали образование на французском. Большое значение имеет и то, что во Франции бесплатное образование. Сейчас создаются очные школы на русском языке в разных странах — в Армении, Грузии, Черногории, возможно, что-то появится в Казахстане и других республиках Средней Азии, есть и очно-заочные проекты. Однако обучать столько школьников, сколько у нас, в частной школе или гимназии — это довольно сложно.
Мы приняли решение остаться тут до конца учебного года и после решать, что делать. В любом случае мы очень хорошо осознаем: для детей важна некоторая степень устойчивости, нужна адаптация к резко изменившейся жизни, и только потом — образование.
«У дочек появилась социальная жизнь»
Елена, фотограф
Московская область — Рига (Латвия)
Двое детей
Наша ситуация не самая типичная: мы жили в Московской области, дом стоял, можно сказать, в глуши, и дочки с самого начала учебы пошли в простую сельскую школу. Правда, нам повезло: это была хорошая школа, одна из лучших в области. Но я ее не выбирала прицельно, у меня никогда не было московского родительского задора: подготовишка, развивашки, лучшая школа! И с этой сельской школой, до которой мы ехали двадцать минут на машине, у нас случилась любовь. Совершеннейшая пастораль: например, учителя, которые там преподавали, сами когда-то учились в этой школе. Директор говорил: «Дети у нас попроще, чем в Москве, но и подобрее». И это было правдой: мы не сталкивались с травлей, буллингами, вообще какими-то конфликтами. Я понимала, что, возможно, когда дети подрастут, нужно будет искать что-то другое, но откладывала и эти мысли, и решения.
А в феврале 2022 года все изменилось. Одна из учительниц стала детям рассказывать что-то малоприятное, что-то зачитывать такое, телевизионно-пропагандистское. Хорошо, что другая учительница повторяла: «За мир, мы за мир!» — пусть и очень обтекаемо и не конкретно. Старшая дочка вернулась 24 февраля из школы и сказала: «Ну вот, у нас класс разделился 50 на 50. Половина за Украину, а половина за Россию». Я попросила не обсуждать эти темы в классе вообще, чтобы никого не задеть. Но думать, что ребенку прилетит за его слова, за честность, было неприятно. И просить молчать тоже неприятно.
Первого мая мы ушли из школы, то есть я написала заявление, что в мае мы не будем ходить в школу. Меня спросили: «Вы же вернетесь?» Я сказала: «Обязательно…»
Мы уехали в Ригу, здесь у нас много друзей. И я снова совершенно не переживала из-за школы, уверенная, что все сложится.
Многим из тех, кто пошел в частные школы, сделали большие скидки. Школа, в которую приняли моих детей, еврейская, ее финансирует наполовину город, наполовину еврейская община. Мы там учимся даром.
В районе, где мы живем, десять школ — это много. Все они переполнены: в нашей школе, рассчитанной на 250 человек, сейчас учатся 450. В классах по двадцать человек.
Классы есть русские и латышские, мои девочки учатся в разных. Но оказалось, что это — пока что — условное разделение. В Латвии все школы должны перейти на полное преподавание на латышском к 2025 году, процесс еще идет. Девочки учат латышский и иврит; получается, в их жизни сейчас вместе с русским и английским четыре языка. Но в школе абсолютно все говорят по-русски: и учителя, и дети.
В учебниках по математике, например, все выглядит так: одна задача на русском, одна — на латышском. Но вот природоведение — все на латышском. На таких уроках девчонкам, конечно, помогают, переводят. Никакого недовольства этим нет — школа потрясающе дружелюбная. Никто не тычет пальцем, не говорит: «Ты ничего не понимаешь, дурочка такая». То есть стресса из-за языка нет совсем.
Но главное, что я очень ценю в нынешней школе, — это крайне уважительное отношение к детям и родителям. Нельзя себе представить, что кто-то скажет: «А голову ты дома не забыл?» — с такой характерной интонацией.
Формы нет, ходить можно в чем угодно. Попросили только не приходить с голыми животами и в спортивных костюмах. Мои девчонки купили себе джинсы разного цвета, в них и ходят. А рюкзак по тяжести такой же, какой был в России, с примерно тем же количеством тетрадей и учебников.
К телефонам отношение у учителей разное. У одной дочки на уроке просят положить телефон в рюкзак, а если ребенок его все же достает, убирают в специальную коробку. Другая учительница говорит: «Мы не убираем телефоны, я просто прошу ими не пользоваться на уроке. Я уважаю учеников и не могу спрятать их телефон в коробку, а они уважают меня и выполняют мою просьбу». Мне эта вторая учительница очень нравится. А вот на переменах телефоны — спасение, потому что иначе дети начнут носиться по коридорам, и в переполненной школе это будет стихийным бедствием.
Поскольку наша школа еврейская, родители очень вовлечены в ее жизнь. Участвуют во всех праздниках, поздравлениях. Активные родительские чаты, там даже обсуждают домашки, но очень мирно, деликатно, без споров.
Прямо в школе есть много разных дополнительных занятий, включая даже фехтование. Но мои девчонки пошли на танцы прямо в доме напротив. Занимаются там четыре раза в неделю: три раза собственно танцами и один день — акробатикой. Устают, но счастливы совершенно.
Из-за того, что мы до отъезда жили в деревне, у девочек социальная жизнь с переездом не схлопнулась, а, наоборот, появилась. Раньше все дополнительные занятия были онлайн — а теперь есть танцы. Раньше вне школы они общались со сверстниками только тогда, когда к нам кто-то приезжал в гости, — а теперь у них компания, тусовка. Они могут пойти с подружками в кино, а потом гулять по городу — и это нормально, хотя нам, родителям, поначалу было тревожно. А девчонкам — хорошо.
Они, конечно, скучают по дому, по бабушке, но по старой школе не скучают вообще. Им там стало так плохо с февраля, так тяжело от того, что дома говорят одно, а в школе другое, что это хочется забыть поскорее. Они чувствительны к двоемыслию, а здесь они могут в школе сказать все что угодно — и им легко.
«Только личный контакт, только горизонтальные связи»
Ксения, переводчик
Москва — Иерусалим (Израиль)
Двое детей
В России мы с мужем были родителями, максимально вовлеченными в школьную жизнь детей. Наши дети поменяли школу не по одному разу. Шесть лет назад мы переехали в Москву из Питера. Если бы не переехали, дети, наверное, ходили бы в какие-то дворовые школы, где в классе учатся ребята из одного детского сада. А в Москве быстро выяснилось, что школьное образование — это конкурентная среда, что надо обязательно попасть в хорошую школу, куда есть отбор…
Для наших детей это был фактически первый опыт эмиграции: ты приезжаешь в новую среду, где нет друзей и где тебя с твоими результатами и умениями не слишком-то ждут. Дочка, например, сдавала экзамены в известный «Интеллектуал», не прошла, и это было болезненно. Но в итоге она попала в хорошую школу, вернее, в своеобразную профильную надстройку в обычной школе, где были очень человечные учителя. Там проучилась два года, а потом эта надстройка была административно разрушена. После случился лицей, где важен был не учебный процесс, а гонка за оценками и показателями — выглядело это очень печально. Дочка рыдала, отказалась ходить туда, мы устроили для нее заочное обучение, потом ситуация усугубилась проблемами со здоровьем — словом, наша старшая выпала из системы классического школьного образования. Сын пошел в началку в обычную районную школу — до того обычную, что она оказалась совершенно не приспособленной для активных мальчиков, задающих вопросы. Потом было семейное обучение, подкрепленное пандемией, потом малочисленная, тоже фактически семейная школа, которая, получается, стала единственным позитивным образовательным опытом сына в России.
Летом 2022 года мы переехали в Израиль. Здесь школьное образование, на мой взгляд, однородно. Да, существуют большие группы школ — религиозные, светские, так называемые молодежные деревни, устроенные по принципу школы-интерната, но есть ощущение, что все школы внутри одной группы плюс-минус одинаковы. Правда, есть группы родителей, которые все-таки пытаются найти или воссоздать привычную систему хороших, топовых школ с ажиотажем вокруг поступления, результатов. Но, как я вижу сейчас, здесь устроено так: большую часть школьного времени ребенок живет довольно расслабленно, и только в последние три года (с десятого по двенадцатый класс) на него обрушивается необходимость подготовиться к серьезным экзаменам и сдать их, но к этому времени школьники уже достаточно сильные и психологически зрелые, чтобы перенести эту историю без травм и потрясений.
Сразу после приезда мы, конечно, метались — как и все. Ведь образовательная система Израиля, как и прочие системы, сейчас страшно перегружена: едут беженцы из Украины, едут вчерашние россияне, школы моментально переполняются…
А еще — Израиль только на глобусе маленький, а на самом деле расстояния приличные, и без машины тут никуда: как иначе объехать, например, все молодежные деревни и посмотреть на них своими глазами, особенно если ты первый месяц в стране и вообще ничего не понимаешь? А еще тут никто не отвечает на письма, нет никакой актуальной информации на сайтах, невозможно задать вопрос и получить ответ в мессенджере. Только звонки, только личный контакт, а главное — только горизонтальные связи. То есть, как мне кажется сейчас, невозможно залезть в интернет, посмотреть рейтинг школ, выбрать интересную тебе и узнать, какие экзамены туда нужно сдавать. Нет, так не работает. А вот если ты знаешь одного парня, который знает другого парня, а тот знаком со знакомым директора школы — это сработает. Страна победившего человеческого фактора.
Нам давали разные советы: кто-то рекомендовал отдать детей в ту школу, где, по слухам, особенно хороший ульпан — так называются языковые курсы; кто-то говорил про обычную районную школу — мол, так быстрее заговорят на иврите… Вообще, переезжая в Израиль, нужно понимать, что для детей задача выучить язык важнейшая и первейшая: это то, что необходимо сделать прежде всего. Пока не будет иврита, не будет учебы.
Мы узнали о школе с сильным творческим компонентом, которая, по описанию, могла подойти дочке. Дозвониться до администрации, конечно, не получилось, и я поехала туда сама. Увидела закрытые ворота, индифферентного охранника, стала обходить школу вдоль забора, обнаружила небольшую, явно служебную калиточку, вошла в нее — и наткнулась на женщину, которая оказалась библиотекарем. Рассказала ей про нас, про дочку, а она сказала, что набор, в общем, завершен, но, может, есть пара мест — и, если это так, мне позвонят. Я оставила номер, и на следующий день в семь утра мне действительно позвонила директор и пригласила к одиннадцати на собеседование. Дочка сначала артачилась, но увидела разрисованные стены школы, директора в маечке с «Игрой престолов», учителя, который пришел на работу с собачкой, и сказала: «Ну может, и получится». Так мы попали в эту школу — через библиотекаря. И дочке там хорошо. Никто никого не осуждает за манеру одеваться. И вообще, девочка, которая в Москве не имела почти никакой социальной жизни, здесь тусуется вовсю: вместе с прекрасным проектом «Дикие прогулки» она и другие ребята из России и Украины ездят по Хайфе, Иерусалиму, Тель-Авиву, они общаются, узнают страну. В школе, так получается, она отстала от своих сверстников на два класса — ну так что ж, нам некуда спешить, пусть учит иврит и будет счастлива.
Чтобы устроить в школу сына, сначала нужно было точно определиться с местом, где мы будем жить, — такие правила для началки. Счастье, что у сына хороший английский: дело в том, что тут просто сажают ребенка на урок, и он что-то улавливает, что-то нет — в меру освоения иврита. Если иврит на нуле, то общаться можно только с помощью английского; нет английского — ты вообще до поры до времени без языка. У сына есть одноклассница, которая, когда появляется возможность, переводит ему с иврита на русский, а так он сидит с планшетом, но не играет, а что-то читает, прекрасно чувствует себя на математике и английском — он там все уже знает, — и никто не торопит его. И мы сами тоже никуда не торопимся.
«Огромного выбора тут не будет»
Ирина, психолог
Московская область — Ереван (Армения)
Две дочки, Наташа и Юля
Ирина
Мы жили в одном из городов Московской области, школа девочек была специализированная, с углубленным изучением разных предметов. Не скажу, что я была сильно вовлеченным в учебу родителем, — как правило, я не контролирую, а подключаюсь и помогаю только в том случае, если есть проблемы. Весной 2022 года мне пришлось подключаться часто, потому что в школе началась совершенно конкретная пропаганда. Замечу, что не это стало главной причиной отъезда; я понимала, что и сейчас, постаравшись, в Москве можно найти школу и с высоким уровнем преподавания, и с не такой сильной политизацией. Решение уехать было прежде всего моим взрослым решением, определенным множеством разных факторов.
Наташа, одиннадцатый класс
В моем старом классе обстановка не менялась. Все, как было, так и было — я про учеников. А учителя — те разные. Были такие, в основном молодые, которые говорили нам: «Не верьте всему на слово, ищите другие источники». А более старшие учителя говорили другое — пропаганду-пропаганду в плохом смысле этого слова.
Юля, пятый класс
В старой школе было хуже, чем здесь сейчас, класс был такой себе. Нас собирали в актовом зале, рассказывали про фашистов в Украине. А еще дали задание написать сочинение «Мир сегодня». Я не писала со всеми и написала позже — про всякие современные технологии. И мне поставили двойку за то, что сочинение не по теме. И еще там учителя унижали.
Ирина
Мы приняли принципиальное решение уехать. Предложения по работе у меня были из разных стран, в том числе европейских, но там образование получалось настолько дорогим, что я это не рассматривала. Понимала, что мне нужно будет обеспечить школьную учебу девочек на русском или английском языке, потому что на других они не разговаривают, — а это частные школы, это траты.
Словом, я решала вопросы с работой, поэтому переехать нам удалось только в августе. Образовательный ландшафт Еревана я представляла себе довольно неплохо — например, знала, что огромного выбора тут не будет. Здесь есть русскоязычные государственные школы. Есть и некоторое количество частных школ, из которых я выбрала Свободную школу, поскольку в ней собрано то, что мне близко и симпатично: маленькие классы, достаточная степень свободы, привычное нам образовательное пространство, гуманитарный цикл предметов без политической подоплеки. Кроме того, в Свободной школе собралась хорошая, можно сказать, звездная команда педагогов, некоторых из них я знала. В общем, младшая дочка пошла туда. В Свободной школе — с первого по восьмой класс, поэтому Наташа там учиться не может. С ней мы на месте перебирали разные варианты, в том числе смотрели старшие классы армянских школ. Но в итоге остановились на варианте, который предполагает максимум самостоятельности, — оформили семейное обучение: что-то она изучает сама, что-то — с репетиторами. Бюрократические процедуры не были долгими: мы забрали личные дела из нашей школы, их копии с соответствующим заявлением отправили в ту школу, которая будет аттестовывать девочек в Москве. Документооборот в московских школах сейчас электронный, так что ничего сложного нет.
Наташа
Мне всегда было хорошо работать самой. Если есть предмет, который мне нужен и интересен, я в него углубляюсь, уделяю ему больше внимания. Кроме того, у меня есть репетиторы по основным предметам, если я чего-то не понимаю, могу сразу получить помощь. Такая прямая связь с учителями. Про дальнейшее образование я еще не думала, выбираю между биологией и гуманитарными науками. Армянский язык пока не начинала учить, но узнала об открытии языковых групп, надеюсь, буду туда ходить.
Юля
В этой школе класс не встает, когда входит учитель, — в старой школе вставали. И звонков нет — учителя просто говорят, когда урок закончился. Еще здесь меньше уроков: раньше у меня было по семь-восемь уроков в день, сейчас — пять-шесть. Мы начинаем учиться в 09:30 и, если шесть уроков, заканчиваем в половине четвертого. В школе кормят обедом, обеды вкусные. Еще иногда на классный час мы можем заказать пиццу или что-то из KFC. Предметы у меня те же, только добавился армянский. Пока не особо сложно, мы только алфавит проходим.
Ирина
Пока что мы больше заняты адаптацией. При этом какой-то специально устроенной адаптации в Свободной школе нет, просто все учителя бережно относятся к детям, фигурально выражаясь, берут их на ручки. Разумеется, когда непросто родителям, будет непросто и детям, но учителя держат их в фокусе внимания. Что касается языка, то в Армении можно жить и общаться без знания армянского.
Сейчас мы ищем занятия спортом для Юли — в России она занималась акробатикой, у нее есть разряд, хочется продолжать примерно на том же уровне: два-три раза в неделю по полтора часа. Но что касается любительских занятий спортом, то выбор в Ереване маленький, мы нашли только школу олимпийского резерва, которая нам не нужна. Шесть раз в неделю по три часа — это не наш вариант.
Сейчас я вовлечена в школьную жизнь девочек меньше, чем весной. Наташе я только плачу за репетиторов. Дальше она сама выстраивает расписание и учится. В Юлиной школе я включаюсь лишь в какие-то технические моменты. Например, в школьные группы английского детей распределили не по классам, а по уровням, Юля оказалась между двумя уровнями, и мы с учительницей решали, куда ей лучше пойти: где ей будет нечего делать либо где будет сложно. Договорились, что идет туда, где сложно, а я помогаю.
«В Германии ребенок не твоя собственность, это гражданин страны»
Антонина Зикеева, актриса, сценаристка, продюсерка, гражданская активистка
Москва — Берлин (Германия)
Двое детей
В Москве наши дети учились в одной из лучших школ. Ее же в свое время окончили мы с мужем. Дочка была в девятом классе, и у нее уже был профиль обучения, успехи, нормальные отношения в коллективе. Сын учился в шестом классе, ему выбор профиля только предстоял. А с программой сильной школы он не слишком хорошо справлялся, прямо скажем. И у него еще не очень здорово складывались отношения с одноклассниками. Мы думали, как будем на следующий учебный год решать все эти вопросы… Ну и вот мы оказались здесь, и сыну здесь хорошо.
Решение уехать мы приняли 24 февраля, но в итоге на машине с детьми, вещами и котами мы уехали в июле.
Детей устроили в неплохую гимназию в Потсдаме. Мы про нее немножечко знали, потому что в старших классах там училась моя двоюродная сестра, которая родилась и живет Берлине. Мы послали письмо туда, а приехав, стали рассылать в школы письма с просьбой взять детей. Из Москвы делать это было нельзя, потому что здесь важно наличие прописки — такой бумажки со штампом, которая подтверждает, что ты в той или иной земле живешь законно. Пока ты не обзаведешься пропиской, разговор с тобой, если ты не беженец, вести будут крайне неохотно.
Словом, нам позвонили из этой школы и пригласили на встречу. Учеба уже началась — здесь учатся не с 1 сентября, а с разных чисел августа. Не пойти в школу нельзя — детей уже поставили на учет, посчитали. В Германии к детям такое отношение, что ребенок — это не твоя собственность, ты его не себе родил, это гражданин страны.
Поэтому с момента, как ты его родил, за ним уже наблюдаешь не только ты, но и государство: оно следит, чтобы ты не нарушал прав ребенка — на ту же учебу. Меня это не шокирует, потому что это не выглядит как чрезмерное «влезание» государства в твои дела, а ощущается как забота.
Мы пошли в школу на встречу, намереваясь записать туда только дочку, так как нам ответили, что для нее есть место в десятом классе — по здешним меркам она в этом учебном году оканчивает обязательное школьное образование. А сын боялся школы и говорил, что хочет для начала в интеграционный класс, подтянуть немецкий. В интеграционном классе тебя больше ничему не учат, только немецкому. И минусы этих классов заключаются в том, что там почти не бывает ситуации, когда кто-то из Индии, кто-то из Мексики, а кто-то из России. Обычно это полный класс русскоговорящих, которые не учат язык, а разговаривают по-русски. Или полный класс сирийцев, как это было несколько лет назад. В итоге интеграция, конечно, идет очень-очень медленно.
Но в школе мы наудачу спросили: а нет ли места в седьмом классе для мальчика? И оно было. А еще сын неожиданно очень хорошо поговорил с директором, отвечал по-немецки. И директор нас отговорил от идеи интеграционного класса, сказал, что лучше уж пусть мальчик сразу интегрируется в немецкоязычной среде. Так и получилось. Вдобавок у сына в классе не оказалось русскоговорящих: в параллели есть, а в классе нет. И он вовсю с приятелями разговаривает на специфическом местном суржике — смеси немецкого с английским. Уже через два дня он знал, сколько в школе этажей, где чердак, где около школы живет ежик.
Сын доволен. Скучает разве что по родным, но не по своему прошлому классу и школе.
С дочкой сложнее. У нее в классе есть украинка, чей папа сейчас на фронте, она не вылезает из новостных каналов, с ней дочка общается, но очень осторожно. Кроме того, это же подростковый возраст со всеми его сложностями. Она скучает по своим московским подружкам, продолжает с ними созваниваться. В какой-то момент даже говорила: «Отправьте меня назад, я буду жить с бабушкой». Но после 21 сентября перестала и, похоже, стала воспринимать наше решение об отъезде как верное и для нее тоже. Но до полноценной интеграции, наверное, еще очень далеко.
Дочка в Москве делала серьезные успехи в математике. Здесь уровень преподавания такой, что в математике блистает даже сын, которого раньше в подобном не замечали.
Дочке слишком просто — но хорошо, что при всех психологических сложностях ей не нужно думать еще и о математике. Мы вообще сняли с повестки вопрос глубокого, качественного — в московском понимании — образования. Просто сняли с повестки. Насовсем. Потому что так, как там, по тому, прошлому сценарию, не получится. Я поняла это сразу.
Да, здесь можно получить хорошее образование. Но все равно, я думаю, оно будет отличаться от нашего гимназического московского. За хорошим образованием здесь надо идти в вуз, и туда идут те, кому реально хочется учиться. Большинство же людей здесь получают профессиональное образование, не требующее вузовской глубины, что не мешает им потом жить достойно с уважаемой профессией, которая кормит тебя и твою семью.
Я знаю, что тут есть разные ситуации, но у наших детей все хорошо. По пятнадцать человек в классе — не больше. Очень хорошая столовая. Да и просто они идут в школу с удовольствием. Есть страдания из-за того, что сегодня две физкультуры подряд, но рыданий нет.
Учителя, видя проблемы, стараются в меру знания английского конкретно им что-то подсказать. Им совершенно бесплатно назначили дополнительный немецкий. Домашек почти нет. Дневники есть, но в них нет оценок толком, оценки могут появиться раз в сто лет за какую-нибудь контрольную или тест. И на собрании на наш вопрос про оценки мне ответили: «Ну мы же не хотим, чтобы наши дети все время нервничали».
У детей есть небольшое количество дополнительных онлайн-занятий: немецкий и еще история для дочки, потому что случился скачок в программе — в Москве на истории у нее только-только Марата убили, а тут уже Потсдамская конференция.
Как конкретно проходят уроки в школе, я не знаю. Здесь нет возможности прийти и посидеть на уроке, потому что ты этим нарушаешь права других детей. И вообще есть очень четкое правило, что школа — это дело ребенка, не родителей. Вот на какой-нибудь школьный летний фестиваль тебя пригласят, а больше — нет. Еще здесь не принято дарить подарки учителям — это дурной тон. Если тебе уж очень надо, то будь добр уложиться в сумму до десяти евро, чтобы учителя не обвинили в коррупции.
Но в целом я не сравниваю нашу московскую школу с потсдамской. Это как сравнивать хорошие места или хороших людей между собой. У них общее — это то, что они хорошие и тебе с ними хорошо. Только с каждым по-разному.
В Москве и дочка, и сын вместе с классами ходили по культурным мероприятиям, у них были прекрасные поездки — правда, организация этого падала на плечи родителей. Здесь такого количества прекрасных поездок нет, но при этом дети могут во время английского с учительницей пойти и купить на весь класс мороженого, а потом посидеть в школьном дворике и провести урок там. И туда придет тот самый ежик.