Каждый год в России в среднем пропадают 120 тысяч человек, в розыск объявляется лишь половина. Из общего числа пропавших 45 тысяч — дети. Несмотря на то, что взрослые пропадают чаще, в законопроекте вице-спикера Ирины Яровой, принятом в первом чтении, упрощение поисково-спасательных работ с помощью геолокации телефона предусмотрено только для потерявшихся несовершеннолетних. «Такие дела» пообщались с председателем поисково–спасательного отряда «Лиза Алерт» Григорием Сергеевым, чтобы разобраться в предлагаемых нововведениях и узнать, почему же пропадают взрослые, как их ищут и почему не всегда находят.
— Кто из взрослых пропадает и почему? Всегда ли это пожилые люди, например, с деменцией?
— В лесу теряются все. Независимо от того, что происходит в жизни людей и насколько они разумны. Это просто переоценка собственных сил и недооценка леса. Конечно, пожилые люди пропадают чаще, чем люди активного возраста. Причем они пропадают зачастую из-за еще большей переоценки своих собственных сил. Они прекрасно помнят, что когда-то проходили по 10 километров через лес. Но они не осознают, что теперь, в их нынешнем возрасте, это может быть тяжело. Молодые люди также теряются в природной среде, но они с большей вероятностью смогут самостоятельно выбраться.
Если говорить про город, то там тоже пропадают все категории граждан, но по разным причинам. Люди активного возраста, например, уезжают работать в другой город и пропадают, перестают отвечать на звонки, либо просто внезапно исчезают, и там может быть все, что угодно — от несчастного случая до криминала.
В случае с людьми пожилого возраста причиной пропажи иногда становятся проблемы со здоровьем. Та же Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ) говорит нам о том, что 50% населения земли в возрасте от 80 лет страдают болезнью Альцгеймера. Это тот набор симптомов, который приводит к полной или частичной потере памяти.
10 января Госдума РФ приняла в первом чтении законопроект вице–спикера Ирины Яровой. Авторы документа предложили внести поправки в 8 статью ФЗ «Об оперативно–розыскной деятельности», чтобы упростить и ускорить процесс поиска пропавших детей. Нововведения дают возможность правоохранительным органам оперативно получать данные о местоположении мобильного телефона разыскиваемых несовершеннолетних детей по заявлению родителей или опекунов.
Важный момент: если сим-карта устройства зарегистрирована на другого человека, потребуется его письменное согласие. Также один из руководителей органа, занимающегося поиском, должен составить мотивированное постановление. При этом в течение 24 часов суд все же необходимо уведомить о данных действиях. И после решения суда в течение 48 часов полиция либо получает разрешение, либо прекращает оперативно–розыскные мероприятия с использованием геолокации.
Законопроект Яровой в том исполнении, в котором он представлен, общественников не устроил. Среди главных проблем председатель «Лиза Алерт» Григорий Сергеев отметил: упоминание в тексте лишь несовершеннолетних, хотя взрослые люди нуждаются в оперативном поиске не меньше, а также отсутствие прописанных технических требований для операторов мобильной связи, которые позволяли бы максимально точно определять местоположение потерявшихся.
— Много ли теряется пожилых людей?
— Больше половины всех поисков «Лизы Алерт» — это как раз пожилые (за 2018 год в организацию «Лиза Алерт» поступило 13 996 заявок на поиски пропавших, 10 983 человека найдены живыми, 1 493 — погибшими, 1 187 не найдены — прим. ТД). Например, последняя заявка на поиск пожилой женщины 70 лет из Зеленограда пришла как раз за пять минут до нашего с вами разговора. Это к тому, что люди теряются постоянно. Естественно, сил у государства заниматься оперативным поиском просто нет. Поэтому на помощь приходят добровольцы, которые в состоянии реагировать. Но ни у них, ни у государства нет инструментов для этого.
— Как происходит процесс поиска взрослых людей с момента поступления к вам заявки?
— Мы получаем заявку из полиции, либо из МЧС, либо из службы 112, которую подали родственники пропавших. Приходят они на горячую линию или на сайт. После этого мы связываемся с родственниками и с полицией, собираем информацию: как зовут человека, где и когда пропал. Если это природная среда, то связываемся с МЧС, в некоторых случаях с лесниками. С этого момента начинается процесс поиска.
Иногда распечатываем листовки и распространяем их в районах пропажи человека или в тех местах, в которых он мог появиться. Кстати, по ним мы получаем большое количество свидетелей, и на этом заканчиваются многие поиски. Также распространяем информацию в сети, притягиваем дополнительные службы, которые могут нам помочь.
Например, не так давно мы договорились с «Яндекс. Такси». Это бесконечная армия таксистов, которая получает на свои планшеты информацию о пропавших. Если они встретят на своем пути человека с ориентировки, то сообщат об этом нам.
— Какие трудности возникают при поиске человека?
— В городе надо одновременно работать по большому количеству вариантов — что именно и как могло случиться. Если это природная среда, то здесь все проще с точки зрения прогнозирования события. Но если в городе той же заблудившей бабушке могут оказать помощь, то в лесу никаких помощников, кроме нас, не будет. В этом случае особенно необходима возможность оперативного доступа к местоположению мобильного устройства человека.
Буквально не так давно была история на Урале. Две девушки отбились от группы туристов, одна погибла, а другая с травмами, обморожением была доставлена в больницу. У девушек был мобильный телефон. По сути, вопрос решался при помощи одного вертолета и специального поискового устройства. И жизни спасены.
— Сегодня по закону нельзя получить данные геолокации?
— Полицейский может решить, что нужно отследить местоположение телефона пропавшего человека. Он заполняет определенную форму, относит ее к руководителю, который это визирует (заверяет, проставляя подпись — прим. ТД). Затем полицейский идет в суд. Судья рассматривает документы, если дает разрешение, то оперативник отправляет материалы в бюро специальных технических мероприятий, откуда и получает данные геолокации. Проблема в том, что для получения всех разрешений потребуется дней 10. Есть вариант, когда процедура происходит быстрее, но это уже в рамках открытого уголовного дела по статье «Убийство», а дело у нас тоже «с разбега» не откроется.
Данные геолокации получить можно, но все это невероятно растянуто по времени и помогает найти признаки преступления, а не человека. Для спасения самое главное — время.
Кроме того, на практике даже самый старательный сотрудник полиции постарается избежать запроса геоданных, просто понимая, сколько будет затрачено времени на получение дополнительных подтверждений. Не стоит забывать еще и того, что сотрудников полиции, которые занимаются розыском пропавших людей, катастрофически мало, их не хватает, поэтому крайне сложно им получать эти данные. Законодательная база устарела.
— То есть, на ваш взгляд, из всей цепочки нужно исключить суд?
— Все верно. Представьте, человек потерялся в лесу или упал во дворе с инсультом, на улице отрицательная температура. А мы 10 дней будем ждать разрешения суда. Если мы будем получать разрешение через суд, то все, кто пропал и имел при себе мобильный телефон, гарантировано умрут. Это должно делаться запросом и одной кнопкой.
Данные о том, где находится трубка абонента не должны составлять тайну связи. Мы со своей стороны видим такой инструмент: законодательно обязать всех операторов связи внести в базовый договор предложение о том, что в случае чрезвычайной ситуации, в случае угрозы жизни абонент предоставляет возможность оператору передать данные для осуществления поисково –спасательных работ. Таким образом мы уберем все рассуждения о том, насколько это конституционно. Ведь основные тезисы противников какие: тайна связи — это конституционная норма. Но у нас есть более важная конституционная норма — каждый человек имеет право на жизнь.
— В законопроекте Яровой говорится, что данные геолокации можно запросить только с разрешения владельца сим-карты. Это ведь тоже замедлит поисково – спасательные работы?
— Это серьезная проблема. Представьте себе ситуацию: я — родитель и я уехал в Таганрог, а симка записана на меня. Мама прибегает в полицию, просит найти пропавшего ребенка, но ей не смогут помочь. Потому что второй родитель в Таганроге, он обязан по текущему законопроекту написать заявление. Но он не может этого сделать ни при каких обстоятельствах.
Мы же предлагаем предоставлять данные по запросу заявителя. Если очень хочется, можно ограничить список заявителей до ближайших родственников.
— В законопроекте речь идет только о несовершеннолетних. В то время как, по статистике, из общего числа пропавших большинство — взрослые. Насколько справедливо делать акцент только на детях?
— Я не вижу ни одного повода считать, что бабушка или взрослый человек имеет меньше шансов на жизнь, чем ребенок. Мне кажется, это странное выделение. Тем более, что взрослых пропадает больше, чем детей.
Мобильными телефонами пользуются люди всех возрастов. По статистике, в Российской Федерации количество симок превышает количество населения. Соответственно, можно предположить, что у каждого гражданина с 0 до любого возраста есть телефон. По моему глубокому убеждению, мы могли бы спасти каждого погибшего человека из числа пропавших, узнав местоположение по мобильному телефону.
— Вы говорили, что в законопроекте важно прописать такие требования к операторам связи, которые позволят максимально точно определять местоположение пропавшего. О чем именно речь?
— На каждой вышке [сотовой сети], как правило, три излучателя, которые покрывают 360 градусов. Если операторы будут предоставлять только координаты вышки и данные сектора с одного из излучателей, этого будет недостаточно. Надо видеть перемещение телефона. Этот параметр есть у операторов, он разрезает всю площадь покрытия на сектора по 550 метров. То есть мы можем получить отрезок с известной длиной, на котором, скорее всего, мы успеем найти человека. Сегодня данный параметр не запрашивают никакие службы, он не прописан в законе.
Отмечу, что [вице–спикер Ирина] Яровая предлагает поправки только в закон об оперативно-розыскной деятельности. Но есть еще важные моменты. Например, мы не имеем возможности использовать при поисково–спасательных работах специальные технические средства для определения местоположения телефона, которые относятся к контролю ФСБ.
Оборудование работает так: на спасателя надевается рюкзак с портативной базовой станцией, или ее привязывают к беспилотнику или вертолету. Устройство облетает предполагаемое место пропажи человека со всех сторон и ищет расположение телефона. Так мы можем выйти на конкретные координаты.
Нужно сделать так, чтобы мы могли пользоваться этим оборудованием. Если государство пугается нас, то пусть МЧС или полиция пользуются этими базовыми станциями. У нас в Московской области существует вертолетный поисково–спасательный отряд «Ангел». Представьте, у нас есть такой инструмент спасения, а прикрутить к нему оборудование мы не можем, потому что нельзя. И поэтому люди должны умирать.
Все обложились кучей бумаг. Закон о персональных данных не позволяет их раскрывать, закон о связи не позволяет узнать, где находится человек, что-то может только полиция. В итоге человек стоит в лесу и недоумевает: «Вы что, серьезно не можете понять, где я?» Вот эта нелепость, конечно, очень удивляет.