Mail.ru Group и некоммерческая организация «Журавлик» запустили видеокурс для учителей про борьбу с травлей в школе. Проект поможет педагогам разобраться, как предотвратить буллинг, отличить травлю от конфликтов и решить проблему у себя в классе.
«Такие дела» поговорили с координатором программы «Травли NET» и спросили у участников программы «Учитель для России» из разных регионов, как они действовали, если наблюдали буллинг.
Алена Аренберг
учитель русского языка и литературы в Калуге
Я не могу сказать, что у нас в школе есть жесткие истории травли. Но в каком-то смысле это даже хуже: происходит не у всех на виду, а будто где-то на периферии.
В школе есть один мальчик — он не мой ученик, я не преподаю в его классе, но мы общались. Скорее всего, поэтому он ко мне и обратился. В феврале он мимоходом сказал мне, что школьники старших классов кричали ему что-то вроде «будешь идти домой — оборачивайся». У меня сложилось впечатление, что это единичная история, он не акцентировал на этом внимание. В следующий раз мы поговорили об этом две недели назад — он сказал, что боится идти в школу в сентябре. Была ситуация — в местном паблике кто-то опубликовал слухи о мальчике. Ему поступают угрозы и оскорбления во «ВКонтакте», даже от незнакомых людей — это вышло за пределы школы.
Тема ЛГБТ очень табуирована в школе, и ты не понимаешь, что как учитель можешь сказать, а что нет, как помочь, как повести себя в этой ситуации, чтобы не оказалось, что для кого-то это выглядит двусмысленным.
С кибербуллингом сложно — понятнее, как реагировать, если кто-то обижает человека на твоих глазах. А когда все происходит в сети и ты знаешь об этом только со слов пострадавшего… Мой основной педагогический подход — сначала поверить, а потом разобраться. Хочется помочь, но трудно адекватно оценить обстановку, когда ты не видишь конкретное проявление нетерпимости. То, что я наблюдаю в школе, — это как будто шуточки, с которыми согласны все стороны. Они не переходят границы, нет ничего такого, из-за чего я бы как преподавать могла сказать «хватит, давайте поговорим». Как будто все страшное происходит за пределами школы, за пределами учительского внимания.
Мне очень важно было показать ему, что он может обращаться ко мне за поддержкой, что он может выговориться, а я буду готова его выслушать. В то же время я пыталась его прерывистый монолог немножко «заземлить»: «Чем конкретно я могу помочь, давай вместе подумаем?»
Мы пришли к двум вещам. Во-первых, он хотел знать, на каких условиях можно перевестись на домашнее обучение, я обещала выяснить. Во-вторых, я обещала подыскать психолога, который бы с ним поговорил, — ему важно, чтобы это был человек за пределами школы. Это то, где я могу помочь. Пока я не могу сказать, закончилась ли история, но в школу он пришел. Как будет проходить этот год, я не знаю.
Николай Радионов
учитель английского в школе Воронежской области
Мне кажется [буллинг в школе] — это достаточно частая ситуация, я сам сталкивался с ней, когда учился. Но у меня были поддерживающие факторы в виде моих друзей.
У меня был ученик в классе, это довольно полненький мальчик, и у него были некоторые психологические отклонения. Из-за этого к нему в классе было предвзятое отношение. Было несколько ребят, которым было важно его задеть словами или своими действиями.
На своих уроках я как-то мог рулить ситуацией, но я не мог помочь ему на территории всей школы. Если я видел это прямо сейчас и здесь, то я мог отреагировать как-то на это, но я не мог, грубо говоря, везде ходить с этим ребенком.
Я не скажу, что я как-то суперсильно поспособствовал решению этой проблемы. Мне в каком-то смысле было даже страшно с этим работать, потому что это мой первый опыт [буллинга в классе]. Я так и не понял, что можно сделать, чтобы искоренить эту проблему полностью.
У этого ребенка не было друзей, я часто слышал от него, что школа — это ужасное место. Он иногда очень ярко говорил о том, что он ненавидит школу, что он хочет, чтобы это место сгорело. Меня это очень настораживало, мы с ним разговаривали. Мне немного тревожно, потому что я не знаю, что с учеником сейчас, поскольку он перешел в старшую школу с другими учителями.
Анастасия Сорокина
педагог-психолог, Нижегородская область
Я работаю в поселковой школе Нижегородской области социальным педагогом по программе «Учитель для России». Сейчас начался мой второй год работы в школе.
У меня была сложная ситуация на моей внеурочной деятельности. В театральный кружок ходило около 15 человек — разновозрастные дети с четвертого по девятый класс. Одну ученицу не принимали другие: я видела, что с ней не хотят делать общие задания, ее редко выбирают в пару. Но я не придавала этому должного значения. Однажды, когда мне нужно было выйти, я оставила учеников на 15 минут, дав задание. Несколько девочек сказали ей, что никто не рад ей и шла бы она отсюда. Девочка убежала в слезах домой.
Ее родители разговаривали со мной — как же я такое допустила, ведь девочка так любит мой кружок.
Потом только стала складываться картинка, что и в классе она как будто «зацепка» для других. Она выделяется поведением среди других детей своего возраста, и это и стало, возможно, причиной того, что дети стали буллить именно ее. Я несколько раз видела, как «играют», перекидывая ее вещи. Я всегда говорю детям, что, если вы играете, весело должно быть всем, а не только вам, и останавливаю такие моменты.
В то же время истории детей, которые являются агрессорами, очень личные, и даже в каком-то смысле трагичные. И она больше про их семьи, окружение, то, что они видят вокруг. Мне очень помогло, что я помогала семье, в которой воспитывалась девочка-агрессор. Я увидела, как она живет, почему делает в школе то, что делает: задирает, вызывающе себя ведет, курит. И я надеюсь, что буллинга не будет больше. Да, будут конфликты, стычки, но не буллинг.
Иногда мы разговариваем с коллегами, кто виноват и что делать? В основном про кто виноват: семья, среда, дети, ребенок-агрессор, ребенок-жертва. Это очень сложный вопрос, кто должен заниматься проблемой [буллинга]. Часто это возлагается на психологов. Но я не верю, что это работает, если в процесс включены только психолог и классный руководитель.
Мне кажется важным ходить друг к другу на уроки, обмениваться опытом по работе с классом. Но наверное, звучит как утопия в современных реалиях. Учителя точно могут не создавать атмосферу, где посмеяться над учеником и унизить его при всех норма. Учителя могут на своих уроках останавливать агрессора. Или агрессоров. Учителя могут просить о помощи и заявлять о проблеме.
Наверное, основная моя мысль в том, что когда учитель делает вид, что буллинг невозможен в его классе или школе, то это первый шаг к созданию условий для его появления. И дети не так боятся слова «травля», как взрослые. Я за то, что школа может стать той территорией, тем местом, в котором дети будут видеть другой пример, другое отношение, другой вид коммуникации. Несмотря на многие «но».
Мария Свир
координатор антибуллинговой программы «Травли NET»
Нужно понимать, где проходит грань между конфликтом и травлей. Многие педагоги не замечают травлю и игнорируют ее, потому что считают, что ничего ужасного не происходит. Если притеснение ребенка происходит на протяжении какого-то времени, поэтапно, если постоянно придумываются новые обидные вещи по отношению к одному ребенку, то это уже травля. Если это произошло один раз и дети потом нормально коммуницируют друг с другом, то это ок.
Если педагог понимает, что происходит травля, или ему намекнули родители, то в первую очередь он должен собрать весь класс и обозначить проблему. «Ребята, у нас в классе происходит травля, она называется именно так, от этого бывают такие-то последствия, это категорически запрещено».
Дальше учитель может сделать правила класса, причем этот список обычно составляют сами дети. Мы спрашиваем детей, какие действия других людей им неприятны, и они активно начинают рассказывать: когда берут их вещи, когда их обзывают. Так очень быстро появляется конкретный список, который вешают в классе. Эта штука хорошо работает. Дальше можно обсудить, какие последствия ждут тех, кто нарушает правила. Каждый учитель и каждый класс решает самостоятельно.
Конечно, необходимо поговорить с жертвой травли, и в этом разговоре не нужно искать причин, почему это происходит, а нужно постараться стать другом этого ученика. Если ребенок не пришел к учителю сам, то, скорее всего, нарушена коммуникация и он учителя не воспринимает как человека, который может ему помочь (чаще всего так и происходит, катастрофически маленький процент детей идет к педагогу). Поэтому очень важен доверительный разговор без обвинений.
В этом разговоре очень важно понять, что чувствует ребенок, как именно на него повлияла ситуация, потому что дети неохотно говорят, каково им. Большинство детей говорят «да, в принципе, нормально», даже если внутри эмоциональная бездна, из-за которой ребенок близок к суициду, но он этого не показывает. Если самому учителю провести такую беседу сложно, нужно обращаться к школьному психологу.
Главная роль учителя — собрать класс, сказать, что так нельзя, установить правила и при каждой повторяющейся попытке травли снова делать такие мероприятия и всем видом показывать: нет, в моем классе так нельзя.
Учитель — тот человек, который на сто процентов может развернуть ситуацию своим категорическим «нет». Особенно это действует в начальной школе: дети еще только прощупывают границу дозволенного, и если [буллинг] четко пресечь, то это просто не повторится.
В старших классах тоже многое зависит от авторитета учителя. Здесь все индивидуально: есть авторитарные учителя, которые считают, что в их классе травля невозможна, и просто этого не видят. Есть учителя, которые пытаются завоевать авторитет через помощь агрессору. Есть учителя, которые сами инициируют травлю. Очень многое зависит от личности учителя. Но если ему доверяют старшеклассники, у них налажен контакт, то и в этом случае может быть достаточно собрать класс и провести нормальную, адекватную беседу.
Авторы: Анастасия Жвик, Мария Волобуева, Вера Гжель