Позади экватор: я в Казахстане больше 45 дней из 90 возможных. Время летело стремительно, когда решались важные насущные вопросы. Но чаще дни были вязкими. Стремительные дни бывали полны впечатлений и контактов. Вязкие — тянули груз неподъемных мыслей. Самая навязчивая из них: люди в Казахстане одновременно так похожи и не похожи на меня, на нас. Почему?
Люди-маяки
Поздний вечер 27 сентября, Привокзальная площадь Петропавловска. Пронизывающий ветер. Мои друзья, чертыхаясь, рвут окостеневшими пальцами упаковки с казахстанскими сим-картами. Я убрал свою в карман и просто слушаю, как местные зычно выкликают: «Такси! Астана поехали! Такси! Кокшетау!» Подходит местный парень не старше тридцати, удивительно легко одетый. Просит закурить.
— Че, пацаны, с России?
— Ага.
— …[капец], конечно, че творится. Сам щас своим пацанам помогал, устраивал. А че, нашли, где заночевать?
— Пока даже не искали, только что с поезда. Успели только симки купить.
— А че, знаешь, где искать? Блин, давай я варианты посмотрю, чатов полно, мож, выцепим хату вам?
Я даже толком ответить не успеваю, а он уже говорит с кем-то, плечом прижимая телефон к уху. Мои ребята все еще заняты настройкой местной связи, следят за происходящим вполглаза. Неужели мы выглядим так беспомощно?
— Блин, в два места набрал, все занято уже.
— Спасибо. Да мы щас выдохнем и сами будем искать. А че, какие цены называют?
— Так я вам бесплатные варианты смотрел! У вас ваще какой план, пацаны?
— Да так-то на крайняк можем в вокзале перекантоваться. У нас билет на завтра из Кокшетау в Астану.
— Дак а че, давай варики посмотрим, как щас в Кокш уехать?
— Слушай, а как тебя зовут?
— Арслан.
— Артем.
Жмем руки.
— Арслан, спасибо тебе за суету. Мне уже неудобно как-то. У тебя же, наверное, дела какие-то, а ты мерзнешь и время тратишь на нас. Спасибо тебе огромное. Не парься, мы сами разберемся…
— Да не гони, мы тут понимаем всю ситуацию. Я щас ничем не занят. Тупо пацанов своих жду. Ща, погоди.
Отходит на пару шагов и снова кому-то звонит.
— Э, да какие 25? Угораешь, что ли?.. Я? Да, я местный сам. Пацанам надо в Кокш… Но… Добро. Щас порешаем и наберу. Добро!
Уже мне:
— Пацаны, я договорился, в Кокш прямо сейчас за 15 тыщ тенге. Либо завтра уедете за 25—28. Решайте, короче.
Я киваю и отхожу к крыльцу магазина, где все еще «колдуют» друзья. Бегло доношу им информацию. Ощущение, что они поняли не до конца, но послушно поднимают сумки и идут за мной. Арслан снова кому-то звонит:
— Че, пацанов докинем? Им чисто до спорткомплекса. Все, давай, щас подойдем… Пацаны, пошли, у меня кент на тачке, мы вас добросим до спорткомплекса, такси там ждет.
Идем, лавируя среди машин, таксистов и людей с сумками. По пути Арслан сыплет советами разной степени полезности. Жмем руку водителю подержанной «тойоты», садимся втроем на заднее сиденье.
Я поддерживаю разговор с Арсланом, мои парни молчат. В какой-то момент Ваня протягивает мне свой смартфон. На экране текст: «Точно все нормально?»
Я утвердительно киваю, хотя чувствую легкую тревогу. Лавируем по тускло освещенному городу минут семь, водитель матерно ругает местную ГАИ. Останавливаемся у спорткомплекса. Здороваемся с мужчиной лет пятидесяти, Владимиром. Кладем сумки в багажник его авто.
Мои ребята уже расположились, а я стою в легкой прострации.
— Мужики, как я могу вас отблагодарить? Арслан?
— Не, ты угораешь, что ли? Ниче не надо. Садитесь, езжайте, человек вас в Кокш отвезет за 15, как договорились. Нормально вам устроиться!
Потом, секунду подумав, говорит:
— А, угостите нас сигами еще. Интересные сиги у вас. У нас таких нету…
Два с половиной часа по ночной трассе. Владимир ведет осторожно и время от времени спрашивает меня: «А вот это — правда?» Я отвечаю: «Правда». Он какое-то время качает головой и сокрушается, потом спрашивает еще. Владимир родился и живет в Казахстане. Владимир смотрит «Дождь».
(Не)подходящий ночлег
28 сентября, Кокшетау, в районе одиннадцати дня. Только что съехали из гостиницы. В планах — пообедать, скоротать время до поезда. Парень лет двадцати семи с заостренной бородкой разговаривает по телефону, измеряя шагами неровный асфальт. Потом подходит к нам.
— Привет. А вы русские, да?
— Ага. Из Питера.
— А я из Челябинска.
— В этой гостинице живете?
— Не, брали номер переночевать. Сегодня в Астану едем.
— Слышали, какая тут администраторша поехавшая?
— Неа. Нас обычные, нормальные тетки заселяли.
— Да … [капец]. Она щас как затянула: «Путин все правильно делает!» — и понесла, и понесла… Я ваще в шоке. Ну … [на фиг], иду щас выселяться. Буду другое место искать.
28 сентября, Астана, поздний вечер. Асель встретила нас у вокзала, а теперь ведет на съемную квартиру. Благо идти недалеко — через две улицы отсвечивает желтыми окнами типичная «хруща». С порога понятно, что квартира получила свою обстановку чуть ли не при Союзе и все это время безнадежно пыталась сохранить ее в череде набегов посуточных съемщиков. Асель как будто стесняется запущенного интерьера:
— Вас устраивает? Будете брать?
— Будем, конечно. Нам подойдет на пару дней.
Арендодатель сразу как будто воспряла, заулыбалась.
— Сегодня уже смотрели одни из ваших. Такие. С разноцветными волосами. Постояли, нос поморщили и отказались.
Мы более неприхотливы. Через час вышли прогуляться до магазина. Оказалось, что район старого вокзала — суровая окраина. За углом полная дама со скучающим видом спросила, интересуют ли нас девушки. О том же самом вкрадчиво спросил суетливый тип возле закусочной. Потом мы предусмотрительно обошли стороной то, что издалека выглядело как массовая драка. В неприметном круглосуточном супермаркете потасканный пьяница сперва безуспешно добивался чего-то от юной продавщицы. Потом многословно, продолжительно и, полагаю, нелицеприятно охарактеризовал меня на казахском, пока я выбирал чай. На обратном пути наблюдали в переулке две полицейские машины с мигалками. Женский голос с той стороны громко сетовал на беспредел. Казахстанский знакомый в переписке эмоционально информировал, что мы переплатили вдвое.
На круге первом
29 сентября, Астана, около полудня. Ждем такси, чтобы отправиться во Дворец молодежи «Жастар», где специально для россиян оборудован отдельный центр обслуживания. Хотим оформить необходимые документы.
От автобусной остановки отделяется маргинального вида мужчина, подходит к нам и вполголоса озвучивает оффер:
— Парни! Парни, че надо вам? Все есть: мужской одеколон, наркотики — все есть! Че надо вам?
Вежливо отклоняем все предложения. Потом долго недоумеваем по поводу странного сочетания «товаров» в ассортименте.
В «Жастаре» на двух этажах многолюдно и суетно, как в аэропорту. Ловлю себя на мысли, что удрученные лица соотечественников не похожи на те, что обычно видишь в очередях за документами. Мужчины и редкие девушки как будто ждут судебного решения, а не рутинной бюрократической процедуры.
Получаем талоны на подачу документов. Номера две тысячи сколько-то там. Нужно было приехать пораньше с утра.
Больше трех часов шатаемся по городу, почти как туристы. В людных местах бросается в глаза: нет гуляющих парочек, парни и девушки в основном ходят обособленно, мало кто держится за руки.
Возвращаемся в «Жастар» как раз к своей очереди. У стола с нужным мне номером оказываюсь одновременно с озабоченной девушкой.
— Какой у вас номер талона?
— Две тысячи семьдесят пять.
— У меня тоже.
Утомленная специалистка поднимает глаза от монитора:
— Посмотрите время выдачи талона.
У девушки — 09:20, у меня — 11:02. Делаю вывод:
— Видимо, очередь ваша.
— Ну естественно, моя!
Девушка победоносно подсаживается к столу. Я спрашиваю, что делать мне.
— Заходите на второй круг.
Это значит, передо мной снова больше двух тысяч человек. Озираюсь. По кривому лицу Вани читаю, что он тоже зашел на второй круг. Но наш третий, Святослав, оседлал-таки стул напротив своего номерного стола. Иду к выходу. Свят догоняет меня с громким шепотом:
— Не уходи! И Ваньку свистни! Тут молодой человек сказал, что после меня и вам тоже сделает.
И молодой человек делает, игнорируя очередь в лице просительно застывшего парня в полосатом шарфе с талоном в кулаке.
Наш специалист терпеливо выискивает русские литеры на клавиатуре и одну за другой размашисто припечатывает их указательным пальцем, словно насекомых.
В этот же день спустя пару часов наши документы готовы. Мы идем на выход, когда мужчина в пиджаке и галстуке, встав лицом к стеклянным дверям, громко объявляет, что талоны с номерами старше двух тысяч сегодня уже не обслужат.
Хрупкие братские объятия
30 сентября, Астана. В десятом часу вечера мы со Святославом едем из одного конца города в другой. Нас подвозит риелтор Азамат, хотя ему совсем не по пути. Мимо проносится причудливый ТЦ «Хан Шатыр», с первого взгляда почему-то напомнивший мне монумент «Покорителям космоса» на ВДНХ. Город светится огнями, но как будто вполнакала. По мосту пересекаем тиховодный Ишим.
— Как вам в Казахстане? Нормально?
— Вполне комфортно. У вас люди отзывчивые, готовы прийти на помощь.
— Да разные люди у нас, как везде. Есть и плохие. Вы хотите не хотите, а по-любому с ними еще столкнетесь.
Азамат занимался продажей квартир, но на волне спроса перешел в аренду.
— Есть истории уже, когда казахстанцев выселяют, чтобы сдать квартиру русским подороже. Это плохо, конечно. Но вы не виноваты, это же казахстанцы делают с казахстанцами.
Азамат задумчиво курит в окно.
Включаю смартфон. В нашем общем чате висит дневное сообщение от Ивана:
«Подошла бабуля-казашка сейчас на улице:
— Вы из России?
— Да.
— То, что вы уехали, и есть патриотизм, молодцы вы все. Мы вас тут любим, удачи, мой золотой».
1 октября, Астана, около часа дня. Жду парней у подъезда нашего нового дома. На крыльцо выходит мужчина в шортах, сланцах и куртке на голое тело. Закуривает, поглядывая на меня.
— Квартиру смотреть приехал?
— Уже сняли. Смотрели вчера.
Протягивает руку:
— Евгений, я на первом живу. Че, неохота под бомбы?
— Да, не очень.
— Понимаю. Вчера тоже парень смотрел квартиру вашу. Но ему одному двушка слишком большая. А я тоже покурить вышел, а он стоит, в телефоне копается. То ли такси ждет, то ли че. Поговорили маленько. Куртка у него на рыбьем меху. Я смотрю: замерз же. Говорю: вон машина у меня стоит. Давай заведу, сиди, грейся, потом в домофон скажешь, чтоб закрыл. А он глаза так на меня выпучил, спасибо, говорит, не надо. И бочком-бочком подался.
Я живо представляю худого русского парня в куртке не по сезону. И то, как с непривычки его обескураживает и даже пугает непосредственность, с которой местные вступают в диалог и предлагают помощь. Он не привык, чтобы незнакомые люди проявляли столько эмпатии.
20 октября. Узнаю о скандале вокруг высказывания руководителя казахстанского дисконтного сервиса Chocolife. На встрече с переехавшими российскими айтишниками он сказал, что если казахстанец отвечает приезжему на казахском, хотя знает русский, то «это делается не от большой культуры».
Казнет закипел и выплеснулся сотнями гневных комментариев с призывом бойкотировать и сервис, и руководителя. При этом одни казахстанцы требуют сделать изучение казахского обязательным и для приехавших, и для русскоговорящих местных. Другие приводят доводы типа: «Зачем мне казахский, если всю жизнь все вокруг говорят со мной на русском».
С первых дней замечаю, как казнет отличается от рунета, даже раздетого випиэном. В тиктоке почти нет дурачащихся инфлюенсеров: ролики украинцев, много украинско-казахстанской дружбы. Когда пробую переслать что-то друзьям, оставшимся в России, они пишут, что «видео недоступно». Переехавшие тоже попадаются. Их восторги по поводу объективно хороших казахстанских сервисов и услуг кажутся мне заискивающими и фальшивыми.
23 октября, Аstana Rock Cafe, поздняя ночь. Казахстанская группа играет каверы на «Ляписа Трубецкого» и «КиШ». Россияне чаще подпевают песням «Ляписа». «КиШ» подпевают вообще все. После концерта на скамейке у входа в клуб знакомлюсь с Теймуразом. Ему около двадцати пяти, он сильно пьян и воодушевлен:
— Не, я очень рад, что вы, русские, приехали. В основном же умники приехали. Может, с вами что-то и у нас получится. В январе не получилось, а с вами, может, получится теперь.
Он все время поправляет очки и с подростковой горячностью раз за разом вставляет в поток сбивчивой речи немного неправильную, но все еще жутковатую цитату Джефферсона: «Дерево революции должно быть полито кровью».
Мы садимся в такси. За рулем девушка. Завязывается разговор. Спрашиваю, как муж относится к тому, что она подрабатывает в такси.
— Нормально относится. Сначала волновался, конечно, а сейчас ниче, нормально. Деньги же в семью. А сейчас ему вообще не до того. Он в прокуратуре же работает. Они на ушах все сейчас, каждую неделю на сборы за город ездят все.
— Учения какие-то?
— Ага. Всех же мужчин с погонами собирают у нас на обучение. Страшно. Боимся.
— Чего боитесь?
— Что вы на нас нападете.
Она первая, кто озвучил мне этот страх.
Обыкновенный шовинизм
20 ноября, Астана. Листая ленту тиктока, пятый или шестой раз натыкаюсь на одну и ту же трансляцию. С завидной регулярностью, согласно прикрепленному графику, в эфир выходит некая Жайнар. С аватарки улыбается миловидная казахская женщина лет пятидесяти. Жайнар приглашает к общению зрителей эфира. Споры ведет горячо и эмоционально, перебивая собеседников. Продолжительные тирады Жайнар подчиняются ритму ее пресловутого акцента.
На обложке эфира всегда красуются почти плакатные лозунги, на этот раз (сохраняю орфографию и пунктуацию): «Когда говорят мне ,Не делитесь на национальностей, мы все люди’ Я им отвечаю: “ Вам не удастся приглушить мою национальность! Я-КАЗАХ! Я ПОТОМОК ЗОЛОТОЙ ОРДЫ И КЕНЕСАРЫ ХАНА! ЮРТА-МОЙ ДОМ!”» Внизу обложки рядом два флага: казахстанский и украинский.
Кажется, такие эфиры длятся почти весь день. Центральная тема всегда — защита казахского языка и культуры от обрусения, но она на ходу трансформируется в обсуждение текущей повестки.
На этот раз застаю участников эфира за следующими рассуждениями.
Мужчина 1: «Вся ихняя сущность и героизм в реальности… В интернете, в этом тоже, в тиктоке же полно видео, видели?..»
Мужчина 2: «Да, да! Диванные войска, диванные войска!»
Мужчина 1: «И я увидел, что в реальности они — обычные дезертиры. Обычные дезертиры. Представляете, даже на ихней территории СВО нету — они уже там миллион нету, исчезли!»
Мужчина 2: «Убегают! Убега-ают!»
Мужчина 1: «А представьте, нападут щас на них? Там половина будет…»
Мужчина 2: «Они до сих пор убегают!»
Жайнар: «Какие они воины? Вы видите же! Вот так они и Великую Отечественную войну… Они тоже сдалися! Самир, если вы знаете историю… Знаете? Что они сдалися. Воевали — это со Средней Азии, наши вот: таджики, азербайджанцы, узбеки…»
Мужчина 2: «Воевали все наши мусульмане! Мусульмане воевали!»
Жайнар: «Все, да! Вот этот флаг в этот… В Берлине поднял наш казах!»
Я горько усмехнулся. Послушал развитие темы. А потом отправил заявку: «Добавьте меня, поговорим».
Жайнар, прерывая монолог собеседника: «Ой, там этот вон, орк, просит добавить. Говорит, что-то нам объяснит».
Они пару минут разбираются с тем, как меня добавить. И вот перед без малого двумя сотнями зрителей я выхожу в эфир трансляции, как в клетку к голодным львам.
Львы примеряются, прощупывая меня вопросами. Откуда я? Где нахожусь сейчас? А, понятно, вот он, дезертир. А как я отношусь к войне? Да знаем мы, как они переобуваются, трусы эти.
Я раз за разом пережидаю эмоциональные всплески и колкие, почти оскорбительные нападки. Когда волна стихает, говорю вкрадчиво и последовательно. Сначала о главной теме эфира, о том, что понимаю, насколько важно сохранение собственной национальной культуры и идентичности. Прошу их не забывать, что программа советского режима предусматривала уничтожение национальных черт всех граждан Союза во имя создания монолитного советского человека. Говорю о том, что завидую казахам, потому что им есть что защищать и что хранить. Потому что, по моему личному мнению, русские культура и идентичность пострадали не в пример сильнее, все их исконные атрибуты превратились в развесистую клюкву или вовсе не сохранились.
В ответ Жайнар взрывается гневной тирадой:
— Нет, что он говорит? Вы слышите, да? Русские бедные самые у него! А вот это кто сделал? Голодомор в Казахстане в двадцатые годы? Это кто пострадал? Будет он мне говорить, что эти русские пострадали там! А репрессии самых умных, гениальных людей Казахстана? Ведь вывезли же, расстреляли 25 тысяч человек! Гениев! Нет, а ты вот знаешь, сколько людей у нас нету? У нас бы сейчас еще 60 миллионов казахов было, если бы не это! Все посчитано же!
Ее поддерживают нестройные возгласы. Я дожидаюсь паузы и снова вкрадчиво и последовательно объясняю, что я говорил о культуре, языке и национальной идентичности. Но мне известно о жестокости советского режима, я не собираюсь его оправдывать, однако он был равно жесток ко всем: два моих прадеда были раскулачены и умерли на поселении, а дед родился и до года жил в тюрьме.
Жайнар готова ворваться с новой отповедью, но неожиданно ее прерывает молодой человек, к которому все обращаются «Тима»:
— Нет, все правильно это. Он про культуру говорил же. И что он сказал, что русских тоже репрессировали. Это же правда. Но их там по классовому признаку. Не по национальному.
В эфир добавляются новые люди. Украинка, которая не верит ни одному моему слову. Мужчина солидного возраста, который долго молчит, а потом взрывается возмущением в адрес Жайнар:
— Не дает же слово вставить, орет, кричит, перебивает!
Оба срываются на казахский, обмениваются возмущенными тирадами, и мужчина пропадает из трансляции.
Меня пытают новыми вопросами. Новый участник, мужчина средних лет с интеллигентной внешностью, спрашивает:
— Чей Крым?
И после ответа ядовито заключает, что это очередной пример того, как переобуваются русские, что русские — рабы и это их исконная суть, вшитая в менталитет. Вот что я делал в 2014-м? Отвечаю, что жил своей маленькой и еще очень молодой жизнью, ни о чем не думал и ни во что не вникал, что вопросы политики меня тогда совсем не занимали, о чем я теперь горько жалею.
— Не занимали его! Не понимал он! Хватит врать-то! Сколько лет тебе было? За двадцать же? Я в двадцать пять уже работал при посольстве! После двадцати уже взрослый человек, мужчина! Не думал он, конечно! Все вы все поддерживали, как сейчас все орете: «Гойда!» Стояли там так же с флагами у Кремля, хлопали, радовались: «Крым наш! Крым наш!»
Кажется, он вот-вот начнет плеваться. В чате мелькают комментарии в поддержку его мнения и — неожиданно — несколько голосов за меня. Краем глаза вижу, что Ваня подсел ко мне на диван. Шепчет:
— Ну и терпение у тебя. У меня уже капец как бомбит!
Я отвечаю, что собеседники вправе не верить мне, хотя я говорю со всей искренностью. Отмечаю, что русские не едины в поддержке правителя, что многие просто боятся высказываться. Тима вклинивается в поднимающуюся бурю:
— Так оно же так и есть. Те, кому не нравится, кто против, — они либо выехали, либо сидят в тюрьме у них.
— Те, кто правда против, выехали после 14-го, в 14-м. А этот — трус! Он не с Путиным не согласен — он дезертир и за шкуру испугался!
Тиму вслух осуждают за то, что он уже несколько раз вставал на мою сторону. Он отбивается:
— Но он же разумно и логично все говорит. И честно!
Но его в итоге выдавливают из эфира.
Мужчина с посольским прошлым допытывается, в какую Россию я хочу вернуться.
— Проиграет Рашка ваша и развалится сразу! Все, все республики независимые станут! Ну-ка, а ты как отнесешься к тому, что Россия твоя развалится?
Отвечаю, что я не государственный муж, не эксперт, не политик и не историк. Что, если не ошибаюсь, во времена распада Ельцин говорил: «Берите столько суверенитета, сколько можете проглотить». В конце концов, в Уставе ООН зафиксировано право народов на самоопределение. Главное, чтобы все шло мирно и с соблюдением норм международного права. А сам же я против всяческих границ.
И тут Жайнар взрывается гневным, но сбивчивым монологом, суть которого в парадоксе: если, будучи россиянином, ты поддерживаешь «спецоперацию» — ты кровожадный шовинист, империалист и скотина. А если не поддерживаешь — ты не патриот своего государства, а значит, предатель и сволочь. И те, и те здесь, в Казахстане, не нужны.
Кажется, мое замечание о том, что я разделяю государство и Родину, повергает ее в шок.
— Мне вас тут никаких не надо! Ни умных, ни плохих, ни богатых — никаких! Не приезжайте, я вам тут не рада! Мы тут за президента нашего, за страну всегда стоим! Во всех эта… Нам такие предатели тем более не нужны, кто свою страну, свое правительство, значит… Не поддерживает!
Дальше мне не дают и слова вставить. Люди, которые вроде бы осуждают агрессию и захват чужих территорий, с упоением рассуждают о том, как Омск, Оренбург и остальное российское порубежье станут казахстанскими. В комментариях раз за разом появляется некто Самир с просьбой: «Пустите меня, я его разнесу!» Все соглашаются, что Самира надо пустить. И как только он заходит и начинает говорить, меня выкидывает из трансляции. Попытки перезайти, даже в качестве зрителя, бесполезны — Жайнар меня заблокировала. У Вани трансляция запущена, и я слушаю, как Жайнар говорит:
— Он вышел. Сбежал, как все они. Как привыкли.
Самир же начинает свою речь словами:
— Я ни одному слову не поверил. Нет, мы разных орков видели, но этот вот орк самый скользкий и опасный. Это умный орк!..
Мы послушали эфир Жайнар еще двадцать минут. Ровно до момента, когда прекратили обсуждать мою скользкую и гнусную натуру, такую типичную для моего народа. Я не раздосадован, не зол, и мне даже не грустно. Я по-прежнему больше верю в «…молодцы вы все. Мы вас тут любим, удачи, мой золотой».
Часики смеются: тик-так
Позади экватор. От 90 дней осталось что-то около месяца. Виза-ран здесь не работает — выехать, например, в соседний Кыргызстан и вернуться на новые 90 дней не получится. Из подходящих оснований для разрешения на временное проживание — устроиться на работу или открыть бизнес. В казнете звучат голоса, возмущенно твердящие об увольнениях казахстанцев ради трудоустройства россиян и о неравновесных зарплатах на одинаковых должностях. Их перебивают возгласы о замечательном шансе для экономики, о компетентных, но сговорчивых российских специалистах.
Мы с Иваном без особой надежды прошерстили местный рынок труда. Итог: купили билеты и вскоре улетим в другую страну. Скорей всего, чтобы проживать накопленные сбережения, перебиваясь случайными халтурами.
Свят вяло спорил. Долго общался с женой. Утром куда-то ушел. После обеда вернулся: «Я купил билеты. Завтра вечером еду домой». Мы не отговаривали — он в курсе всех рисков.
За день до отъезда Святослава приехал Дима. В сентябре его не пустили через границу. Сначала его долго увещевала женщина в форме, выдали бумаги на подпись. Потом сопроводили автоматчики — пешком до машины, а после и по трассе на армейском УАЗе. Здесь он со смехом рассказывает, как прятался в деревенском доме, выходя только затемно. Как выпрыгнул в окно и ушел лесом, когда к ограде подъехала полицейская машина. Оказалось, не к нему. Даже сейчас он говорит об этом с сомнением. Он по-настоящему выдохнул, только когда самолет сел в Астане.
Ждем еще одного беглеца: Серега наконец-то продал машину, чтобы через нас двинуть в Алматы. Нацелен найти там работу. Еще есть Станислав, который приехал из Омска. Он родился здесь. Здесь живут его родители. Российское гражданство — когда-то желанное — сыграло с ним злую шутку. В Омске остались жена и двухлетний сын. Пока Станислав работает удаленно, но очень хочет забрать семью туда, где теплее.
Саша больше месяца прожил в Семее (бывший Семипалатинск). У него редкая и узкая специальность. Когда Шойгу доложил, что мобилизация завершена, Саша поддался уговорам жены и вернулся. Тем более были варианты устроиться в ОПК. До тех пор, пока не выяснилось, что там дистанция до военкомата сильно сокращается. Пишет, что дома комфортно, но в Казахстане было спокойнее. В голове сидит мысль: расслабляться нельзя.
Последние два вернувшихся из моих контактов: один — из Грузии, тоже под давлением успокоившейся жены; второй — из Кыргызстана. Сначала сказал, что хочет «подготовить тылы», потом — что надеется на отсутствие регистрации по месту жительства.
В распоряжении приезжающих те же неумолимые 90 дней до принятия решения. Сколько времени у вернувшихся? Маленькие часики смеются над домыслами и первых, и вторых: ни о чем не жалей и живи просто так.