24 декабря на 83-м году жизни скончался лингвист Андрей Зализняк — академик РАН и доктор филологических наук. Зализняк — один из самых известных и значительных ученых в русском языкознании. Его ежегодные лекции о новгородских берестяных грамотах собирали сотни слушателей, а работы по словоизменению опередили свое время на десятилетия и легли в основу современной компьютерной лингвистики. Кроме того, он активно боролся с лженаукой, выступал с публичной критикой «любительской лингвистики».
Более 50 лет Зализняк преподавал на филологическом факультете МГУ — в основном на Отделении теоретической и прикладной лингвистики (ОТиПЛ) — и воспитал несколько поколений ученых-лингвистов. Коллеги и ученики Зализняка вспоминают его с большой теплотой и уважением.
Владимир Плунгян
заместитель директора Института русского языка РАН
Зализняк — фигура необычайного масштаба, и невозможно подобрать обычные слова для того, чтобы осознать, кем он был и сколько он сделал. Мы жили в эпоху Зализняка, мы имели счастье быть его современниками, сейчас это отчетливо осознается.
Его роль в нашей лингвистике ни с чем несопоставима. В общем, и наш ОТиПЛ был тем, чем он был, во многом потому, что у нас был Зализняк, у которого мы все учились. Хотя, наверное, я сказал глупость: как можно учиться у Зализняка? Можно просто стоять рядом и восхищенно смотреть, как он работает.
Ведь второго Зализняка существовать не может. Его интеллект свободно проникал в такие вещи, которые для всех остальных были неразрешимой тайной. Он показал, что берестяные грамоты, в которых когда-то историки, археологи и филологи-русисты (не самые плохие, кстати) видели в основном набор невнятных значков, можно читать, как безупречно выстроенный, осмысленный текст, и все сразу поняли, что это так и есть. Все помнят, как он доказал подлинность «Слова о полку Игореве». Наконец, не надо забывать, что любой поиск в интернете на русском языке пользуется его алгоритмами, придуманными еще в 60-е годы. Он составил свой «Грамматический словарь», когда никто еще не подозревал ни о какой компьютерной лингвистике. А его исследования русского ударения? Только Зализняк мог увидеть в этом невообразимом хаосе стройную (хотя и очень сложную) систему.
Все, за что он брался, приносило результат высочайшей пробы. Но это, так сказать, роль Зализняка для всего человечества. А для нашего отделения он был знаменем, живым символом (начнем с того, что, не будь Зализняка, не появились бы и лингвистические задачи для знаменитых школьных олимпиад) и недосягаемым образцом одновременно. При этом он был рядом, он был доступен. Конечно, он был совершенно замечательный человек — очень доброжелательный, умный и, я бы сказал, веселый, хотя это может прозвучать неожиданно. Несмотря на горечь этих минут, я то и дело сейчас вспоминаю множество забавных эпизодов, его шутки, никогда не покидавшую его иронию, разные житейские истории, которые он превосходно умел рассказывать.
Это было неповторимое чувство — ты имеешь дело с абсолютно земным, простым и доступным человеком и одновременно настолько превосходящим тебя по масштабу, что смотреть на него можно было только снизу вверх. Зализняк был настоящим чудом; такие люди рождаются, может быть, раз в столетие. Его смерть — гигантская потеря, принять и осознать которую невозможно. Всем казалось, что он вечен, что он будет всегда. Впрочем, он и принадлежит вечности.
Алексей Гиппиус
профессор школы филологии НИУ ВШЭ
Смерть Зализняка — страшное событие для всех, кто знал и любил Андрея Анатольевича. Это, конечно, колоссальный удар для нашей науки. Масштабы этой утраты сейчас мы даже не можем оценить. Пока мне трудно это осознать и объяснить. Работать и жить рядом с Андреем Анатольевичем было счастьем. Его внезапный уход — это ужасное горе. И сейчас это все, что я могу сказать.
Александр Молдован
научный руководитель Института русского языка РАН
Зализняк был нашим великим современником, человеком, который для всех ныне живущих лингвистов был образцом доблестного отношения к своему ремеслу. Он успел в различных областях лингвистики столько, сколько каждый из нас был бы счастлив сделать хотя бы в одной области. Его смерть — потеря настолько грандиозная, что воспринимается как тяжелейшее потрясение.
Зализняк был известен широким кругам нашего общества прежде всего потому, что ему удалось доказать подлинность «Слова о полку Игореве». Но его заслуги велики и перед российским интернетом — именно его достижения лежат в основе Рунета, его грамматический словарь — это основа всех русскоязычных поисковых систем. Наверняка многие знают, что благодаря его выдающимся знаниям ему впервые удалось прочесть многие новгородские грамоты, которые до него казались просто написанными неграмотно. На основе этих прочтений ему удалось открыть миру древненовгородский диалект.
Он глубоко занимался и другими языками, придумывал лингвистические задачи. Зализняк — один из наиболее ярких авторов лингвистических задач, на которых в свое время воспитывались молодые лингвисты. Сейчас это целое самобытное движение.
Федор Успенский
заместитель директора Института славяноведения РАН
Зализняк был, несомненно, крупнейшим лингвистом двадцатого века — наряду с Якобсоном и Трубецким. Для всех нас его смерть очень личная утрата, все мы так или иначе находились под его влиянием, оглядывались на него и восхищались им.
Все мы потрясены внезапностью этого события — буквально на прошедшей неделе еще видели его и поражались, насколько он молод был в старости, как был свеж, легок и подвижен. Казалось, чем больше ему лет, тем больше мальчишеского, молодого в нем просыпалось. Все радовались тому, как он хорошо выглядит, насколько азартны и увлекательны его лекции. Ни в чем не чувствовался его возраст.
Анна Поливанова
лингвист, одна из первых учениц Зализняка
Его кончина — общее для всех несчастье. Что касается его личности, хочется отметить его потрясающее интеллектуальное обаяние. Необычайной отзывчивости человек — реакция на любое событие, даже на непрофессиональное, была быстрой, четкой, яркой, блестящей. Он обращался с лингвистикой как власть имущий.
Он всегда все знал и на все имел четкое обоснование. Даже если это было что-нибудь простое, например, откуда в германских причастиях тот или иной суффикс, то отвечал он чрезвычайно внятно и подробно, с чрезвычайным уважением.
Очень важная его черта — категорическое отсутствие всякого научного высокомерия. Никогда не было такого вопроса, чтобы он возмутился, зачем ты такие глупые вопросы задаешь, как школьница. В крайнем случае, он мог спросить, почему ты раньше не задавалась этим вопросом. Это поражало. А когда я выросла и узнала, что бывают другие ученые, я поняла, что это далеко не общечеловеческая черта.
То, что он не боялся наивности и глупых вопросов, позволяло ему бороться с лженаукой и псевдолингвистикой. Мне так кажется, что это был вызов для него — «если не я, то кто». Отсюда и раздражение Фоменко (автором «Новой хронологии», псевдонаучной теории пересмотра исторического знания). Он боролся с ним не потому, что такой умный и видит его ошибки, но потому что мало кто еще смог бы это сделать убедительно для человека, не очень грамотного в этой области.
У него было такое выражение в ранние университетские годы: нам нужен «культ непросвещенного слушателя». Я думаю, что это очень важная идея. Просвещенного-то слушателя мы убедим, что Фоменко это чушь, тут многого не надо, среди грамотных мы быстро разберемся. А как убедить человека несведущего, не переходя в ненаучные эмоции, не теряя академической позы? Для профана-то Фоменко выглядит очень убедительным. Я могу сказать, что кроме Андрея Анатольевича никто не мог бы сделать это столь блестяще. Надо, с одной стороны, идеально владеть материалом и все знать, с другой стороны, так рассказывать, чтобы понимал самый простой человек.
Вот это искусство и любовь объяснять важные вещи простецам — его удивительная черта. Здесь есть влияние его большого друга математика Владимира Успенского. В математической среде это свойство распространено, а в нашей филологической среде уважение к простецам как-то не очень принято.
Яков Тестелец
заведующий отделом кавказских языков Института языкознания РАН
К семидесятилетию Андрея Анатольевича я отправил ему поздравление, которое состояло из трех восклицаний. Он был тронут. Я могу рассказать сейчас, что это было.
Первое восклицание: «Как замечательно, что есть такое потрясающее явление, как человеческий язык! Насколько был бы печальнее наш мир, если бы в нем не было языка.» Второе восклицание: «Как замечательно, что человеческий язык поддается изучению научными методами! Ведь он мог бы, как иные виды человеческого поведения, им не поддаваться». Третье восклицание: «Как замечательно, что среди нас, лингвистов, есть такой человек, как вы!»
Личность Андрея Анатольевича заключает в себе некоторый парадокс. Он, с одной стороны, применял безупречно точные, по возможности формально строгие методы, и сама его работа была лучшим свидетельством, что без таких методов нет науки. В то же время его личность невозможно охарактеризовать никакими четкими, ясными словами. Вопрос «Чем Зализняк отличается от других лингвистов?» так же не имеет ответа, как и вопрос «Чем Моцарт отличается от других композиторов?» Можно попытаться что-то сказать, но сказанное, скорее всего, окажется стыдной банальностью.
Моя первая встреча с Андреем Анатольевичем произошла зимним вечером 1973 года, я был учеником восьмого класса и пришел на лингвистический кружок в МГУ. Он провел у нас занятие — и хотя я ничего тогда еще не понимал в лингвистике, мне стало навсегда понятно, что передо мной идеал ученого. Это было ясно сразу — и это очень необычно. Вообще-то, нужно учиться всю жизнь, чтобы понимать, что такое хорошая лингвистика, это непросто в нашей науке.
Я принадлежу к тому счастливому поколению студентов, это вторая половина 70-х годов, когда он довольно много преподавал. Все мы понимали, что его лекции и семинары — нечто особенное, невероятное. В одном человеке редко соединяются яркий талант исследователя и такая же способность к преподаванию. Нечасто бывает, что ученый равно велик и в том, и в другом. Зализняк был таким.