В минувшую пятницу было объявлено о проведении на Красной площади в Москве мексиканского фестиваля смерти — приехавшие в Россию болельщики и все сочувствующие им должны были нарядиться в мертвецов, помянуть таким образом своих ушедших предков и признать конечность жизни. Но сделать это в изначальном формате не получилось — после жалобы главы партии «Коммунисты России» Максима Сурайкина праздник смерти у стен Кремля отменился и переместился в более камерные условия, в Дом болельщиков Мексики в Гостином Дворе. Этот курьез «Такие дела» восприняли как способ поговорить, почему у России нет сейчас своего такого праздника — или есть, но мы просто не замечаем. Ответила на этот вопрос кандидат исторических наук, научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН Анна Соколова.
— Почему мероприятие в итоге отменилось? Получается, своего такого праздника нет и побоялись даже чужого?
— Что касается отмены, скажу сразу: действия нашего государства не всегда можно связать с каким-то культурным кодом. А так — смотря что вы имеете в виду под праздником. Разных специальных дней, связанных со смертью, в русской культуре можно найти сколько угодно. Ваш вопрос, скорее всего, связан с тем, что у нас нет дня, когда это все превращается в какое-то веселье, карнавал. Но так говорить тоже не совсем верно — у нас есть разные карнавальные формы, связанные с различными персонажами из иного мира. Например, Святки и связанные с ними гулянья и гадания: они достаточно близки и к Хеллоуину, и к другим праздникам про мертвых и иномирных персонажей. Это вполне себе позитивные и связанные с весельем мероприятия, которые всегда были в нашей традиционной культуре.
— Были. До советского периода.
— По определенным причинам Святки не вошли в тот набор традиционных праздников и обрядов, которые закрепились в 70-е годы в советской культуре в рамках движения по созданию «новых традиционных форм». В отличие, скажем, от Масленицы, проводов русской зимы. Разговор о смерти для советской культуры — очень сложный разговор. В СССР была развита идея определенного рода бессмертия, это интересовало советскую культуру, как и сама смерть. Но ответа на вопросы о смерти найти не получалось, потому что традиционное русское христианское и дохристианское понимание этого не помещалось в рамки атеистического взгляда на мир. Развивались какие-то идеи иммортализма, связанные в том числе с Лениным и с сохранением его тела, но это другая история.
Единственное исключение — попытка сконструировать Всеобщий день памяти в брежневские годы. Тогда мемориализация великой отечественной постепенно начала занимать главное место среди государственных концептов, появилось бесконечное количество стел памяти жертв Второй мировой войны, памятников Неизвестному Солдату и Воинам-Освободителям. Велась работа по созданию Всесоюзного единого дня поминовения, связанного с 9 Мая. Но из этого ничего, по большому счету, не получилось. Но то, что не очень получилось в советское время, сейчас вполне себе получается в виде Бессмертного полка. Эта акция как раз выводит мертвых в текущую повестку и обращает к ним нас всех.
— И все же он бессмертный, не смертный. Тут нет какого-то элемента memento mori (принцип постоянно помнить о смерти. — Прим. ТД).
— Почему же, это как раз оно и есть. Они умерли, и мы будем вечно помнить об их смерти. Никаких противоречий я не вижу. Да, для современной культуры характерная для принципа memento mori идея того, что горе и траур по умершим конечны, оказывается менее актуальной, потому что распадаются традиционные ритуальные формы и образ жизни. Мы уже не вынуждены делать так много в момент похорон, и у нас появляется очень много времени на скорбь. А идея посмертного бессмертия абсолютно естественна и для православной, не только советской культуры. Смерть в ней — только начало новой жизни.
— Но тут никак не рефлексируется внезапность смерти и ее всепроникновенность, как в том же мексиканском празднике.
— В традиционной русской культуре смерть не должна быть внезапной. Внезапная смерть — всегда плохая смерть. Хорошая смерть — та, к которой подготовились, которую встретили как надо, и все к ней было готово: соборование, причащение, специальная одежда.
Есть прекрасное исследование начала XX века Дмитрия Зеленина как раз про умерших неестественной, внезапной смертью. В традиционной культуре такие считались плохими покойниками, которые должны дожить свой век до конца. Каждому при рождении выделяется некий положенный срок жизни — век. Если по какой-то причине он умирает раньше — упился, упал с моста, покончил с собой или погиб в пьяной драке, — значит, он умер до своего срока, который он должен так или иначе дожить. Доживает он его, бродя духом между живыми и устраивая им разные пакости. С ними можно коммуницировать и добиваться того, чтобы они мешали тебе меньше. Эти ходячие мертвецы как раз и становились героями святочных гуляний, они были включены в праздничную культуру.
Что за Хеллоуином, что за мексиканским Днем мертвых лежат очень традиционные представления о том, что оставившие нас умершие в том или ином виде являются к нам. У нас же все-таки очень рационалистическое мышление. Был долгий период госатеизма, когда велась серьезная работа по борьбе с предрассудками параллельно с резким рывком урбанизации, образования, перемещением социальных статусов. В большинстве стран это происходило как культурная преемственность: был праздник, он имел определенный смысл, и этот смысл трансформировался по мере трансформации общества. Эти общества не ломались об колено.
У нас же огромная масса людей в короткий отрезок времени переехала в города, в чужеродную среду, традиционные формы терялись. Этой новой культурой покойные предки оказались не востребованы, чужды, непонятны. В 20-е годы эти традиционные формы обозначали как огромный комок пережитков и религиозного мракобесия. Когда появилась идея возрождения традиционных форм в 70-е, о них говорили так: да, в какой-то момент попы захватили повестку дня и все испортили, но эти обычаи существовали в так называемый дорелигиозный период истории человечества. Советские идеологи решили, что смогут очистить эти элементы от позднейших религиозных наслоений и использовать их внутри советской культуры. Как я уже говорила, в список «спасаемых» традиций вошла Масленица, но не вошло ничего из зимнего цикла календарной обрядности.
— То есть на данный момент из «праздников смерти» у нас есть только 9 Мая и Бессмертный полк и какие-то заимствования вроде Хеллоуина. Есть ли попытки возрождения тех забытых традиций?
— Есть какие-то локальные традиции, в которых святочные гулянья поддерживались на протяжении всего XX века. Многие клубы родительской культуры также возрождают Святки. Но нужно понимать, что Святки, как и Хеллоуин, и мексиканский День мертвых, — общинный праздник, предполагающий тесное общение между собой соседей. Когда вы живете в 22-этажном доме на 5 тысяч квартир, никакого общения между соседями быть не может. Во время Хеллоуина ты не просто надеваешь костюм и ходишь в нем по городу, ты заходишь к любому человеку в дом и начинаешь с ним коммуницировать. В наших условиях это не очень возможно — у нас очень урбанизированное общество.
Нет никакого агента, которому было бы это интересно — в культурном смысле этого слова. Так получилось, что в нашей культуре в данный момент, кроме каких-то маргинальных групп, никому этот набор обрядов и праздников не интересен, прежде всего не интересен церкви и государству. Все, что у нас возродилось, как Масленица или Крещение, укрепилось из-за того, что кто-то был в этом заинтересован.
— Странно, что нет востребованности в таком празднике смерти, мы не сильно отстаем по смертности от Мексики.
— Это вообще не связано с количеством смертей. Это связано только с культурными представлениями. Практики воспроизводятся либо потому, что есть понимание, какие образы, символы и идеи стоят за ними, либо из-за того, что есть некоторая традиция. У нас нет ни того, ни другого. Наша Масленица и венецианский карнавал — семантически близкие праздники, несмотря на то что у нас есть снег, а в Венеции нет.
— Но влияют ли такие праздники в обратную сторону — их наличие коррелирует с более легким или вообще иным отношением к смерти?
— Не думаю. Конечно, в Латинской Америке немного другое отношение к смерти, чем у нас, но связано это не с конкретным праздником, а с общим культурным багажом — дохристианским, христианским, XX столетия, с историей их урбанизации, их социальных изменений. Будут ли дети у нас праздновать Хеллоуин или не будут — вряд ли это существенно отразится на их взглядах. Когда американские дети празднуют Хеллоуин, за ними не стоят черти и бесы, а только культурная традиция, которую иммигранты из Ирландии когда-то привезли с собой и начали украшать тыквы и ходить к соседям за конфетами. Нельзя сказать, что это как-то приближает их к дьяволу или смерти. Хотя кто-то, конечно, так думает.