Московский городской суд частично удовлетворил иск Лидии Тихонович против «Ингосстраха». В 2018 году Тихонович потеряла мужа — музыканта Андрея Сучилина, создателя арт-рок-группы «До мажор» и сооснователя «Московской рок-лаборатории». Во время заграничной поездки Сучилин тяжело заболел и обратился к врачу по страховому полису, но в итоге скончался. Лидия Тихонович считает, что смерть стала результатом ненадлежащих действий «Ингосстраха» и ее мужа можно было спасти.
«Такие дела» публикуют монолог вдовы.
«Страшно заболеть в чужой стране»
Многие знали Андрея только с одной стороны: кто-то как философа, кто-то как литератора, кто-то как музыканта. После смерти Андрея соседи по дому собрались и пришли ко мне: «А мы и не знали, кто живет рядом с нами».
Андрей — единственный ученик британского рок гитариста-виртуоза Роберта Фриппа. Хотя он всегда злился, когда так формулировали, говорил: «У меня совсем другая музыка». В конце 80-х кассета с записью Андрея через кого-то попала к Роберту Фриппу, и это стало началом их сотрудничества. Музыка Андрея — не для массового слушателя, но свой слушатель у него был всегда. Было время, когда эта музыка собирала большие залы, но оно быстро прошло.
Мы просто поехали в отпуск. Но оказались в ловушке. Такое впечатление, что в этой истории жизнь не давала Андрею ни единого шанса. На каждом шагу — стопроцентная вероятность того, что он не выкарабкается: от того момента, как мы вызвали врача, и до финального аккорда, когда в Москву прислали незабальзамированное тело.
Перед самым отъездом с испанского острова Гран-Канария у Андрея поднялась температура, появилось непонятное воспаление в паховой области, боль. Страшно, когда ты находишься в другой стране и не знаешь, как вызвать врача, понимаешь, что лекарства в аптеке тебе не продадут без рецепта. Мы позвонили в «Ингосстрах», чтобы нам помогли вызвать врача.
С момента, когда я начала этим заниматься, до приезда врача прошло пять часов. Врач сказал: «Типичная пляжная инфекция. Антибиотик принимайте пять дней», — выписал заключение на испанском. Как потом оказалось, там написано совсем не то, что он говорил нам на английском, — «пролежень 2-4 степени» и что температуры нет, хотя она была. Как теперь мне говорят судмедэксперты, о «пролежне» можно говорить, только если речь о лежачем больном. У меня была мысль, что у Андрея гангрена, но я ее прогнала. Врач сказал: «Можно лететь». Мы были уверены, что скоро будем дома.
«Нас просто высадили с самолета»
С Гран-Канарии мы летели в Амстердам, где должна была быть пересадка на Москву. До Амстердама — пять часов. На взлете все было нормально. Но в самолете — перепады давления, поэтому процесс развивался молниеносно. Начался некроз паховой области, сепсис, появился ужасный запах.
Мы сидели в середине, потом нас пересадили в хвост: «Пожалуйста, пассажиры жалуются». Стюардессы не были доброжелательны. Потом пилот принял решение посадить самолет. Самолет приземлился в городе Фару в Португалии. Об этом написали мировые СМИ: голландцы, испанцы, португальцы. Российские СМИ просто опубликовали как забавный случай, не проверяя, перепечатывали друг у друга.
Уже потом, когда Андрей ушел, СМИ написали, что это известный музыкант, а не пассажир-вонючка. Некоторые пассажиры писали потом в соцсетях: «Мы не требовали пересадить, понимали, что человек очень болен».
Мы думали, что сядем на ближайший самолет той же компании. Андрей был в шоке, в ужасе. Он мечтал об одном — добраться до дома. Нам предлагали прислать врача к трапу, но мы отказались, сказали: «Нет, нам нужно домой».
Самолет дальше полетел в Амстердам, а мы, растерянные, поехали ночью в гостиницу. С утра я стала звонить в консульство. Но там отказали в помощи и велели обращаться к родственникам. Мы без денег, в чужой стране, нужно срочно решать медицинские проблемы. Звоню в «Ингосстрах», а там говорят: «У вас полис кончился».
Дата окончания полиса была 30 мая, и мы звонили утром 30 мая. Страховщики сказали, что, по их данным, полис действителен до 29 числа. Андрей написал об этом пост в Facebook, который я потом обновляла, а друзья начали писать на сайт страховой компании жалобы.
«Не плачь, Лидонька»
В страховой компании нам сразу сказали: даже если медпомощь в Португалии Андрею оплатят, то мне не оплатят ничего — ни билеты, ни проживание. Вроде как я должна была лететь дальше домой, но сама, дура, вышла.
Андрею становилось все хуже. Я вызывала скорую и понимала, что происходит что-то страшное. Села и разревелась. Андрея увезли, а я даже не знала куда — все говорили по-португальски. Уезжая, Андрей сказал: «Не плачь, Лидонька».
Я стала писать в фейсбуке, чтобы найти человека в Фару, который поможет мне во всем разобраться. Произошло чудо, нашли протестантского пастора родом из России Евгения Бирюкова. Рано утром мы с ним поехали искать Андрея. Нашли его в госпитале, после операции он был в медицинской коме.
В госпитале сказали, что страховая не выходит на связь. В течение двух недель госпиталь отправлял счета на мой московский адрес. Страховая вышла на контакт только после того, как вмешался Первый канал и появился резонанс. Они связались со мной и уверили, что оплатят билет и все сделают.
«Между храмом и реанимацией»
В гостинице я прожила неделю. Когда друзья начали переводить средства, удалось за нее рассчитаться. Неделю спустя через подругу я нашла в Фару православного священника, отца Иоанна из Молдавско-Кишиневской митрополии. Он разрешил мне жить в церкви, дал ключи.
На втором этаже была двухъярусная кровать в келье. Захожу — там лежит покрывало, как у меня дома. Я сказала об этом отцу Иоанну, а он: «Значит, ты дома». Этот храм католики делят с православными и служат по очереди. Там я увидела икону Ксении Петербургской. Я всегда любила эту святую, но после смерти Андрея она стала мне особенно близка, ведь она, как и я, потеряла мужа.
Церковь была в пяти минутах от госпиталя. Когда было непонятно, выживет Андрей или нет, местный кот пролежал на моей кровати всю ночь. На крыше церкви было гнездо аистов, небо ярко-синее. Везде жакаранда — деревья с сине-фиолетовыми цветами. У меня было ощущение полного сюра. Невероятная красота и нечеловеческая боль вместе.
В госпитале возле Андрея я просидела 27 дней. Он был в медицинской коме. В реанимации мне разрешали находиться по шесть часов в день: три часа, перерыв, потом еще три. Мы слушали его и мою любимую музыку — в одних наушниках вдвоем.
Гангрена Фурнье — загадочная и редкая и болезнь, именно поэтому на суде понадобилось заключение специалиста. Поскольку пошел сепсис, начали бороться уже с ним.
Смерть
Представители страховой компании выходили со мной на связь, просили прислать медицинские документы. В госпитале отвечали, что страховая должна сделать официальный запрос. В итоге доктор написал мне от своего имени бумагу, но понятно, что этот документ нелегитимен. В госпитале мне все время повторяли, что страховая компания не связывается с ними. Это продолжалось довольно долго: страховая, вроде бы и не отказывала, но и не предпринимала никаких шагов.
Это было, как американские горки, — то ужас, то надежда. Врачи то говорили, что Андрею лучше и его собираются транспортировать на вертолете в город Порту, потому что там есть барокамера, в которой можно заживить раны, то сообщали, что стало хуже и состояние критическое. Всего Андрей перенес восемь операций. Во время последней у него остановилось сердце.
Домой я улетела только через десять дней, время ушло на оформление документов — этим занималась страховая. Мне позвонил консул и сказал: «Мы не рекомендуем связываться с похоронным агентством, с которым связался “Ингосстрах”, потому что мы не уверены в качестве».
Полноценного бальзамирования не было, и тело было доставлено в Москву с сильным разложением. Даже патологоанатом, который в морге вскрывал гроб и готовил тело к похоронам, был очень удивлен. Была проведена процедура танатопраксии — ввели раствор, который сохраняет тело в течение трех-четырех дней. Когда в Москве мы открыли гроб, то увидели, что тело в памперсе, а одежда брошена сверху. Теперь представители страховой говорят, что все сделано в рамках закона.
В какой-то момент я почувствовала, что это столкновение добра со злом. Когда мы летели в том злосчастном самолете, одни реагировали по-человечески, другие — как на неодушевленный предмет, доставляющий неприятность. Консул — человек, который должен защищать твои права, — говорил: «Это не наше дело». Незнакомые люди писали и поддерживали меня, в то время как люди, которые должны поддерживать меня по закону, посылали подальше.
Судебное разбирательство
Через друзей я нашла адвоката Глеба Глинку, ему помогают двое коллег, специализирующихся на медицинских делах. На суде мы доказывали, что была допущена врачебная ошибка, — врач не сказал, что человеку нельзя лететь. Нужна была экстренная госпитализация и операция. Тогда у Андрея были бы шансы на жизнь. Вторая претензия — отсутствие бальзамирования. Так нельзя поступать. Мы подали иск о компенсации морального ущерба. Районный суд наш иск отклонил.
Почему я решилась подать в суд? Дело не в деньгах. Ситуация, когда человек заболел вдали от родины, сама по себе достаточно тяжелая, и хочется, чтобы тебя поддержали. Чтобы это делали именно те, кому ты за это заплатил. От таких ситуаций абсолютно никто не застрахован. И наша история показывает, что отнюдь не застрахованы и те, кто заключил договор со страховщиком.
2 октября Московской городской суд рассмотрел апелляционную жалобу Лидии Тихонович. Он отменил решение суда первой инстанции и частично удовлетворил исковые требования. Вдове присудили 200 тысяч рублей как компенсацию морального ущерба и 100 тысяч рублей в качестве штрафа за неисполнение требований потребителя.
«Мы заявляли пять миллионов морального вреда и два с половиной миллиона штрафа за неисполнение в добровольном порядке требований потребителя. Это дело важно, как прецедент», — прокомментировала «Таким делам» адвокат Ирина Карнаух.
Адвокат Глеб Глинка назвал результат важным, но предположил, что страховщик будет обжаловать решение Мосгорсуда.
«Страховщик утверждал, что раз они за все заплатили, то выполнили свои обязательства по договору. Наш аргумент был — недостаточно заплатить за услуги, нужно разобраться, насколько они были качественными. Когда обычный человек платит за страховку при путешествии, он ищет защиты. Страховку оплачивают все, в том числе и достаточно обеспеченные люди. Это не вопрос денег, а вопрос безопасности», — сказал Глинка.