«Такие дела» публикуют исследование «Важных историй».
Семь лет назад президент России Владимир Путин подписал «закон Димы Яковлева» (так звали 21-месячного мальчика, умершего в США в приемной семье в 2008 году), позже прозванный в народе «законом подлецов». Этот закон стал российским ответом на американский «акт Магнитского». Но если американский закон вводил санкции против российских чиновников, причастных к гибели в СИЗО юриста Сергея Магнитского и хищению миллиардов рублей из бюджета, то его российский ответ в первую очередь ударил по собственным сиротам.
«Закон подлецов» запретил гражданам США усыновлять российских детей и, как показало недавнее исследование «Важных историй», спустя семь лет после его принятия международное усыновление сократилось в 10 раз: от этого больше других пострадали дети с особенностями развития или инвалидностью (их чаще других забирали в свои семьи иностранные усыновители).
Российские законодатели решили компенсировать запрет на иностранное усыновление тем, что повысили выплаты россиянам, выбравшим возмездную форму опеки над детьми; это сначала привело к росту количества опекунств, а затем и к росту случаев возврата сирот обратно в детские учреждения.
И сегодня «Важные истории» представляют результаты своего исследования проблемы «вторичного сиротства». Мы изучили всю доступную статистику возвратов сирот в детские дома, поговорили с психологами, детьми, которые через это прошли, их приемными родителями (как с теми, кто был вынужден отказаться от ребенка, так и с теми, кто сегодня воспитывает детей, переживших возвращение в детдом). И вот лишь некоторые результаты нашего исследования:
- За последние пять лет показатель возврата детей в детские дома вырос почти вдвое; в абсолютных числах речь идет про примерно пять тысяч детей ежегодно;
- В 63 % случаев инициаторами возвратов стали приемные родители или опекуны;
- Главной причиной роста возвратов опрошенные нами эксперты называют государственную «пропаганду» устройства детей в семьи при отсутствии налаженной системы подготовки приемных родителей и помощи со стороны психологов;
- В России установлен «приоритет кровной семьи», и формальное следование этому принципу порой приводит к тому, что детей забирают из благополучных приемных семей и отдают неблагополучным родным родителям, — через короткое время они отказываются от своих детей, и те вновь попадают в детдома.
«Была такая политика партии — срочно раздать всех детей»
Шесть лет назад российское правительство утвердило «Концепцию государственной семейной политики». Одним из результатов программы, рассчитанной на 20 лет, должно было стать снижение числа возвратов приемных детей из новых семей обратно в детские дома. Но с первого же года действия этой концепции ситуация с возвратами в России начала ухудшаться.
Если в 2014 году обратно в детские дома попадали восемь детей на каждых 100 устроенных в семьи на конец года, то в 2019 году было возвращено уже 14 детей.
Для расчета показателя возвратов мы делили количество отмененных решений о передаче в семью в каждом конкретном году на 100 устроенных в семьи детей на конец этого же года. Мы ввели относительный показатель вместо абсолютных чисел, чтобы учесть тот факт, что каждый год в семьи попадает разное количество детей, что влияет и на абсолютное количество возвратов.
«Несколько лет назад была такая политика партии — срочно раздать всех детей, чтобы закрыть детские дома, чтобы у нас не было сирот. Социальная реклама — “приемный ребенок может стать родным” — звучала из каждого утюга. Сложных детей раздавали пачками вне зависимости от того, готовы родители или нет. Навязывали действующим приемным семьям еще детей, и люди поддавались уговорам, хотя не всегда имели желание и возможность взять еще одного ребенка. Сейчас мы видим естественный процент возвратов за счет устроенных тогда детей в семьи, которые не были к этому готовы», — считает Елена Мачинская, специалист по устройству детей в семьи.
Статистика подтверждает ее слова: в прошлом году 63 % возвратов детей в детдома случились по инициативе усыновителей, приемных родителей, опекунов и попечителей [свидетельствуют данные Минпросвещения за 2019 год].
Опрошенные «Важными историями» эксперты сходятся во мнении: главная причина возвратов детей в детдома — неподготовленность приемных родителей и опекунов. В России все кандидаты должны проходить Школу приемных родителей. В них они узнают об особенностях детей, которые потеряли родителей, прорабатывают возможные конфликтные ситуации. Однако эта система в нынешнем виде дает сбои. «Законом предусмотрено обучение 60 часов, за это время невозможно полноценно дать все знания, которыми должны обладать приемные родители», — уверена Светлана Строганова, мама пятерых приемных детей и руководитель клуба приемных семей фонда «Арифметика добра», негосударственного благотворительного фонда, занимающегося решением проблемы сиротства в России. По ее мнению, Школы приемных родителей должны давать базовые знания, а когда ребенка нашли, кандидату нужна не одна встреча со специалистом, чтобы доработать пробелы в знаниях для каждого конкретного случая.
«Бывают истории, когда у родителей есть какая-то красивая идея про помощь, — “ребенок нуждается”. Приходит ребенок и не благодарит. Он, в общем, и не нуждался. И вот у тебя такое дитятко с не очень удобным поведением. Или даже с удобным, но который не благодарен. И получается, что родитель чего-то не получает своего, ради чего он это делал: то ли благодарности, то ли аплодисментов: “Какой я молодец, взял приемного ребенка” — а полюбить не смог, то есть искры не было. Дальше бывают истории, когда родители пытаются мучиться и это дело продлевать или осуществляют возврат», — говорит Инна Пасечник, психолог благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам».
«Может, взрослые все-таки ничего?»
Дети, пережившие возврат в детдом, гораздо менее доверчивы, считает Инна Пасечник. «Самое страшное, что случается при возврате, — ребенок подтверждает свою теорию, что верить никому нельзя, — рассказывает она. — Человек пережил большое предательство, но все же думает: “Может, взрослые все-таки ничего?” Но возврат убеждает в обратном: “Я попробовал, я сходил, но сказки не бывает”».
Кроме того, «если ты ушел в семью, а потом вернулся, — это позорище внутри детского дома». «Приходится восстанавливать статус. Если я пришел с провалом, мне надо показать среди своих, что я не лыком шит, а дальше начинаются дурные способы — воровать, буянить, морды всем бить, доказывать, что я молодец», — рассказывает Пасечник.
Даже если удается найти новую приемную семью, у ребенка остается много проблем, одна из которых — нарушение привязанности. «Главное проявление — постоянная тревожность и страх, что в какой-то момент от него откажутся», — рассказывает Светлана Строганова из «Арифметики добра».
Именно с такой проблемой столкнулась Елена Мачинская, когда взяла в семью второго приемного ребенка — Нюру.
От Нюры отказались предыдущие приемные родители. «Я увидела пост в фейсбуке: “Возвращают ребенка из приемной семьи, девочка, девять лет, срочно нужны родители”, — рассказывает Мачинская. — За 40 минут я доехала до места, куда привозили Нюру, еще 10 минут заняло оформление временной опеки. Но нет ничего было более постоянного, чем временное, никуда я ее не отдала (то есть из временной опека стала постоянной, — прим. ТД)».
Кровную маму Нюра потеряла в пять лет. Она оставила дочку в детском доме, обещала, что заберет, но больше не появлялась. Как рассказали потом Елене сотрудники опеки, девочка два года ждала маму у окна.
«У девочки было серьезное нарушение привязанности, посттравматическое стрессовое расстройство после того, как она потеряла маму. Это не могло пройти даром для ребенка. У нее начали случаться эмоциональные взрывы, приступы аутоагрессии (причинения себе вреда, — прим. ТД), она “заболела”, назовем это так. Все это выражалось в серьезных истериках, недоверии, гипертревожности. Было и воровство, и побеги, и угрозы», — рассказывает Мачинская.
Это и стало причиной возврата девочки из первой приемной семьи, уверена Елена: «Нюра резала, рвала ножами и ножницами свои вещи, мои тоже иногда. Бывало, что перерезаны все вещи, в которых она ходит. У прошлой приемной мамы [которая вернула Нюру] то же самое было, она это все рассказывала опеке, но там думали, что она преувеличивает или привирает: наверное, у самой мамы какие-то проблемы, раз она не может с ребенком выстроить контакт».
«Мечтала стать наркоманом и выйти замуж за зэка»
К тому времени как Елена Мачинская взяла в семью Нюру, у нее уже был опыт воспитания ребенка, дважды пережившего возврат в детдом. Аню — первую приемную дочь Елены — в опеке описывали так: «Девочка хорошая, нежная, так хочет дома жить». «Как я после поняла, они немножко слукавили, оказалось, что девочка не такая уж пушистая, ее дважды брали в приемные семьи и дважды возвращали в детский дом», — рассказывает Елена.
«Через несколько дней я приехала к директору детского дома, говорю: “Как же так? Оказывается, ребенка возвращали, у ребенка проблемы, он говорит, что не собирается у меня жить, что приехал только в гости, что у него есть мама, которая его заберет. Зачем же тогда ребенка туда-сюда [перемещать]?” Он отвечает: “А, у нее опять начались эти проблемы с поведением? Ладно, привозите, — так спокойно говорит, — возвращайте. Жизни она вам не даст”», — вспоминает Мачинская. Аня убеждала ее, что кровная мама собирает документы и заберет ее со дня на день, что она устроилась на работу и больше не пьет.
«Такие истории распространены, если ребенок какое-то время жил с [родными] родителями, — объясняет Инна Пасечник. — А еще если он живет с приемными родителями и мама не исчезла, продолжила поддерживать какую-то связь, даже если раз в год. Эта надежда в нем все время теплится: “Сейчас моя мама бросит пить, и я к ней смогу вернуться. Она просто заболела. Сейчас она подлечится”. И кровные родители часто кормят детей обещаниями, говорят: “Потерпи немножко, я скоро”».
«Дети очень любят своих кровных родителей, очень ждут. Это какая-то инстинктивная вещь, очень биологическая — любить родителей. Дети уехали в приемную семью, но на самом деле они продолжают быть верными своим кровным родителям», — продолжает Пасечник.
Она приводит в пример историю девочки, которая попала в детский дом в семь лет. Родная мама пообещала ее забрать и назвала точную дату, когда приедет.
Аня, приемная дочь Елены Мачинской, тоже долго ждала родную маму. Мама звонила по телефону, обещала забрать, просила не привыкать к приемной семье. Из-за привязанности к ней Аня отказывалась учиться: «Зачем мне ваша школа? Я же все равно к маме уеду». Она мечтала «стать наркоманом и выйти замуж за зэка, потому что наркоманы веселые, прикольные и ловят ништяки по жизни, а зэки живут по понятиям, они не какие-то лохи ученые», — рассказывает Мачинская.
Вторая дочь Елены Нюра в итоге вернулась в кровную семью. Перед публикацией материала Елена рассказала «Важным историям», что ее освободили от обязанностей опекуна. «“Прошу освободить меня от обязанностей опекуна” любимого ребенка — это по силе как дать развод любимому мужчине»,— говорит Мачинская. Нюра захотела жить с кровной тетей, которая согласилась оформить опеку над ребенком, поближе к тетям, братьям, сестрам, бабушке и дедушке. По словам Елены, раньше кровная семья не могла забрать Нюру из-за проблем с жильем и работой, но сейчас Нюре «нужны корни». «А если они ее вернут?» — на этот вопрос Мачинская отвечает так: «Нельзя вернуть то, что и так мое. Я осталась мамой. Так ей и буду. А где она будет жить — тут или там, — это детали. Я ее люблю».
Ложный «приоритет кровной семьи»
В России установлен «приоритет кровной семьи», который органы опеки иногда ложно трактуют, рассказывает юрист Наталья Карагодина. Особенно часто это касается случаев, когда родители ребенка находятся в местах лишения свободы.
«Ко мне все чаще начинают обращаться приемные родители с вопросом, что будет, когда кровные родители выйдут из тюрьмы. Опека в таких случаях говорит, что ребенка заберут [в кровную семью], но это неправильно», — считает Карагодина. По ее словам, нужно учитывать, сколько ребенок прожил в приемной семье.
Полина, одна из приемных дочерей Светланы Строгановой, руководителя клуба приемных семей из фонда «Арифметика добра», до трех лет жила в родной семье, но, когда папа попал в тюрьму, а маму лишили родительских прав, девочка оказалась в социально-реабилитационном центре. Оттуда ее забрали приемные родители, с которыми девочка прожила семь лет. «Меня приняли как своего ребеночка. Я сразу “мама-папа”, куча воспоминаний хороших, мы куда-то путешествовали, все было замечательно», — вспоминает Полина в интервью «Важным историям».
Когда Полине исполнилось 11 лет, ее отец вышел из тюрьмы, и опека забрала ее из приемной семьи и отдала ему. «Я помню, я зашла в квартиру, и он идет, я испугалась. Я испугалась, он выглядит плохо, ходит плохо, я испугалась очень сильно. Плюс я наслышана о его поступках, что он делал, не очень приятно, отвращение к человеку», — рассказывает Полина.
Уже через неделю папа передумал жить с дочерью и отдал ее обратно в социально-реабилитационный центр. «Для меня это самое обидное было и самое тяжелое — переезд из родной для меня семьи, где я жила, обратно в приют. Я долго плакала, потому что ко мне никто не приезжал, я была совсем одна». Затем Полина еще раз попала в приемную семью, еще раз вернулась в детский дом и только в 14 лет наконец попала в семью Светланы Строгановой, в которой живет до сих пор.
И случай Полины далеко не единичный. По статистике, в России кровные родственники почти так же часто возвращают детей в детдома, как «посторонние» опекуны. В 2019 году на 100 взятых под опеку родственниками детей пришлось семь возвратов, столько же — от людей, не связанных с детьми родством.
Экспертов такая статистика не удивляет. Это может быть связано с тем, что по закону близкие родственники не обязаны проходить Школу приемных родителей — специальные курсы подготовки приемных родителей и опекунов.
«Родственную опеку чаще всего оформляют бабушки. Им отдают детей без всякой подготовки: бабушке практически ничего не надо, чтобы забрать ребенка. А у бабушек проблема в большущем разрыве в возрасте с ребенком. Когда у него начинается подростковый кризис, он начинает конфликтовать, настаивать на своем, у пожилого человека не хватает гибкости, чтобы перенастроиться, — рассказывает Инна Пасечник. — Родственная опека не отменяет травмы потери родителя».
По мнению психолога, когда ребенка берут тети и дяди (по закону они не входят в список близких родственников), проблем случается меньше. Однако даже прошедшим Школу приемных родителей родственникам часто не хватает сопровождающей поддержки специалистов уже после того, как ребенок попал в семью. Так случилось в истории Ольги (имя изменено по просьбе героини).
«Что вы со мной мучаетесь, отдайте меня в детский дом»
Ольга с мужем никогда не думали о приемном родительстве, но, когда узнали, что двоюродный племянник оказался в детском доме, решили: «Ребенка нужно спасать». «У меня была необходимость как можно быстрее домашнего ребенка вырвать из детского дома, меньше чем через год я его выцарапала», — рассказывает Ольга.
Она заранее постаралась найти психологов, которые помогут семье и мальчику принять друг друга, в Школе приемных родителей пыталась узнать, как подготовиться к появлению нового 12-летнего члена семьи. «На занятиях упор шел на проблемы с грудничками. Я все время пыталась перевести на тему подростков, но психологи подстраивались под большинство», — вспоминает Ольга.
Когда мальчик начал жить в семье, Ольга сразу пошла в опеку и попросила назначить занятия с психологом. «Первые полгода меня кормили завтраками. А найти частного специалиста именно по приемным детям было непросто. К тому моменту, когда специалиста все-таки выделили, ситуация уже сильно обострилась», — рассказывает Ольга.
У Ольги есть родная дочь. «Он ее стал выживать, пытался завоевать главенствующее положение, — рассказывает она. — Хотя у них были отдельные комнаты, но он постоянно стремился попасть к ней в комнату, взять что-то на столе. Пытался не давать нам общаться вдвоем с дочерью. Это было прогнозируемо, я знала, что так делают многие приемные дети. Но как обезопасить дочь и не навредить приемному ребенку, я не знала. В той литературе, которую я перелопатила, я не нашла, как это сделать самостоятельно».
Ожидаемой помощи от психологов женщина не получила. «Вы понимаете, что у вашей дочери сложена правильная модель семьи, а у мальчика нет. Вы понимаете, что у вашей дочери есть семья, а у мальчика нет. Вы понимаете…» — пересказывает Ольга слова специалистов.
«Было ощущение, что из одного психолога, которая с нами работала, вынули батарейки. Если бы опека сработала оперативнее, все могло сложиться по-другому. Опека на нас никак не реагировала, нам постоянно меняли кураторов. Если бы начать работу с самого начала, как только ребенок оказался у нас, если бы встречи с психологами были чаще, а не раз в месяц. Я готова была возить чаще, но все были заняты. И я могу их понять, нас таких много», — говорит Ольга.
«То, что он обижает мою дочь, я экстраполировала на него, хотя я пыталась себя контролировать. Я люблю его, маленьким на руках носила, в коляске катала, мы с ним встречались, когда я приезжала в гости. Но это совсем не то, что жить вместе. В итоге ситуация перешла все границы. Я стала бояться за жизнь дочери, у нее стали проскальзывать суицидальные высказывания. Я поняла, что мне нужно кем-то жертвовать, и я пожертвовала мальчиком», — признается героиня.
«С дочерью у нас был разговор. Когда я ее спросила: “Вот такая ситуация, будем возвращать брата?”, она ответила: “Мама, ты что? Так нельзя”. Она была готова жертвовать собой, но я не могла пожертвовать своей дочерью», — говорит Ольга.
Новость о возвращении в детский дом племянник воспринял болезненно. «Когда ему казалось, что просьба убрать за собой посуду ущемляет его мужское достоинство, он вопил, что в детском доме было лучше и “что вы со мной мучаетесь, отдайте меня в детский дом”. Когда дошло до реальности, ему было очень больно, он плакал, было видно, что ему совсем плохо. Но с его стороны не было обещаний исправиться. Такое ощущение, что он думал: “Ну и пусть будет хуже”. Он себя обвинял, хотя его вины и нет ни в чем», — рассказывает Ольга.
«К сожалению, после возврата был промежуток, когда мальчик был в центре содействия семейному воспитанию. День рождения он там встречал. Мне разрешили только подарок передать», — вспоминает Ольга.
«Я очень долго грызла себя за то, что вообще влезла в эту ситуацию, — продолжает она. — Думала, что не надо было его дергать, был бы он в детском доме, забирали бы мы его на время. А так получилось, что парня за два года туда-сюда дергали. Но сейчас я думаю, что ситуация, которая сложилась у нас, лучше, чем жизнь в детском доме. Сейчас он снова в семье, и это главное».
«Мне кажется, родственники тоже должны проходить Школу приемных родителей, но адаптированную специально для родственников. Основной упор должен идти на возрастную психологию, прорабатывание возможных ситуаций. Сейчас таких программ нет», — признает специалист одного из отделов опеки в Московской области Елена Асташова.
«Если бы сказали про болезнь, я бы его не взяла»
Нередко причиной возврата ребенка в детдом становится внезапно появившееся заболевание, к которому новые родители оказались не готовы. Только в прошлом году из-за проблем со здоровьем в детские дома вернули 216 детей.
Ефиму было два с половиной года, когда у него появилась мама. Ирина хотела взять девочку и искала ее в разных регионах России, пока в одном из пермских домов ребенка к ней не бросился мальчик с криком «Мама!» Они живут вместе уже больше пяти лет и дважды чуть не расстались.
«В меня летали стулья, кастрюли. Он мог устроить истерику, если из садика мы поехали не на троллейбусе, а на автобусе. Брал палку и начинал громить остановку. Люди кричали мне: “Остановите своего ублюдка!” Ему говоришь: “Фима, нельзя рвать обои, ты понял?” — он отвечал, что понял, и шел рвать обои», — рассказывает Ирина.
Сначала Ирина думала, что это адаптация и скоро она пройдет, но на одном из обследований ребенку поставили психиатрический диагноз. «Самое страшное, когда я забирала Фиму, в детском доме мне не сказали, что у него серьезная психиатрия (точный диагноз скрыт по этическим соображениям, — прим. ТД). Если бы мне сказали про болезнь, наверное, я бы его не взяла, я бы побоялась. А если бы все-таки забрала, по крайней мере сразу пошла бы к психиатру, и у нас не было бы таких проблем».
«Так бывает, когда детский дом пытается сбагрить неудобного ребенка, они рассказывают, что это пупсик и зайка, и чего-то недоговаривают. Сотрудники детских домов должны максимально честно рассказывать, с чем имеют дело, потому что, если этот человек вернется к ним обратно, а вернется он к ним, они получат еще более тяжелый случай», — замечает психолог Инна Пасечник.
Два года назад Ирина пожаловалась в одной из групп юридической помощи приемным родителям, что не справляется с воспитанием ребенка и хочет вернуть его на попечение государства. «Закончится вся эта история либо тюрьмой, либо больницей», — переживала она, но обещала «бороться за сохранение семьи до конца».
Сейчас Ирина перестала думать о возврате ребенка: «Почему я не вернула Фиму? Наверное, потому что это мой ребенок. А если бы у меня родился ребенок с психическим расстройством, если бы у вас родился такой ребенок, вы бы его вернули — вашего ребенка?» — спрашивает Ирина.
Но так, как Ирина, поступают не все приемные родители. Достаточно распространены ситуации, когда психиатрический диагноз — это удобный для опекуна способ вернуть ребенка, но оставить за собой право взять другого, считает психолог Инна Пасечник.
«Классический расклад: родитель берет ребенка в семью, понимает, что не справляется, — характер, нарушения поведения, — и идет к психиатру. Психиатры чаще всего не очень хорошо знакомы с психологической частью, связанной с травматическим опытом приемных детей. К этому поведению легко можно пришить диагноз. В итоге в психиатрической клинике оказывается ребенок, который сидит и не знает, куда он оттуда поедет, — обратно к родителям или в детский дом, потому что это на самом деле отказ. Очень частая история, когда это делается через психиатрическую больницу: “Вот смотрите, я же брал здоровенького, а у меня вот с диагнозом оказался, мы на такое не договаривались, это другая группа здоровья, я на это не подписывался”», — объясняет Пасечник.
Ирине, маме Ефима, пришлось бороться не только с болезнями ребенка, но и с органами опеки. Однажды у женщины сильно заболела голова, она попросила Ефима поиграть в детской и прилегла в соседней комнате. Мальчик захотел сделать маме чай и обжегся кипятком. На травму обратили внимание органы опеки.
В другой раз Ирина оставила ребенка в комнате собирать разбросанные им игрушки. Соседи заметили, что Ефим стал выбрасывать игрушки из окна, и вызвали полицию. «Опека решила забрать у меня ребенка, — вспоминает Ирина. — Слава богу, не забрали, потому что наши социальные педагоги (из службы сопровождения приемных семей, — прим. ТД) отстояли нашу семью, объяснили, что у него очень сильная ко мне привязанность, — ну мама, понятно».
По данным Минпросвещения, 19 % возвратов детей в детдома происходит по инициативе органов опеки. 67 % из них — «в связи с ненадлежащим выполнением обязанностей по воспитанию детей, принятых в семью», 4 % — по причине «жестокого обращения» с детьми.
«Я вам не нужен, я пошел»
Иногда за отменой по инициативе опекуна скрывается «добровольный» уход ребенка. В статистике такие случаи не выделяются: когда дети просят вернуть их в детский дом, родители чаще всего сами пишут заявление об отмене опеки.
«Ребенок просит вернуть его в детский дом не потому, что он не хочет быть в семье, а потому что ему очень тяжело, — считает Инна Пасечник. — Родители часто начинают говорить: “Слушай, ну вот ты себя так плохо ведешь, ну, наверное, мы тебе не подходим. Может, ты хочешь вернуться в детский дом?” Даже если они говорят фразу: “Я-то хочу, чтобы ты оставался, но ты же не хочешь”, дети-то все равно слышат: “Если ты уйдешь, я буду рада”. И в этот момент ребенок вполне может согласиться, потому что он это понимает как “я вам не нужен, я пошел”. И тогда как будто бы это отказ по желанию ребенка, но по факту это кризис, с которым не смогли справиться родители».
«У детей классика жанра — драматические высказывания: “Я хочу стать бомжом. Не буду учиться, я точно буду бомжом”, — продолжает Пасечник. — Это некая пугалка. Хотя что стоит за этой фразой? “Боже, я так боюсь, что у меня ничего не выйдет. Кажется, у меня будет такое же печальное будущее, как у моих предков”. Или, например, они говорят: “Не хочешь — не надо. Верни меня обратно в детский дом. Отправь меня обратно в психушку”. На самом деле это значит, что он очень боится, что он не справляется, его вернут в детский дом. Вопрос — как это слышат родители. Большая часть “самостоятельных” уходов — он [ребенок] так не решал, это за него его эмоциональная травма говорила, а мы не успели отловить».
Но бывают истории, когда ребенку действительно плохо в семье. И уйти из нее, признать, что отношения не сложились, — это очень смелое и честное решение, замечает Пасечник.
После нескольких недель с папой, освободившимся из тюрьмы, и возвращения в социально-реабилитационный центр приемную дочь Светланы Строгановой Полину взяли под опеку. «У женщины, которая меня взяла, были свои дети и приемные, всего восемь, — рассказывает Полина “Важным историям”. — В основном она брала именно подростков. У нее был отдельный дом, в котором жили собачки, которых она разводила. И она брала детей, чтобы они за хозяйством смотрели. Вообще печальная история: у нее муж скончался, она вышла замуж за своего приемного сына, который был братом детей, а теперь они должны были его называть папой».
Решение о возвращении в детский дом было обоюдным, у Полины не было привязанности к той семье. «Мне было плевать: я не ревела, не думала, что уход из семьи — это плохо. Мне сразу казалось, что я там не навсегда», — говорит Полина.
Приемная дочь Елены Мачинской Аня просто сбежала из одной из приемных семей. Как рассказывает Мачинская, Аню взяли сильно верующие люди, которые увезли ее в дагестанское село. «Аня мне рассказывала, что у них там все было очень строго: носить платки, ходить в юбках, — говорит Мачинская. — Аня, надо учитывать, в какой среде раньше росла, как жила фактически на улицах, ночевала в каких-то подвалах, гаражах. Конечно, она не влилась в эту среду и не смогла моментально перенять все эти культурные традиции, это были два совершенно разных мира. Аня материлась, вела себя как пацан, не носила юбок принципиально. Из этой семьи она сбежала сама, когда они приехали в Москву на какое-то время. Она пряталась у знакомой, чтобы ее не нашли. А когда ее нашли, оказалось, та семья написала отказ и попросила Аню им не возвращать: “Раз ребенок не хочет у нас жить — не надо”».
По данным Минпросвещения, в 2019 году из приемных семей в детдома вернули 5 374 ребенка. За последние пять лет показатель возврата детей в России вырос почти вдвое.
Авторы: Полина Ужвак, Соня Савина, Глеб Лиманский