Здравствуйте, меня зовут фрау Вишневецкая, и я легальный мигрант. Полгода назад я, устав от московского стресса, переехала с тремя детьми в немецкий город Бонн, чтобы пожить нормальной жизнью и походить на нормальную работу с нормальной зарплатой. Я подумала, что будет неплохо, если дети проведут учебный год на берегу Рейна, познакомятся с европейскими ценностями, а там посмотрим.
Казалось бы, все прекрасно, но сначала все было совсем не прекрасно. Мои дети вообще не поняли, в чем дело. Когда я их в первый день отвела в школу, они чуть ли не набросились на меня с кулаками: «Забери нас отсюда немедленно, мы тут ничего не понимаем!». Еда в школьной столовой казалась им отвратительной. Они ничего не ели и называли всех немцев сумасшедшими. Им было грустно и одиноко. Слава богу, их трое — на переменах они, не сговариваясь, встречались под сухим деревом на школьном дворе и общались только друг с другом, маленькая грустная нацбанда.
«Когда я их в первый день отвела в школу, они чуть ли не набросились на меня с кулаками: «Забери нас отсюда немедленно, мы тут ничего не понимаем!».
Школа, надо отдать ей должное, делала все, чтобы переход в чужеродную среду не был слишком болезненным. Никто не требовал от моих детей немедленно включиться в ритм немецкого учебного процесса, никто не заставлял их заниматься по той же программе, что и одноклассники. Мой старший сын вообще первые три месяца на всех уроках занимался исключительно рисованием — и учителя относились к этому с пониманием.
Все, включая меня, думали, что «само пройдет» и «само придет». Но ничего не приходило и не проходило. Вот как выглядела попытка учительницы первого класса познакомить моего шестилетнего ребенка с немецким языком.
— Хозе, — сказала фрау Вайзер, указывая на штаны.
— Штаны, — мрачно ответил мой сын.
— Нет, не штаны, а Хозе! — сказала фрау по-немецки.
— Штаны, — угрюмо заявил ребенок.
Фрау Вайзер позвала сотрудницу, которая знает русский — «Объясните ему, что здесь Германия, здесь все говорят по-немецки». «Он просит передать вам, что будет учить немецкий, только если вы в ответ на это готовы учить русский», — перевела сотрудница.
На этом попытка закончилась. Фрау Вайзер — хороший человек и профессиональный педагог. Но у нее еще 25 детей в классе — да и не будет же она, в самом деле, учить русский, а также китайский, арабский, финский, испанский, турецкий и урду только потому, что у нее в классе оказались дети этих национальностей. В нашей школе доля иностранцев ровно такая же, как во всей Германии — 15 процентов.
«…у нее еще 25 детей в классе — да и не будет же она, в самом деле, учить русский, а также китайский, арабский, финский, испанский, турецкий и урду только потому, что у нее в классе оказались дети этих национальностей»
А потом появился Дедушка.
Школа нашла его через некоммерческую организацию, которая помогает пенсионерам обрести какой-нибудь смысл жизни, кроме путешествий и развлечений. Она устраивает пожилых людей на работу, за которую они не получают денег, но при этом делятся опытом, приносят пользу и вообще делают что-то осмысленное.
Дедушка — бывший учитель и скучает по работе в школе. Было решено, что с упрямыми русскими детьми он будет заниматься индивидуально, с каждым по отдельности. Вот как выглядел первый урок дедушки с моей восьмилетней дочерью.
— Тюр, — сказал Дедушка и показал на дверь.
— Дверь, — сказала девочка.
— Тфэр? — неуклюже повторил Дедушка.
— Правильно! Дверь! — расцвела девочка.
— Руссиш — Твэр, Дойч — Тюр? — уточнил Дедушка.
— Точно! Дверь — Тюр!
Контакт состоялся. Дверь приоткрылась.
Я не могу сказать, что после этого все немедленно преобразилось. Все преобразилось медленно. Дедушка приходил на пару часов в неделю. Он научил моего младшего сына завязывать шнурки. Он раскрашивал с моей дочкой нарисованные звездочки. Однажды он принес на занятия ящерицу и лягушек, которых поймал в близлежащим болоте. Казалось, они занимаются вовсе не немецким. Но позиция детей скорректировалась — теперь «все немцы сумасшедшие, кроме Дедушки». Потом к кругу избранных добавилось еще пара человек, потом появились приятели, и так далее. Прошло еще месяца три, прежде чем я увидела, что это было не зря.
Не буду рассказывать дальше, чтобы не сглазить. Похоже, дети адаптировались, и, если мы останемся еще на какое-то время, следующий учебный год они смогут начать наравне со всеми.
Не буду рассказывать дальше, потому что теперь хочу представить себе, что было бы, если бы меня звали не фрау Вишневецкая, а гражданка Фатима Буйаши, и была бы я гражданкой не России, а Ливии. А принимающей страной была бы не Германия, а Россия, куда я приехала бы не от хорошей жизни к еще лучшей, а от очень плохой к сносной. И у меня не было бы пути назад, а путь вперед был бы затуманен годами ожидания статуса беженца.
И вот допустим мои дети приходят в обычную районную школу в Москве. Их усаживают за парту, выдают им учебники. И вперед — вместе со всеми: «гнать, дышать, держать, обидеть, видеть, слышать, ненавидеть, а еще терпеть, вертеть…» И все это для них — пустой звук. И нет никакого Дедушки, нет налаженной системы интеграции, нет базового понимания обществом того факта, что успешная интеграция мигрантов важна прежде всего для принимающей страны, чтобы они не изолировались, не превратились в банду, не создали нишу для существования людей второго сорта.
«…нет базового понимания обществом того факта, что успешная интеграция мигрантов важна прежде всего для принимающей страны»
В России для детей мигрантов ничего такого нет. В лучшем случае, они сталкиваются с равнодушием, в худшем — с легким недоумевающим раздражением. В совсем плохом — с травлей и проявлениями ксенофобии. Но даже если учителя нормально относятся к приезжим, у них просто физически нет ресурса, чтобы возиться с каждым отдельно и раскрашивать звездочки. С детьми мигрантов работают по общей программе — им и так, считай, повезло. Не факт, что в Афганистане и Ливии они вообще ходили бы в школу.
И вот поэтому — наконец, перехожу к делу, — в Москве имеется Центр обучения и адаптации детей мигрантов при комитете «Гражданское содействие». В каком-то смысле он заменяет Дедушку. Только там, наоборот, работают совсем молодые ребята, которые тоже испытывают нехватку смысла жизни. Они раскрашивают с детьми звездочки и ходят в музеи, играют в «мемори», пишут вместе с ними письма Бэтмену и Спайдермену, пьют с ними чай — но вообще-то это все часть образовательного процесса.
Цитата из методички, девушка-волонтер рассказывает о своей работе: «А это что?—Груша.—А это?—Не знаю.—А как по-чеченски?(узбекски, таджикски, киргизски)—Тоже не знаю… По-русски «слива»—О, я вспомнила! По-чеченски похоже! А как назвать одним словом грушу, сливу и яблоко?—Вкусное. —Ага, точно. Но бывают же люди, которые не любят яблоки. Как назвать точнее? —Фрукты! —Точно. А какие фрукты ты еще знаешь?»..
Цитата из той же методички, через несколько страниц: «Если вы дочитали до этого места—срочно идите к нам работать! Занятия проходят четыре раза в неделю: по вторникам-четвергам-пятницам с 16до 20 (21, 22, 23…), по субботам—с 10 до 18. Расписание плавает. Все занятия индивидуальны, то есть подбирается пара учитель-ученик, и дальше они как-то так учебно взаимодействуют в меру своих сил и возможностей».
Так вот почему я, находясь в Бонне, пишу эту колонку. Центру нужны волонтеры. И еще Центру нужны деньги. Не на оплату работы — ребята вкалывают там на добровольных началах, ради смысла жизни. Деньги нужны на аренду помещения, на сладости к чаю, на проездные для детей, которые живут далеко, на коммунальные услуги. В среднем каждый месяц им нужно где-то находить порядка 50 тысяч. На самом деле, это копейки — я подозреваю, что на адаптацию каждого из моих детей в пересчете на рубли немецкое государство тратит примерно столько же.