26 марта в Москве при поддержке фонда «Нужна помощь» прошла большая благотворительная конференция «Все вместе ЗА разУмную помощь», посвященная вопросам эффективности, развития и прозрачности некоммерческого сектора России. На заключительной дискуссии, поэтически озаглавленной «Пристань Призрак последней надежды», эксперты рассуждали, что делать человеку, которому отказали в помощи все благотворительные фонды.
Обратиться к прямому сбору средств на личный счет предлагает новый благотворительный проект телеканала RT «Дальше действовать будем мы» и его руководитель Мария Баронова. Другие представители сектора предостерегли ее от рисков такого подхода. «Такие дела» публикуют конспект дискуссии.
Модераторы:
Александра Ливергант, шеф-редактор «Русфонда»
Мила Геранина, координатор проекта «За разумную помощь» благотворительного собрания «Все вместе»
Участники дискуссии:
Мария Баронова, шеф-редактор RT, глава проекта «Дальше действовать будем мы»
Татьяна Константинова, исполнительный директор благотворительного фонда поддержки слепоглухих «Со-единение», президент международной благотворительной организации «Справедливая помощь Доктора Лизы»
Светлана Машистова, администратор группы во «ВКонтакте» «Благотворительность на костях», ведущая рубрики про мошенников на сайте «Русфонда»
Владимир Берхин, президент благотворительного фонда «Предание», член совета «Все вместе»
Личный опыт и причины отказов
Геранина: «Мы собрались здесь, чтобы понять, что делать, когда организация отказывает [в помощи]. Признаем, что такое бывает часто, несмотря на наши уставы: происходит что-то, чему мы помочь не можем».
Ливергант: «Я подумала, что самым наглядным будет пример, который каждый сможет примерить на себя в меру своего воображения. Вот, со мной что-то случилось, что требует моментального решения. Я пишу на Фейсбуке, ко мне в комментарии приходят люди и начинают советовать фонды. Я обращаюсь в каждый из них, но они мне не могут помочь по разным причинам. Что мне делать? Буду спрашивать каждого по очереди».
Баронова: «Никто не любит [приводить] личный опыт, но у меня он посвящен как раз такой истории. В нашей семье два года назад возник особый ребенок. К тому времени я имела опыт сбора больших сумм в области правозащиты, я была высокосоциализированным человеком, за моей спиной были люди с большим капиталом. У меня было много друзей, в том числе Митя Алешковский, с которым мы делали [сбор гуманитарной помощи в] Крымск в 2012 году. Много людей, которые, казалось бы, могли мне помочь и рассказать, как решить мою проблему. Но я оказалась в ситуации, когда с каждым днем у меня исчезала надежда. Дело не в том, что это был отказ за отказом, а в том, что каждый фонд занимался чем-то своим в конкретный момент. Но человек — существо эгоистичное и уверен, что его дело самое важное.
Последнее, что я хотела — рассказывать публично эту историю. Но где-то спустя год отказов я поняла, что семья потеряла 99% своих ресурсов, инвалидизирован был не только ребенок-инвалид, но и все люди вокруг. Ничего не оставалось — я вышла с историей публично. После этого нужную сумму мы собрали за три дня. За это же время огромное количество людей, в том числе сидящих здесь, написало мне в личку, что мы все делаем неправильно. После продолжительного периода отказов я уже негативно воспринимала такие ремарки. Мы много раз пытались обратиться к разным людям, чтобы все сделать “правильно”, но как правильно, мы за два года так и не поняли. Хотя ДЦП — это не единичный случай, тысячи детей по-прежнему рождаются с этой проблемой в нашей стране из-за низкого качества акушерско-гинекологической помощи.
Я тоже была уверена, что должна быть институциональная помощь, что все должно быть исключительно на юрлицах. Но я не смогла найти таких юрлиц, и кончилось все персонализированной помощью».
Ливергант: «Таня, что делать в такой ситуации?»
Константинова: «Если такая тема появилась, значит, на нее есть запрос. Как правило, среднестатистический фонд — это три-пять-семь замученных, измотанных женщин, у которых при телефонном звонке дергается глаз, которые боятся открывать почту, потому что там валом кровь, смерть, слезы и боль. Возможностей благотворительных фондов гораздо меньше, чем запрос.
Если появится еще какой-то проект, который будет в помощь, пусть и с адресными сборами, я бы его воспринимала как хороший, без антагонизма, что нужны только “правильные” фонды. Давайте только договоримся, в какой форме мы это делаем. Потому что НКО набили уже кучу шишек по сбору на личные карточки родственников и больных, по неквалифицированной медицинской экспертизе и прочему.
Я сама прошла этот путь от начала и до конца, когда зарегистрировала фонд “Живой”. Я ничего не знала и не понимала в благотворительности, я шла с теми же установками, которые есть у человека, никогда этим не занимавшегося. Одна из таких установок — если люди просят помощь, значит, она им действительно нужна и они просят только то, что им действительно нужно. Жизнь очень быстро разубедила меня, начиная от мошеннических сборов до того, что люди просят какую-то дичь и подкладывают фальсифицированные бумаги».
Да, мы отказываем людям по причине нашей загруженности. Я даже не говорю про случаи, когда у людей документы не в порядке и они просят что-то непонятное. Если мы говорим о случаях, когда людям действительно нужна помощь, я бы дала шанс таким адресным проектам».
Ливергант: «Правильно ли я поняла, что фондов нам не хватает?»
Константинова:«Не знаю, может, сотрудников фондов не хватает. Но мы не можем охватить все запросы. И мы придумываем какие-то обтекаемые формы ответных писем: “К сожалению, ресурсы нашей организации ограничены, мы не сможем сейчас вам помочь, возможно, в дальнейшем ситуация изменится”. Мы делаем эти реверансы, понимая, что на той стороне человек, для которого ты — последняя надежда. Но я не могу сказать “да”, заранее понимая, что не смогу собрать нужную сумму. Зачем я буду давать [ложную] надежду?»
Машистова: «Каждый человек, который выходит в соцсеть и просит о помощи, твердо уверен, что его ситуация уникальна и он не заинтересован слушать советы людей, которые были на его месте и имеют опыт сбора [средств]. Есть еще интересная тенденция, которая связана с ростом количества людей, которые обращаются за помощью. Сейчас фонды в какой-то степени повторяют тот путь, который прошли собесы: туда можно прийти, нахамить чиновнику, не принести нужную справку и устроить скандал. Фонды сталкиваются с таким же поведением — человека просят принести какие-то справки и бумаги, а он начинает ругаться и слать проклятия: “Зачем вы здесь сидите, вы сидите на мои деньги”. И он имеет на это право, если он жертвователь фонда, точно так же он имеет право спрашивать это в госструктурах».
Берхин: «Фонды отказывают по двум причинам: 1) не хватает сил, денег и мощностей 2) фонд этим не занимается. Только недавно у меня стояла задача найти то, чем не занимается ни один фонд. Некоторый список сформировался: почти везде откажут человеку, которому нужна серьезная стоматологическая помощь; почти никто не лечит онкологические заболевания у взрослых; взрослые с ДЦП — редкая тема. И это только медицина, бывают еще сложные социальные темы. Фонд, целенаправленно помогающий детям-жертвам насилия, в стране один и он не в Москве.
Если бы я вдруг понял, что больше мне идти некуда, я бы, наверное, собирал на личную карту, но в этом случае я бы совершенно точно принял бы какие-то меры по контролю над этой картой со стороны. Я хорошо знаю, как сильно искушают деньги, приходящие в руки просто так. Вот сидишь ты, а у тебя только смски щелкают.
Очень легко в этой ситуации сойти с ума и начать тратить деньги неразумно. Очень легко снизить этическую планку: я делаю такое хорошее дело, что все эти люди не имеют право ничего с меня спрашивать. Я бы несомненно принял меры против тех искушений, которые неизбежно бы возникли в этой ситуации».
Ливергант: «Выходом в этой ситуации могло бы быть что-то вроде независимого аудитора, который бы надзирал за тем, как к тебе капают и тратятся эти деньги».
Берхин: «Слава богу, что я принадлежу к социуму. Наш благотворительный сектор состоит из специфических людей, но здесь все-таки есть люди с моральным авторитетом, к кому можно за подобными вещами обращаться».
Константинова: «Спасибо тебе и за специфических, и за моральных авторитетов».
Как не изобрести велосипед
Геранина: «Света и Таня, ответьте пожалуйста, что делать, если все отказали?»
Машистова: «Я практически не видела историй, когда бы отказали реально все. Чаще речь идет не о том, что все отказали, а о том, что помочь уже нельзя. Я хочу возразить и поддержать Володю. Он как раз пример человека в контексте, поэтому он задумывается, что нужен аудит, контроль и так далее. Простой человек над этим вопросом не задумается, и для него любые вопросы по контролю за тратами воспринимается как оскорбление. Ну, и не так страшен больной, как его родной. Даже если человек вменяемый и готов слушать о необходимости отчетов и доверенных лиц, рядом с ним обязательно нарисуются друзья и родственники, которые будут закатывать громкие истерики, рассказывать, что им не нужны никакие отчеты, что если больной вместо лечения поедет в луна-парк, все будет хорошо, и вообще, не считайте деньги в чужом кармане».
Геранина: «Я тут не соглашусь, мне кажется, это вопрос воспитания. Еще 10 лет назад совершенно не было принято регулярно жертвовать в фонды и вообще участвовать в благотворительности было невыгодно. Сейчас люди приобрели привычку жертвовать рекуррентными платежами и это считается нормальной деятельностью. Таня, но я хотела спросить у вас: что делать-то в таких случаях?»
Константинова: «У меня нет сферического ответа в вакууме. Есть мой, основанный исключительно на моем бэкграунде. Я бы поехала в какой-нибудь фонд и попыталась бы сократить этот контакт от почты и телефонного звонка до личного. И попросила бы помощи: “Подскажите, что мне делать?” Но, повторюсь, я говорю это с позиций человека, который руководит не первой организацией и который имел дело с мошенниками, когда реально больным ребеночком стали спекулировать и собирать себе деньги на жизнь».
Ливергант: «Маша, хочу вас спросить, как вы планируете со всей этой чехардой управляться?»
Баронова: «Я подумала банальную мысль, что мы в России за последние 20 лет интенсивно изобретали очень много велосипедов с квадратными колесами. Совершенно при этом игнорируя тот факт, что рядом с нами есть западное общество, в котором богатый опыт создания частных социальных инициатив. Но при такой институционализации и вместе с тем бюрократизации процесса всегда будут оставаться люди на отшибе системы: помогите мне, я американский пенсионер, мне 64 года, а бесплатная медпомощь только с 65 лет. На Западе есть стандартная, очень качественная процедура, когда выпавшие [из системы] люди берут и идут на условный Kickstarter. Площадка предоставляет аудит и гарантирует, что, если сбор мошеннический, его тормозят и закрывают. Конечно же, желательно, чтобы какой-то хороший активный человек решил сделать такой стартап в России, и я ему помогу. А пока можно пользоваться западными ресурсами.
Олег Кашин очень хорошо заметил, что RT пытается заниматься тем же, из чего вырос “Русфонд”. Первое, что мы постараемся сделать — это не изобретать велосипед. Сейчас мы будем пытаться выработать дорожную карту того, как мы все-таки это делаем. Мы точно будем заниматься сбором на карты, а процесс отчетности мы сейчас обсуждаем. Мы также думаем, как выстроить взаимоотношения с фондами и как нам ограничить верхнюю сумму сбора. Главное — как нам не утопить репутацию. На этой территории это очень легко сделать».
Ливергант: «Когда вы объявили о проекте, поднялся страшный хай. Одна из главных точек преткновения была в том, что непонятно, каким образом будет осуществляться экспертиза. Все-таки это безусловное преимущество фондов, особенно когда дело касается медицины. Давайте обсудим этот вопрос».
Баронова: «Изначально наш проект, еще когда он назывался “Не один на один”, взаимодействовал только с чиновниками, и у нас есть эта часть экспертизы с их стороны. Чиновники объясняют, почему они по ОМС сейчас не могут дать возможность кому-либо [получить помощь]. Теперь же мы планируем выстроить взаимоотношения с частными инициативами и расширить наши возможности получения экспертизы».
Ливергант: «Таня, вот есть RT, есть Маша, у них есть ребенок, они приходят и говорят:“Помогите нам”. Что вы скажете?»
Константинова: «Я не встаю в позу, даже если я вижу некоторые прорехи в позиции заявленного проекта. Мы точно можем сотрудничать с RT с точки зрения медицинской экспертизы. Мы точно можем помочь RT составить пул проверенных организаций. Но это не должна быть игра в одни ворота. Мы работаем, заваленные по самый бантик. Если RT будет помогать каким-то своим ресурсом СМИ, это будет отлично.
И я бы посоветовала, прости, Маш, рассмотреть ваши желания собирать на личные карточки с точки зрения того, какие процессы вы запустите [в обществе]. В твоей истории ты была уверена в том, что все будет потрачено нормально. Я пришла ровно с таким же настроем, что люди собирают на личные карточки и это нормально. Ничего подобного. Когда вы будете собирать на карточки людей, которых вы не знаете, у вас возникнут истории злоупотребления, с которыми вам придется разбираться. Во-вторых, люди, которые еще не вступили на эту кривую дорожку, увидят, что это легко можно сделать. Я вижу здесь серьезные риски».
Баронова: «Хорошо, что у нас есть гражданское общество в лице, например, Светланы, которое будет нас контролировать».