Анна Наринская о единственной стадии принятия диагноза «рак», и о том, что приносит облегчение родным
Известный (и, отчасти, скандальный) психолог Элизабет Кюблер-Росс разделила жизнь смертельно больного человека — с момента получения диагноза и до конца — на пять стадий. Отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. С конца 1960-х годов, когда вышла ее книга «О смерти и умирании», эта схема многажды оспаривалась — но всегда в деталях, а не в целом. То есть то, что, в принципе, душевное состояние человека со смертельным диагнозом развивается этапами, что один «период» сменяет и даже вытесняет другой, — это стало теперь чуть ли не общим местом.
Я пока (про такое теперь можно говорить только так) не знаю, что испытывает человек, узнавший о собственном смертельном диагнозе. И, соответственно, не могу об этом написать. Но я знаю, что испытываешь, когда такой диагноз выносят твоему близкому человеку. Ближайшему. Об этом по-настоящему (полно, цельно) я тоже не могу написать. Но все-таки немного могу.
Никаких стадий нет. То есть во всяком случае после того, как ты перестаешь метаться как бешеная, звонить, обивать пороги, отсылать анализы в иностранные клиники, собирать консилиумы, требовать стороннего мнения и смены протокола химиотерапии. После того, как ты поверила. После того, как ты однажды зашла в палату и увидела. И разрешила себе понять. Нет, не принять, — ни о каком окончательном принятии речи быть не может. Просто понять.
Ты испытываешь отрицание, все равно отрицание, гнев, гнев, гнев, депрессию, да какую там депрессию, полную кромешную черноту, — и все это одновременно. Находясь рядом, ты как-то собираешься, как-то берешь себя в руки (хотя удается не всегда: задыхающийся от слабости больной, утешающий своего визитера, — это не штамп американских сериалов, а совершенно документальная реальность), но потом наступает ночь, ты глядишь в темный потолок, и стучащее в мозгу «за что?» разрастается в такое специальное изматывающе-сосущее чувство. Оно отравляет все. Все самое прекрасное, что может с тобой произойти и даже происходит: концерт Моцарта #24, двадцать четвертый же (в твоей жизни) просмотр фильма «Касабланка», школьный спектакль, в котором твой ребенок играет главную роль, — все это приправлено отдельной, ни на что не похожей, разъедающей горечью.
И да, ты все знаешь, ты копалась в Интернете, прочла пару-тройку книг и даже дала сводить себя к психологу. Но эти знания, советы, примеры из жизни (из других жизней) только все усугубляют. Потому что в таком горе, в такой боли, в такой беспомощности не может быть ничего универсального.
И нечего им, думаешь ты, делиться опытом и советами и, главное, указывать на то, что такое случается со многими, а особенно сейчас, вот прямо, ну, куда ни посмотри… В дневнике Анны Франк есть место, где изнывающей в убежище Анне предлагают утешаться мыслями о том, что многие-то вообще попали в концлагеря, то есть им еще гораздо хуже, чем ей. «Почему мысли о тех, кому ужасно, должны скрашивать мне жизнь?»— гневно спрашивает она. Почему мысли о том, что близкие безвременно и мучительно умирают не только у тебя, должны хоть как-то тебя утешать?
Если что-то и может утешить — это как раз то, что некоторые не умираютТвитнуть эту цитату То есть даже совсем наоборот. Если что-то и может утешить, то есть нет, конечно, не утешить (утешить не может ничто), а принести какое-то облегчение, — это как раз то, что некоторые не умирают. Эта страшная болезнь, вытягивающая жизнь из того, кого ты любишь, становится твоим личным, страшным, смертельным — в прямом смысле слова — врагом. И каждый избавленный от нее — это победа.
Я помню, как это было. Я вышла из палаты в коридор. Там за дверью лежал мой любимый младший брат. Он уже несколько дней не разговаривал, а сегодня на него надели кислородную маску. Я знала, что это значит.
У соседней палаты сидела женщина с большой яркой сумкой. Она держала на коленях байковую рубашку и в прямом смысле ласкала ее, гладила и даже что-то ей шептала. Я посмотрела на нее испуганно. Я тогда, наверное, всегда смотрела испуганно. Она подняла на меня глаза и сказала: «Вот сыну принесла. Выписывают. Ремиссия».
Я помню, — в этот момент мне стало физически легче дышать. Мне становится легче и как-то веселее дышать и сейчас, когда я просто пишу об этой женщине и этой рубашке.
Когда смертельно болеет тот, кого ты любишь, тебе приходится очень много просить. Ты просишь постоянно — друзей, друзей друзей, врачей, нянечек, чиновников, продавцов в аптеке, охранников на входе в больницу, милиционера, остановившего в ту самую ночь за превышение скорости. И вырабатывается идиосинкразия. Я с тех пор практически никогда не прошу. А вот сейчас попрошу.
Здесь внизу форма, через которую можно перевести деньги на реактивы, оборудование и расходные материалы лабораторий клиники, занимающихся всеми видами трансплантации костного мозга, – процедурой, дающей шанс многим больным лейкозом не умереть. Давайте поможем.
Фонд «Нужна Помощь» собирает деньги на оплату реактивов, оборудования и расходных материалов, необходимых для бесперебойной работы лабораторий НИИ им. Р. Горбачевой — единственной в России федеральной клиники, где делают все виды трансплантации костного мозга для взрослых и детей.
Каждый рубль поможет спасти чью-то жизнь!