Игало, Херцег-Нови, Черногория
1
Городок, где мы живем, — южный, курортный. Заросшие кустами дворики, коттеджи, цветущие сады и парки, улицы-лесенки, набережная, в сезон полная отдыхающих со всей небогатой Европы, фонтаны, лотки с 25 сортами мороженого, заброшенные здания с фиолетовыми пыльными стеклами и без стекол, балканская музыка, залитые ярким солнцем бетонные пляжи, граффити, трава между плитками, старые потертые машины, допотопные, ярко раскрашенные карусели, пекарни, пальмы, опунции, магнолии, бугенвиллеи.
Горы до неба, море до горизонта, солнце почти всегда.
Спускаясь с горы на машине, я стараюсь смотреть на дорогу, чтобы не улететь под откос на каком-нибудь повороте серпантина, но если специально остановиться (скажем, на видовой площадке у аршинных букв I love Herсeg Novi), то увидишь сверху несколько городов, залив, горы, полуострова, границу с Хорватией, корабли, вершины в тумане и опять-таки солнце.
2
Заброшенный ресторан «Малый рай» в соседнем дворике работал еще в прошлом сезоне. Сюда, по легенде, Тито водил Брежнева, они сидели за одним столиком (и наверняка целовались). Если встать на табуретку и заглянуть за невысокую кирпичную стену, то видно опустевший закрытый дворик, покрытые пылью столы, стулья. Обыкновенный местный ресторанчик. Интересно, что случилось с хозяевами, они умерли или просто состарились?
Говорят, тут есть и вилла Тито. Она на холме, а холм так густо зарос кустами и деревьями, так увит глицинией, что со стороны ничего невозможно разглядеть. Просто какой-то колтун из растений, и внутри вилла Тито. Наверное. Точно сказать не берусь. На гугл-картах есть и она, и «Малый рай».
А вот эвкалипта на гугл-картах нет, хотя он очень знаменит. Вы можете сказать, что встретитесь у эвкалипта, и сразу станет ясно где. Хотя эвкалипт здесь не единственный, но этот самый заметный. Он стоит на ровной поляне у моря, под ним в жару помещаются на полотенцах толпы отдыхающих (из рекламы пива: «Едно е “Никшичко”!» — то есть по факту «Лучшее и единственное пиво в Черногории — “Никшичко”!»).
Фанерные кошачьи домики на набережной на гугл-картах тоже не указаны. Бездомным котам гугл без надобности, но если бы они умели гуглить, то собрались бы туда все: там для них настоящий малый рай. Домики — дело рук Федора Сваровского, поэта и котолюба. Каждый день Федя приезжал к домикам, созывал котов, лечил их и кормил. К сожалению, три месяца назад он слег с инсультом и теперь восстанавливается.
3
Есть вещи, которые притягивают общие взгляды, а есть такие, на которые смотрите только вы или только я; только маленький ребенок или только пожилой человек, которому трудно ходить; только отдыхающий или только тот, кто уехал от *****.
Например, я всю жизнь прожила в Питере, где мало ярких красок, и на русском юге никогда не бывала. Я смотрю на бугенвиллею (ударение на предпоследний слог). Куст, обильно цветущий сиреневыми, красными или бордовыми цветами. Я впервые увидела ее в 2019 году в Специи, на лестнице Спалланцани, и вот здесь вижу снова ее трехчастные мордочки с двумя точками внутри. Эта конструктивная особенность (лепестков три, а точек две) притягивает взгляд. Меня она завораживает, примерно как когда в музыке обычные восьмушки сопровождаются аккомпанементом из триолей или наоборот. Я не привыкаю к бугенвиллее, хотя она цвела все лето и вот только сейчас осыпается смесью блекло-золотистых и блекло-сиреневых лепестков.
4
Когда я еду по Боснии, то повсюду вижу следы той давней *****, из-за которой мне с детства знакомы слова «Босния и Герцеговина». Прошло 30 лет, но до сих пор попадаются разрушенные дома, старые граффити на скалах и на стенах тоннеля в горах. Когда началась ***** в Украине, одной из первых моих мыслей была такая: «Всегда в мире есть места, где разруха, беженцы, голод, откуда страшные картинки в новостях. Ужасное преступление, что теперь Украина тоже станет таким местом».
Следы разрухи я видела и в Гюмри, куда мы поехали сразу после начала *****. И тоже давние, еще со времен землетрясения 1988 года, разрушившего Спитак и Ленинакан, как тогда назывался Гюмри. Десятки и сотни домов так и стоят в развалинах, с зияющими или заколоченными окнами. Многие семьи до сих пор живут в вагончиках.
В девяностых разруха была и в Питере. Мест, где ощущается запустение, и по сей день достаточно. Есть заброшки в Кировском районе, на Выборгской и кое-где еще. Остается пояс старых промзон между центром и окраинами: километры ветхих складов, заросших железнодорожных колей, аварийных зданий. Петербургская разруха всегда казалась мирной.
5
«***** — это ужасно», — говорит пожилая работница кафе, глядя на экран телевизора, где транслируются взрывы и пожары. Соглашаюсь с ней. «А вы из России?» — «К сожалению, да». — «К сожалению?! Это вы зря, зря. Россия нас защитила. Вы просто не знаете, что такое *****. Я бежала сюда из Боснии от *****. Россия защитила нас от врагов. Их всех надо убивать. Поскорее бы их всех убили. Убивать их надо». Она еще долго не отрывая взгляд от экрана повторяет на все лады: «Убивать, убивать, убивать».
«***** — это ужасно, — говорит автомеханик, который чинит мне кондиционер (у меня русские номера и значок No War на заднем стекле). — Мы здесь не любим американцев. Путин, Байден и Си сговорились ослабить и развалить Европу. Сначала применили ковид (ковид — это ужасно), а когда ковид выдохся, решили разыграть договорную партию *****». «Спрошу у Байдена при случае», — говорю я. «Да нет никакого Байдена», — отвечает он неожиданно.
«Сегодня было шумно, — говорит мой старший сын, который иногда приходит в местный Красный Крест заниматься с украинскими детьми. — Одна маленькая девочка все время находила поводы, чтобы поплакать, и пришлось позвать маму. А один маленький мальчик построил из моего домино домик и рычал на всех, кто к нему приближался: “Только попробуйте мой домик разрушить — убью!” Но так бывает не всегда, обычно тише. Например, некоторые интересуются, как по-сербски “десятичные логарифмы”, а я и не знаю».
6
Наши соседи-сербы приезжают сюда, как мы когда-то на дачу. Трое маленьких детей, родители и бабушка с дедушкой. У всех, кроме малышей, очень хороший английский: бабушка и дедушка давно живут в США.
«В каком году построен этот дом?» — «В 1965-м, — отвечает бабушка, — а мы купили его в 1971-м». — «Значит, землетрясение 1979-го застали?» — «Да, мы были здесь. Помню, что тут как раз был Тито, приехал на лечение. Для него поставили шатер — там, на поле, рядом с эвкалиптом. Боялись новых толчков. Но Тито не боялся, он не перешел в шатер, остался на своей вилле. Ободрял народ, ездил по всему побережью… Через год он умер». — «Значит, наш домик выдержал?» — «Ну не то чтобы он какой-то особенно сейсмоустойчивый, это обычный крепкий дом. Но, по правде говоря, Игало не очень-то и сильно тряхнуло. А вот Херцег-Нови да, сильно. Будву и Бар — еще сильней… Многие дома стояли разрушенными. Где тряхнет в следующий раз, you never know», — говорит бабушка улыбаясь.
7
Мое априорное (изначальное) представление о мире независимо от места, оно не всецело привязано к территориальному. Бывало так, что я приезжала в какие-либо места и многое в них узнавала. Есть более «чуждые» места, есть менее — но почти везде находится знакомая мне часть. И наоборот: мое восприятие одного и того же места меняется, оно может стать радикально иным, неузнаваемым. Я думаю, что такого рода априорное есть у всех людей, но из-за более грубых воздействий мира они не в силах обратить на это внимание. Говорят: «в семидесятых годах», «в Москве» — не понимая, что нет никаких семидесятых годов, и никакой Москвы нет, и самих «их» как непрерывно воспринимающего субъекта тоже не существует. Многие, кто сейчас остается в России, замечают, что их родной город как бы уехал от них, хотя сами они никуда из него не двинулись. Правда в том, что все так или иначе уезжает и в то же время остается нашей априорной библиотекой впечатлений. Страшно смотреть только на мертвенное или убитое, заброшенное или разрушенное. Все остальное «меняется» и «остается» одновременно. Возможно, эта мысль слишком сложная, но я возвращаюсь к ней снова и снова, ведь то, как мы воспринимаем мир и ощущаем бытие, намного важнее того, откуда мы прибыли и куда едем, — пока этот мир не разъят на части и целы наши представления о нем.