Идеальный муж
(18+)

Елена

Так и не встретив мужчину мечты, родила от друга-гея

Мне было около 35. После нескольких неудачных личных историй я стала ходить к психотерапевту. Первый раз я пришла примерно с таким запросом: «Здрасьте, где мой жених?» Но мне очень повезло: это был хороший психотерапевт, который помог мне решить очень важный вопрос. Я поняла следующее. Как и все, я очень хочу счастья в личной жизни. Но именно жизнь без детей может сделать меня по-настоящему глубоко несчастной. В нашем непростом городе и непростом демографическом срезе, при всех моих запросах, которые я не очень готова снижать, вполне может сложиться так, что я не встречу спутника на всю оставшуюся жизнь. Но если у личной жизни возрастного предела нет и ждать мужчину мечты можно сколько угодно, то у деторождения он существует. И деторождение в современном мире — в руках у тебя самой и ты сама решаешь, что делать дальше. И я стала думать: что бы я хотела? Готова ли я к банку спермы? Или мне надо пойти попросить кого-то из моих друзей? Или кого-нибудь из прошлых или настоящих любовников?

Вариант, когда человек участвует исключительно в процессе зачатия, я отмела сразу. Идея, что он должен быть знакомым просто ради каких-то знаний о генетике, мне казалась совершенно неправильной. В этом смысле банк спермы — гораздо более удобная история. А дальше я вдруг поняла, что если получится так, что у ребенка будет папа, который станет участвовать в его жизни, будет отлично. При этом рядом со мной есть мои друзья-геи, некоторые из которых мечтают о детях, но их личная жизнь, особенно в России, оставляет немного вариантов.

Когда я поняла, с кем бы я хотела поговорить, кто из моих друзей мог бы стать прекрасным потенциальным отцом ребенка, надо было выбрать момент, чтобы этот разговор состоялся. Вроде бы нет ничего сложного в том, чтобы предложить близкому человеку такую замечательную вещь, как появление ребенка. Мы взрослые люди, которые умеют формулировать и понимают, что ответ может быть и да, и нет. И человек может быть не готов. Но оказалось, улучить момент, определиться в словах, — совсем непростая история. В нашем случае еще и потому, что мы оба очень социальны. Я не хотела говорить заранее «Мне надо с тобой серьезно поговорить, давай встретимся» (совершенно не знаю, почему, кстати). В итоге время шло, каждый раз мы встречаясь, чтобы поужинать или пообедать, тут же обрастали еще какой-то компанией знакомых. А надо сказать, что к этому моменту я уже довольно много занималась своим здоровьем: если ты решаешь родить около сорока лет, это требует некоторых усилий. Это тоже важно понимать, что существует эта взрослая часть всего плана, иначе можно быстро сломаться или разочароваться и забросить процесс. И вопрос у меня лично встал ребром: надо было либо в течение примерно месяца-полутора решить, или сейчас продолжать пить какие-то таблетки, или возвращаться к вопросу через полгода и позже. Я к этому моменту была, честно сказать, натянута как струна. В итоге я заговорила с Мишей о ребенке прямо посреди какого-то шумного праздника. Сказать, что он опешил, — все равно что ничего не сказать. Но обещал подумать и задал несколько очень взрослых человеческих вопросов, сразу сказав то, что я сама и предполагала: что если да, то он хочет участвовать в жизни ребенка и быть отцом. Это именно то, что я имела в виду. Дальше, когда Миша согласился, мы собрались сделать очевидно необходимое: подписать бумаги о наших договоренностях, где максимально подробно расписать все, от решений про школу до денег на няню. Но выяснилось, что подписать такие бумаги в России невозможно, пока нет ребенка, пока он еще не родился. Параллельно Миша сдавал нужные анализы и вообще очень организованно включился, ездил к врачу, к юристу, что было очень важно и подтверждало мне,что, кажется, я правильно поступаю. Нам повезло: все получилось с первого раза.

Иллюстрация: Рита Черепанова

Я так хорошо помню, как сижу в старом офисе за дурацким большим компьютером, приходит письмо из Инвитро с анализом, и у меня плывут цифры перед глазами. Пришлось просить подруг смотреть. Все близкие о моем решении знали, и меня никто не отговаривал.

Единственное, чего по-настоящему боялись родители, — это моя возможная бездетность. И сейчас они абсолютно счастливые, обожаемые внучкой бабушка и дед. Миша познакомился с моими родителями, когда я была на третьем месяце, и они сразу все друг другу понравились и начали общаться. Тогда же примерно я познакомилась с Мишиной семьей, может немного позже. Миша принимал живейшее участие в моем здоровье, ездил на УЗИ, помог рожать в дорогом роддоме. К тому моменту, когда пора было выбирать роддом, мы были уже настолько близки, что делали это вместе, а я считала принципиально важным найти такое место, где, если будет кесарево, то ребенка отдадут не медсестре, а отцу. Так все и случилось. Все время родов он был за дверью, и дочку сразу вынесли и отдали ему. Из роддома меня забирали две больших семьи, Мишина и моя. И сейчас дочь окружена родственниками и близкими друзьями с двух сторон, которые уже на самом деле слились вместе. У нас получаются очень близкие семейные отношения, которые очень обогатили мою жизнь и в смысле дружеских связей, и в смысле связей человеческих.

Есть вопросы, на которые у нас пока нет ответов. Вернее, есть, но гипотетические. Как, например, мы расскажем все дочке, какими словами, когда она будет старше? Есть ответ довольно простой: а как делают семьи, где мама и папа развелись, но смогли остаться друзьями? Мы точно сможем рассказать, что мы с папой очень близкие друзья, мы семья, просто не совсем типичная, и мы оба очень хотели и мечтали, чтобы наша девочка появилась на свет. Просто мы живем в разных местах и, возможно, что к моменту такого разговора (сейчас дочери только два) будем жить еще с кем-то, с нашими будущими потенциальными партнерами. Когда придет время объяснять, думаю, мы оба найдем слова. В том числе в нужном возрасте и про то, что такое гомосексуальность, и почему и у мамы, и у папы есть любимый мужчина (когда они появятся). Всегда есть множество непростых вопросов, которые все равно приходится объяснять детям. Просто у нас их набор чуть более нестандартен, вот и все. Для внешнего мира я использую формулировку «отец моего ребенка». И не вдаюсь в подробности того, что люди думают, когда я так говорю. Уверена, что ребенку важнее всего быть окруженным любовью, и это, по счастью, у нас получается.

Я должна сказать, что я стала намного более счастливым человеком, чем была до появления дочери. И не только потому, что у меня наконец-то есть ребенок, но и потому что моя жизнь наполнилась новыми отношениями с отцом дочки, замечательным человеком и его семьей. Есть несколько вещей, которые мне кажется важным донести, основываясь на собственном опыте, — на тот случай, если кто-то решит идти моим путем. Надо обязательно понимать, что здесь не бывает полумер. Что если кто-то становится отцом вашего ребенка, то его родственники тоже получают внуков, племянников, кузенов. Вообще, стоит иметь в виду, что будущий отец вашего ребенка действительно входит в вашу жизнь, а не только в жизнь ребенка. Он не перестанет быть его отцом, даже если у вас сложатся отвратительные отношения. Поэтому очень важно знать человека, с которым ты придумываешь рожать вместе. Если вы к этому не готовы, то банк спермы в таком случае — более приемлемый вариант. Другая важная вещь — понимать, какова роль отца ребенка. Ролевая модель тут не очевидна, и в списке самых простых ролевых моделей ее нет. Строится она на взаимопонимании, дружбе и абсолютной ясности и внятности. Здесь важно проговорить и продумать все, что можно проговорить и продумать, и помнить: это не муж. Это другая история.

Нина

Захотев ребенка ближе к сорока, обнаружила, что зачать его не от кого. На помощь пришел старый друг

До 36 лет у меня не было сомнений: я никогда в жизни не решусь родить и мне это не нужно. Потому что не хотела, чтобы мои дети относились ко мне так, как относилась я к своим родителям в определенный период времени. Мои родители развелись, когда мне был 21 год. Там было столько низости, столько идиотских мужских поступков… Это был очень сложный развод, который стал для меня серьезным разочарованием в институте брака. Длительное время я вела достаточно активный и свободный образ жизни — ровно противоположный тому образу жизни, который ведут, когда хотят рожать детей. А потом что-то произошло. Очевидно, у женщины в отличие от мужчины срабатывает какой-то биологический сигнал, как margin call в экономике, — последнее предупреждение организму: «Пора».

В моем случае это произошло вдруг, в мгновение, как в кино, когда в какой-то момент после очередного адского треша, какого-то промискуитета или еще чего-нибудь чудовищного вдруг наступает ясность. Что я здесь делаю? Почему я это делаю? Хочу ли я? Когда ты доходишь до эмоционального дна и понимаешь, что пора сменить обстановку и изменить принципам свободной жизни без границ, без берегов, без всего.

Разница между мужчиной и женщиной в следующем: женщина может то, что не способен в одиночку сделать мужчина. Я поняла, что должна попробовать: не получится так не получится, по крайней мере буду спокойна, что попыталась. Самое важное — принять решение. Только честно — не выдумывая и не принимая желаемое за действительное. Бывает, женщина считает, что должна родить ребенка, но при этом и телом, и всем своим существом не хочет этого. Такой самообман заканчивается трагическими ситуациями. Не должно быть ни сомнений, ни самоуговоров. Если начинается внутренняя дискуссия в духе «конечно, сейчас закончу этот проект, а вот в сентябре точно, с 1 сентября пойду сдавать гормоны» — это х***я. Это значит, что ты себя уговариваешь. Как только ты принимаешь решение, тебе становится по хрену, что происходит. Ты ничего не боишься. У тебя нет денег, у тебя нет работы, нет мужика, нет еще чего-то, дома, квартиры. Как только возникают такие вопросы, это значит, приоритеты другие. А приоритет может быть только один: ты готова родить.

Я проектный человек. Как только принимаю решение — все приоритеты меняются и я занимаюсь только этим. Решение завести ребенка означало изменить отношение к здоровью, к отношениям, к сексу. Страшно мне было только одно — ответственность. Смогу ли изменить свою жизнь и строить ее не так, как хочется, а как надо? Но желание было сильнее, чем страх.

Когда я приняла решение, я была одна. Поэтому я посоветовалась с подругами. Вообще, я всегда сначала делаю такой preresearch, причем в игровом формате. А потом я пошла к врачам узнавать, как себя чувствует мой организм после 15 или 20 лет высокохудожественного прошлого. Анализы были плохие. И рекомендации докторов тоже плохие. Мне поставили какую-то степень бесплодия. Но вторая или третья стадия бесплодия в 38 лет ставится всем. И во время всех этих приготовлений я не знала, кто будет отец.

У меня был широкий спектр возможностей, науку я рассматривала в последнюю очередь, а банк спермы не рассматривала вообще. Я всегда считала, что ребенок должен знать, кто его отец и кто его мать. При этом я понимала, что отношения между нами могут быть любые, но стратегия и тактика общие. С потенциальными отцами я все всерьез проговаривала. Захочешь — ребенок тебя будет знать. Захочешь — приходи когда угодно. А не захочешь — так ради бога. Я понимала, что будущий отец по-прежнему сможет распоряжаться своей свободой, что в его жизни в отличие от моей принципиально ничего не изменится. Поэтому я модератор, я отвечаю за последствия. Отец же — не человек процесса, скорее фигура символическая. Хорошо, если он сможет помогать. А если нет, ребенок все равно должен его знать, любить и как-то от него тащиться.

Я выбирала людей, с которыми гипотетически у меня могло что-то быть, с которыми так или иначе я была знакома. А дальше скорее картинку: я человек визуальных конструкций. Были разные варианты: бездетные, гомосексуалисты, те, кто хотел иметь со мной отношения. И все равно, когда я проводила эти разговоры, я как будто рассчитывала, что ничего не получится. Потому что было ощущение, что все это не то, и я понимала, что не хотела бы провести с этим человеком оставшуюся жизнь. Какие-то варианты отпали: кто-то, например, уже успел сделать ребенка где-то заграницей. Просто я опоздала. Где же ты была? Сказала бы три месяца назад, а мы уже ждем результатов. Если не получится, я твой. Но все получилось. Я также поняла, что отец моего ребенка не будет гомосексуалистом. Мне казалось, что это не очень надежный вариант, и не было уверенности, что дальше будет так, как мы договоримся. А потом определился финальный кандидат — прекрасный человек. Единственная проблема — у него была жена и двое детей. Я поняла, что эта ситуация не сможет оставаться тайной, а тогда жена его сойдет с ума. И хоть мы обо всем договорились, я передумала. А потом мне стало ясно, что я должна договориться с совершенно другим человеком. Я набрала номер — и за четыре минуты все было решено. С папой моего ребенка мы были знакомы 20 лет — хорошие друзья. Но сначала я хотела отказаться от всех других потенциальных вариантов. Почему? Это необъяснимо. Выборы длились полтора месяца, а разговор наш — четыре минуты.

Иллюстрация: Рита Черепанова

Я предложила партнерство. Ребенок будет знать, что у него есть папа, есть мама, никто ничего не скрывает. Отношения между мужчиной и женщиной не похожи на отношения между папой и мамой. Партнерство значит быть родителями. Это как управлять компанией — активно или пассивно. Папа сам выбирает свою роль — шоколадные условия для партнера-отца.

Через день или два после разговора мы начали пытаться зачать ребенка. Естественным путем — я считала, что медицину нужно подключать, только если ничего не получается. Месяцев восемь мы старались, а потом доктор сказал мне: «Нина, вы можете развлекаться сколько угодно, но в принципе пора уже подключать медицину». И мы подключили. Получилось довольно быстро, я тут же уволилась с работы и ушла в спячку. А вылезла из нее года через два.

Очень долго я ничего никому не говорила и ничего не афишировала. Просто в какой-то момент родила. Люди, которые знали меня раньше, были в шоке. Подруги спрашивали, как я на это решилась. Я же очень боялась, что буду мать-психопатка. Мои подруги, которые родили довольно поздно, как будто искупают свою вину. Они считают, что должны испытать все, что должна делать настоящая мать, вести домашнее хозяйство и так далее. Загоняются, превращаются в неврастеничек, психопаток — как наши родители. Я решила, что не буду экспериментировать. И живем мы с няней.

Наши отношения получились только про любовь — образцово-показательный союз. Мы живем в разных квартирах, но при этом ездим в совместные путешествия, и это прекрасно. Вместе с дочкой Сашей естественно. У нас куча общих друзей. А приоритеты выстраиваются довольно просто. Когда мы вместе — мы вместе, если мы не вместе — значит, мы не вместе. Мы изначально договорились, что уважаем частную жизнь друг друга. Я не задаю вопросов, и он не задает вопросов. Конечно, если будет любовь-не-видно-дна — у него или у меня, — мы все обсудим и, если понадобится, разведемся.

Официально мы женаты. Это абсолютно социальная история, которая дает массу преимуществ во всем, что касается официальных движений. Да и спокойнее так. Был прекрасный праздник, Саша была счастлива. И его мама была счастлива. Для родителей мы муж и жена. Брак — это часть матрицы. Объяснять его 80-летней маме, что существуют новые формы общения, бесполезно. Доказывать что-либо моему отцу тоже бессмысленно. Легче ничего этого не делать: пусть у них в голове будет такая традиционная модель.
Для нас обоих это идеальный брак. Ему важно, чтобы он был единственным отцом — и это я ему на 100% могу гарантировать. Никогда никто другой не будет претендовать на то, чтобы быть отцом Саши. Мой образ жизни его не волнует. Это честные отношения: у нас есть privacy, которую никто не обсуждает. Я думаю, в обычных семьях, традиционных, которые живут вместе, такое количество тайных тайн, сложных и интересных конфигураций, что мы просто отдыхаем. Здесь все прозрачно, линейно и понятно. Он прекрасный отец и прекрасный муж, который включен в нашу жизнь и мне очень помогает. Мне очень повезло — и все подруги в шутку меня ненавидят.

Конечно, мы ссоримся. Поскольку у него характер говно, и у меня характер чудовищный. Но мы никогда не ссоримся из-за ребенка. Скандалы с моей стороны происходят в ситуациях, которые любой другой женщине показались бы счастьем. Например, он предлагает уехать куда-нибудь на четыре недели, я не могу себе этого позволить, и он начинает давить. Когда мы оказываемся в семейных путешествиях, мы посмеиваемся друг над другом: начинается разное из разряда «закрывай за собой дверь» и прочее. И мы говорим: «Какое счастье, что мы не живем вместе. Представляешь, что с нами было бы». Наши отношения при этом могут быть сексуальными, а могут и не быть. Это зависит от настроения — так же, как и в любой другой семье. Хочешь дашь, не хочешь не дашь. Все очень естественно.

Саша не задает никаких вопросов, потому что у нее в голове нет другой матрицы: она не знает, что может быть иначе. Папа все время работает, мама все время работает. Папин дом, где ты счастлива, потому что можешь все разрушить. И твой дом. А слово «скучать» мы заменили словом «люблю». Это идет в основном от нянь и бабушек: «Ой, мы так скучаем по тебе, где же наша мама». У матери обрывается сердце, и она мечется с чувством вины. Я запретила так говорить няням и бабушкам и поэтому у нас столько любви. Сашин отец часто бывает у нас. Приезжает и появляется, когда может, и так часто, как может. Когда они вместе — это счастье для обоих. Саша на него взбирается, и они не шевелятся часами. И занимаются какой-то ерундой. Скоро они смогут уезжать вдвоем. В прошлом году попробовали, и он был страшно горд. В общем, сейчас мы все к этому готовы: мы не рвем Сашу друг у друга. У меня нет ни секунды сомнений, что я все сделала правильно. На сегодняшний день это самая удачная идея, которая у меня возникла. Это все про любовь.

Виктория

Нашла семейное счастье с двумя мужьями-либертинами 

Когда мне было 18 лет, я оказалась в Париже. А буквально на следующий день после переезда из Москвы встретила человека, с которым в моей жизни до сих пор многое связано. Я называю его своим мужем, хотя официально мы не расписаны: я отрицательно отношусь к институту брака и никогда не хотела выйти замуж.

Жак работал в России, и ему нужно было где-то жить в Москве. А девушка, с которой я приехала, работала переводчицей в театральной труппе в Париже, и ей нужна была квартира в Париже. В Москву он в итоге не уехал: я вошла в его квартиру, открыла дверь и с тех пор открываю ее тем же самым ключом. Мне было 18, ему — 56.

Первые десять лет мы прожили очень весело. Дети не появлялись, да мы их и не хотели и не думали об этом: наслаждались жизнью, путешествовали, объехали весь мир. Но спустя лет десять наши отношения стали усложняться, и мы начали ссориться, чего раньше с нами никогда не происходило. Однажды Жак мне позвонил и сказал: надо выходить из этой ситуации — нам нужен ребенок. Мне было 29 лет, и я об этом даже не думала.

Всю жизнь я предохранялась, пила пилюли и наивно думала, что, чтобы завести ребенка, достаточно перестать их пить. Тут же с удовольствием я выкинула таблетки в помойное ведро. Но ничего не получалось. Я пошла к врачу, и оказалось, что у меня нет овуляции. Начались уколы, лечение. Мужа моего тоже проверяли: и хоть ему к тому времени уже было под семьдесят, у него все оказалось в порядке. Чем больше мы этим занимались, тем больше нервничали. Дважды мы пытались сделать искусственное оплодотворение. Мне стало понятно, что рождение ребенка — чудо. Непонятно, как люди рождаются на свет, если этот момент так трудно поймать.

У нас с мужем всегда был очень свободный образ жизни, а отношения — свободолюбивые: мы не исключали возможность появления других партнеров. Как раз тогда, в момент бесплодных попыток забеременеть, я начала встречаться с Оливье. Он был совершенно из другого мира — из иной, скорее буржуазной, социальной среды. Жена, трое детей, собака. Типичный француз, к тому же правый, в то время как мы левые. Тем не менее у нас начался безумный роман. Жак обо всем знал, а вот жена Оливье не была в курсе. Как и Жак, Оливье очень переживал, что у меня не получается забеременеть и довольно болезненно относился к этой теме. Но случилось чудо, и я забеременела. Причем совершенно случайно — без всякого искусственного оплодотворения. Узнала я об этом в Москве, на Новый год и тут же позвонила обоим — даже не помню, кому первому. Сомнений в том, кто отец, при этом не было никаких: это был мой муж, Жак, с которым мы вместе жили. А с Оливье мы могли переписываться, отправлять друг другу по 120 000 смс в день, но моменты интимной близости были довольно редки.

Через три месяца мы с Оливье решили тайно полететь в Москву и провести там неделю вдвоем. Почему тайно? Нам казалось, это настолько наша любовь, что мы хотели скрыть эту поездку: это наше с ним путешествие, только для нас двоих. Скажи я об этом Жаку, ничего страшного не случилось бы — он бы посмеялся. Хуже было не говорить и, по-видимому, потом это привело к конфликту и отдалению. В общем, мы купили билеты. К тому времени я была уже совершенно беременная: вырос живот и грудь, которая безумно болела. Мне было нехорошо, меня тошнило, и я ужасно мучилась, что мне приходится первый раз в жизни врать мужу. Утром перед вылетом мне нужно было пойти на УЗИ. Прихожу, ложусь на кушетку, смотрю на экран, а там ничего не движется. А за неделю до этого я была у врача, который мне показывал его пальчики, его ручки. Все это двигалось и было чудесно. Судя по всему, ребенок умер за несколько дней до УЗИ. Меня положили в больницу. Туда приехали и Жак, и Оливье, и оба были одинаково несчастны. Но особенной драмой это было для отца — все же ему уже было много лет.

В Москву мы все-таки уехали, но через месяц, и втайне провели там бесподобную, совершенно феерическую неделю. Примерно тогда же Оливье остался без работы. Ему нужно было содержать детей и жену, а человеку его уровня не так просто найти подходящее место. Мы возвращаемся в Париж, и вдруг он решает ухватиться за Москву, делать что-то в России. Тут же начинает с безумной скоростью учить русский — лежа на шезлонге на даче. Учится читать. И вот мы официально объявляем моему мужу, что летом мы все вместе едем в Москву. Жака это несколько коробит, но он говорит — да, конечно, очень хорошо, что Оливье тоже попадет в Москву.

Сначала приехали мы с Жаком, потом Оливье. Оказавшись втроем в моей квартире на Университете, нас всем стало понятно, что все это невозможно. Они несовместимы, и, как мы ни стараемся, ничего не получается: все страдают, все несчастны. Начинается бесконечное выяснение отношений. Кто кого любит, кто не любит. Заканчивается все хлопаньем дверей: я хватаю сумку со своими вещами, Оливье свой чемодан, и мы с ним отправляемся в квартиру подруги, которая уезжает на лето. Каждый день я встречаюсь с Жаком и выясняю отношения и в конце концов он уезжает в Париж со словами: «Оставайтесь здесь. Я больше не могу это выносить». А мой новый муж находит работу в Москве и понимает, что действительно хочет что-то делать в России. Первую неделю у нас ни копейки денег. Но одна подруга дает нам автомобиль, другая — деньги, чтобы внести взнос за квартиру. Мы снимаем квартиру на Никитской и переезжаем туда.

Иллюстрация: Рита Черепанова

И все же я безумно страдаю, а также безумно страдает мой муж в Париже. Мы постоянно созваниваемся, шлем друг другу смс, постоянно сидим в интернете, пишем друг другу длинные письма. Оливье это ужасно коробит, появляется безумная ревность — он становится патологически ревнив. В какой-то момент он уезжает по работе в Париж, а я тайно уезжаю туда же — на встречу к мужу. Я отключаю все телефоны. Оливье потом обо всем узнает, увидев в паспорте отпечаток на таможне. И тогда же я обнаруживаю: бац, я беременна. Теперь уже от второго.

Узнав о беременности, мы едем в Париж к врачу. И тут же мы рассказываем об этом Жаку. Он абсолютно счастлив — чуть не плачет от счастья. Следующий год мы проводим в Москве. У меня начинается новая жизнь, новый муж, новая квартира. Тут же в Москве рождается наш первый сын. Спустя год контракт Оливье заканчивается и ничего нового в Москве он не находит. Мы возвращаемся в Париж, он рассказывает обо всем жене, та его выгоняет. Оливье живет у мамы, которая не хочет ничего обо мне ни слышать, ни знать. Отношения Жака и Оливье настолько подпорчены ревностью, что они не хотят друг друга видеть. Но встречаться приходится: живу я с Жаком, и Оливье каждый день приходит к нашему ребенку.

Как-то постепенно отношения налаживаются. Наш сын растет, Оливье находит работу, снимает квартиру. Неделю я живу у Жака, неделю у Оливье. И всех это устраивает — как будто начинается такая игра в поддавки. Вплоть до того, что, когда Оливье едет устраиваться на работу, Жак дает ему свой представительный фольксваген вместо его старой рено. В какой-то момент мы начинаем делать ремонт в квартире Оливье и на время переезжаем к Жаку. В ту отремонтированную квартиру мы с Оливье так и не вернулись. Так и остались в небольшой гостевой комнате — большие ушли Жаку и детям. Их сейчас трое: два мальчика и девочка.

Жак очень долго ни с кем не мог жить — 56 лет ждал, чтобы начать. Я — первый человек, с которым у него получилось. Поэтому сначала нам было тяжело: ему было странно оказаться у себя дома вместе с чужим человеком. Теперь смешно об этом вспоминать. Жак звонит мне в Москву и честно рассказывает, во сколько Оливье пришел домой. А Оливье наоборот — какой Жак честный и как рано приходит после работы. Для детей Жак как дедушка, хотя они прекрасно знают, что он не их дедушка и что раньше был моим мужем. Но недавно у Оливье умер отец и дети сказали: «Теперь Жак будет наш сердечный дедушка. Дедушка по сердцу».

Я принципиально никогда ничего не скрывала, не прятала фотографий и не хотела никаких секретов. Все тайное становится явным, и нет ничего страшнее. Я всегда гнула линию, что тут нет ничего зазорного. Современные дети видят, что жизни и судьбы бывают самые разные. Очень много семей, в которых родители уже не родители, где мама и папа в разводе, а ребенок неделю живет с мамой, а другую с папой. Во Франции это очень распространено.

Но людей, которые позволяют себе свободу, libertinage, не так много. Libertinage позволяет иметь энное количество партнеров и в первую очередь возникает от любви к удовольствию. Невозможно любить кого-то, лишая его удовольствия. Если ты хочешь подарить человеку, которого ты любишь, удовольствие, не надо быть ревнивым. Это очень сложно, ведь все люди ревнивые. Но когда ты доверяешь человеку, ты понимаешь, что это возможно. У нас троих по-прежнему свободные отношения — оба мои мужа либертины с большим стажем.

Его мама теперь меня обожает, не говоря уже о трех его детях, которые сначала не хотели меня видеть и говорили, что я отняла у них отца. Его дочь говорит, что со мной намного лучше, чем с собственной мамой. А мои дети вообще говорят, что у нас две мамы — спустя годы мы познакомились с его первой женой, у нас прекрасные отношения, она даже иногда сидит с детьми.

Жаку сейчас 82. Он бегает за уходящим автобусом, носится в метро. У него 3-4 серьезных ужина в неделю. Он может выйти утром и вернуться в час ночи, а потом сидеть с нами и болтать до двух. Жак совершенно не стареет и сексуально тоже не изменился. Он такой же, как 30 лет назад. Мужчина стареет, когда кончается любовь. Если она продолжается, если ты по-прежнему пишешь смс и ждешь телефонного звонка, все нормально.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!