Научный журналист и популяризатор науки Ася Казанцева при поддержке фонда «Эволюция» готовит новую книгу про когнитивные науки и мозг. Планируется, что издание выйдет летом 2019 года. ТД поговорили с Асей про споры между разными отделами мозга, о том, как связана популярность научпопа с застоем в стране и почему иллюстрировать издание будет Олег Навальный.
— О чем новая книга?
— Ее рабочее название «Мозг материален». Глобально она о том, как разрушается граница между нейробиологией и психологией. Сегодня понятно, что для любого поведения, эмоции, выбора, решения где-то в мозге существуют конкретные нейронные контуры, которые за него отвечают. Во многих случаях их можно найти; в некоторых случаях на них можно повлиять. Книжка будет о том, как их ищут и как это помогает нам постигать собственную природу. Ключевая мысль, собственно, выражена в заголовке: у нашей личности есть материальный базис.
Есть и пара вспомогательных тезисов. Первый — мозг пластичен. Когда мы чему-то учимся, нейронные контуры, обеспечивающие наше поведение, непрерывно изменяются. Второй тезис — мозг неоднороден. У нас есть иллюзия, что мы обладаем некой личностной целостностью. На самом деле есть целая наука — нейроэкономика, которая изучает, как мозг принимает решения. Она показывает, что, как правило, разные отделы мозга непрерывно конкурируют друг с другом, оценивая информацию. Мозг — это система для составления противоречивых сигналов.
— Нейробиология и экспериментальная психология сближаются?
— Даже объединяются в единое государство, которое называется «когнитивные науки». Они посвящены как раз выстраиванию мостиков между тем, что происходит на уровне нейронов, и тем, что происходит на уровне поведения.
Исторически нейробиология с психологией сближались благодаря изучению травм мозга и их последствий, но потом, конечно, появилось множество новых подходов. С середины XX века активно вживляли электроды. С их помощью вы можете выборочно влиять на какую-то область мозга или регистрировать ее активность и на этом основании понимать, во что именно она вовлечена, на что действует. Сейчас появляются новые, более интересные способы, например, магнитно-резонансная томография.
— Существует позиция, что объяснение поступков через импульсы — чересчур упрощенная схема.
— На уровне нашего с вами интервью — конечно, упрощенная. Но в целом нейробиология вполне уверена в том, что мозг материален и любое поведение — результат активности конкретных ансамблей нервных клеток. Другой вопрос, что далеко не всегда эти ансамбли удается очертить. В поведении, конечно, задействовано огромное количество отделов мозга, и каждый из них одновременно задействован еще в куче других задач.
— Если отделы мозга конкурируют между собой, то насколько в зависимости от победы одного из них будет меняться поведение человека?
— Это интенсивно исследуют, здесь как раз одна из тех областей, где нейробиология и психология ближе всего подошли друг к другу. Мне очень нравится хитроумное исследование Ульрике Бастен, в котором участники, лежа в томографе, выбирали картинки, взвешивая их плюсы и минусы. Схема такая: у каждой картинки есть цвет и форма. Цвет кодирует пользу, а форма — ущерб. Исследование показало, что «центр удовольствия» (прилежащее ядро) реагирует только на хорошее — на цвет. Миндалевидное тело (амигдала), в популярных публикациях называемое «центр страха», реагирует только на форму — на потери. Вышележащие отделы мозга сопоставляют интенсивность сигналов от амигдалы и прилежащего ядра. И решение будет принято ровно в зависимости от того, кто из них голосит громче. По-видимому, при принятии реальных решений происходит принципиально то же самое, просто чуть сложнее.
— Получается, что муки выбора как раз из-за этого?
— Да, это наше наблюдение за тем самым диалогом, внутренним спором между разными отделами мозга.
— Я прочитаю книгу «Мозг материален». Какие прикладные знания мне это даст?
— Я думаю, что биологическое образование, особенно в сочетании со специализацией в нейробиологии — это хорошо, потому что оно делает человека добрым и циничным. Вы твердо осознаете, что мозг материален, что качество его работы серьезно зависит от того, достаточно ли вы ели, спали и двигались в последнее время. Понимаете, что мозг неизбежно подвержен ошибкам, заведомо неспособен к полноценному учету всей доступной информации. Благодаря этому вы, с одной стороны, меньше грызете себя и окружающих за наше общечеловеческое несовершенство, а с другой стороны, заранее его учитываете, перестаете относиться к себе слишком серьезно и верить в то, что любое ваше решение — сияющая истина. Но так как я понимаю, что не все мои читатели готовы бросить все и пойти на биофак, то пытаюсь демонстрировать такой взгляд на вещи с помощью научно-популярных книжек.
— Почему иллюстрации для вашей книги рисует Олег Навальный?
— Мне страшно повезло, что я его уговорила! Хотя он в своих интервью насаждает миф, что это он меня уговорил. Во всяком случае, это будет лучшая часть книжки. Мы с Олегом не были знакомы до того, как он попал в колонию. Но были шапочно знакомы с Алексеем Навальным, и он подсунул Олегу мои книжки.
Олег написал, что они ему понравились, и после этого я написала ему благодарственное письмо. Между нами завязалась переписка. Олег оказался одним из интереснейших и крутейших людей среди тех, кого я знаю. Он невероятно ироничен, мужественен, доброжелателен.
Представляете, вот он сидел в своем Нарышкине (ИК-5 в поселке Нарышкино в Орловской области — прим.ред.), а я мучалась из-за каких-то бытовых проблем: в университете сложно сдать математику на четверку, я в кого-то втрескалась, работы много, кто-то хейтит меня в интернете. И я Олегу обо этом ныла, а он меня утешал, говорил: «Передай своим хейтерам, что у тебя есть друг-зэк».
Ужасно важная точка сравнения — масштаб наших проблем тут и проблем Олега, и то, с каким юмором, стоицизмом он к ним подходит. Недавно, наконец, познакомилась с ним лично, это и правда один из самых впечатляющих людей нашего поколения.
— А как он все же стал иллюстратором книги?
— Мы писали письма друг другу с картинками. Олег задавал какие-то вопросы про науку, потому что у меня есть Google и возможность почитать, изучить. Например, спрашивал про память золотой рыбки, я ему рассказывала, какие были с ними эксперименты, и рисовала их. Параллельно рассказывала про свои эксперименты в магистратуре, о том, как мы пугаем людей пауком, которого зовут Иван Петрович. А Олег в ответ рисовал мне этого паука. Рисует он очень смешно и весело. В какой-то момент я начала ему присылать первые кусочки книжки. Картинки для первых глав он рисовал еще в заключении. Сейчас его, к счастью, выпустили, и он уже на свободе все дорисует.
— Вы занимаетесь популяризацией науки уже 10 лет. Видите изменения в уровне знаний?
— Изнутри, на уровне субъективного опыта, мне кажется, что научпоп развивается очень интенсивно. Это видно и по формальным показателям: у научно-популярных книжек быстро растут тиражи, последние 10 лет увеличивается количество лекций, регулярно появляются новые научно-популярные издания, колоссально расширилась аудитория. Но вот если смотреть в масштабах страны, то понятно, что это по-прежнему очень маленький процент населения.
Если говорить именно об уровне знаний, то популяризаторы посвятили много усилий борьбе с какими-то конкретными вредными мифами, тому, чтобы закрыть самые базовые дырки, связанные с научной грамотностью. Допустим, 10 лет назад люди, если не были биологами, вообще не понимали, что такое генетически модифицированные продукты. И на всякий случай думали, что это страшно.
Популяризаторы написали кучу книжек и статей в СМИ, прочитали кучу лекций о том, что ГМО — хорошая, современная, полезная, выгодная технология. Сейчас среди более-менее образованных людей считается не очень приличным бояться ГМО.
— Из-за чего произошел всплеск научпопа в России?
— Научпоп был вполне развит и в Советском Союзе. Просто была серьезная лакуна в 90-е, после которой он стал возвращаться к своему нормальному уровню, хотя уже в новом виде и качестве. Научпоп становится более востребованным, хоть в этом и неприятно признаваться, во времена политического застоя. Когда ничего интересного не происходит, когда душно, СМИ подвергаются цензуре, а в журналистике делать почти нечего, тогда самой интересной становится научная журналистика, как пространство свободы.
Но глобально популярность научпопа связана с демографическими процессами. В течение XX века у нас появились антибиотики и прививки, благодаря этому очень сильно выросло население — люди перестали рано умирать. Эти люди производят новые знания, а они давно перестали помещаться в учебники. Поэтому люди нуждаются в том, чтобы кто-то делал краткие пересказы для понимания того, куда двигается мир.
Кроме того, научпоп повышает коммуникативную ценность. Мы оцениваем интеллект по косвенным признакам: по богатству словарного запаса, по чувству юмора. В том числе и по способности вспомнить какую-нибудь байку про науку. Если честно, повышение коммуникативной ценности — это основная вещь, которую мы продаем.