«Была бы нога, жизнь была бы другой»

Няндомский дом-интернат для престарелых и инвалидов стоит в маленьком городке Каргополе-2 в Архангельской области. На карте городка нет. Это семь километров от Няндомы, куда приходят поезда, и 600 километров от Архангельска.

Секретный военный городок построили в 1960-е. В советское время город процветал — для военных и их семей работали двухэтажный универмаг, крытый бассейн, стадион, большая библиотека и кафе. В центре города стоял, как водится, Ленин, а рядом — огромный дом офицеров с кинозалом на 400 мест, бильярдной и буфетом.

Говорят, что в Каргополе-2 базировались ракеты для бомбардировщиков, а в огромных бункерах под землей хранились ядерные боеголовки. В 1980-е здесь начали строить аэродром. Опять же поговаривают, что все это затевалось ради космического корабля «Буран» — уж очень широкими были взлетные полосы.

Аэродром не достроили, военную часть в конце 1980-х расформировали, и город практически вымер. Сегодня здесь работают две или три продуктовых лавки. Ленин по-прежнему стоит. В доме офицеров сначала отключили электричество и отопление, тогда первый этаж использовали для прощания с умершими, а сейчас это огромная руина, место притяжения детей и молодежи. Но молодежи тут, кажется, нет. На улице вообще почти нет людей, и кто живет в 14 одинаковых четырехэтажных многоквартирных домах — непонятно.

Дом офицеров стоит в самом центре городка. Раньше здесь был кинотеатр на 400 мест, буфет и бильярдная. Теперь разрушенное здание — главное развлечение для детейФото: Мария Ионова-Грибина для ТД

Вокруг города лес. Красивый, стройный, хвойный лес. Если ехать на поезде, из окна видны вереницы вагонов, груженных бревнами. А в каждой второй семье кто-то когда-то обязательно работал на заготовке леса.

Интернат для инвалидов и пожилых появился в городе 20 лет назад, теперь его смело можно считать градообразующим предприятием. Он занимает несколько одноэтажных корпусов бывшего госпиталя. Сюда определяют пенсионеров и инвалидов со всего Архангельского края. Инвалидов — людей после инфарктов, инсультов, ампутации конечностей — принимают с 18 лет. А пенсионный возраст на Севере раньше, чем везде, — у женщин с 50 лет, у мужчин с 55.

Внешне интернат выглядит типично для современного учреждения с советским прошлым. Стены везде покрашены масляной краской в два цвета — белый и голубой или белый и грязно-розовый. На полу линолеум. В коридорах старая мягкая мебель, преимущественно коричневая. Во всем здании стоят стеклопакеты. В душевых и туалетах свежий ремонт.

Интернату много лет помогает московский фонд «Старость в радость». В 2011 и 2012 годах волонтеры фонда ремонтировали комнаты проживающих, делали пандусы и чинили крыльцо. Несколько раз в год они приезжают просто погостить, чтобы развлечь подопечных.

В покрашенную волонтерами беседку приходят курить и подопечные, и сотрудники. Коренастые санитарки и поварихи в рейтузах и резиновых сапогах курят сигареты «Арктика». На вопрос «Нравится ли вам тут работать?» одна отвечает:

«Девчонки, честно ответить? Вот сами посудите, во-первых, в тепле. Государственная работа, задержки бывают редко — день-два. А сейчас где вовремя деньги платят? По идее, нигде. Но главное — тепло. Вот знакомые девчонки погнались за большими деньгами, поехали работать в лес на пилораму. Месяц-два хорошо, а ведь потом-то леса нет, и холодно! А здесь у кого-то кто-то рождается, мы скидываемся, кто-то умирает — такая же ерунда. Нету такого, что это твое горе или счастье, все общее».

По недавнему 442 закону подобные заведения являются поставщиками услуг, а проживающие здесь люди — «клиенты». С ними заключают договор, 75% их пенсии отчисляется через пенсионный фонд учреждению. За эти деньги им предоставляют проживание, питание, уход и лекарства, но далеко не все лекарства, только основные. Остальные 25 % пенсии выдают на руки тем, кто, по мнению администрации, их не потеряет.

В интернате два отделения — в отделении «Милосердие» живут в основном те, кто не встает, их комнаты по-прежнему напоминают больничные палаты. А в общем отделении — изобилие. У каждой кровати висит ковер (собственность интерната), у кого-то в комнате есть холодильник, у кого-то только чайник и телевизор. У некоторых все вместе. Стены завешаны календарями, бумажными иконами, плакатами и никогда фотографиями. У этих людей нет родных, а если и есть, то они с ними редко поддерживают связь.

Няндомский дом-интернат для престарелых и инвалидов находится в здании бывшего военного госпиталяФото: Мария Ионова-Грибина для ТД

«Есть же такая пословица «от тюрьмы и от сумы не зарекайся», а я и от себя добавлю — от интерната тоже никто не застрахован, — говорит директор интерната Александр Петрович. Когда-то он служил в местной военной части. — Дети бросают родителей. Родители бросают детей. Все друг от друга избавляются.

И ведь болезнь тоже не спрашивает возраста. Люди у нас умирают, конечно. Вот в этом году уже двоих похоронили. Вот такой у нас контингент».

«Но зато не злые они! — добавляет сотрудница Светлана Александровна. — У некоторых большой жизненный опыт. Чтобы подобрать к ним ключик, мы с каждым общаемся, узнаем каждого обеспечиваемого поближе».

Сегодня в интернате живет чуть больше 80 человек. Людей здесь многое объединяет. Они много переезжали в течение жизни, занимались тяжелым физическим трудом, работали в лесах и полях. Практически все мужчины страдали от алкоголизма, многие потеряли ноги и руки, уснув на морозе. Кажется, нет женщин, у которых бы не выпивали мужья, каждую четвертую били.

Валя, 77 лет

Я родилась в Сибири. Мама родила меня и умерла, а папа без ног вернулся с войны и тоже быстро умер. Я осталась сиротой. Мой старший брат работал прокурором в Ленинграде и забрал меня жить к себе.

Теща его была очень деловая, это она меня всему научила — и вязать, и шить, и стирать. и готовить. Я все умею. Не хвастаюсь, но так и есть. А еще она научила меня красиво одеваться. Сейчас я хоть и старуха, а наряжаться все равно люблю. В Ленинграде все-таки 30 лет прожила.

Я очень Ленинград люблю, очень! Поцелуйте его от меня. В белые ночи мы всегда гуляли по Неве. По реке гуляем, песни поем, гармошка с нами. Так весело было! Молодость я хорошо провела.

В институте меня отправили на практику — лес заготавливать. Я была десятницей, лес считала. Тракторист был выпивший, стал толкать бревна, и на меня одно покатилось. Хорошо, что девочки заметили и закричали, иначе меня бы убило, а так только ногу пополам сломало.

Замуж я вышла очень рано, бросила Ленинградский торговый институт. Мы поженились, а муж, оказывается, туберкулезом болел. Я дочку родила, а он и умер сразу. Потом я второй раз вышла замуж. Этот парень был простым рабочим с Севера, со станции Лельма. Брат мой умер уже тогда, и мы с мужем уехали в эти края. Недалеко от Няндомы домик купили. А дочь осталась в Ленинграде с бабушкой.

С мужем мы прожили 30 лет. Он хоть и поддавал, но все по хозяйству делал, помогал. А еще б***овал сильно. На ферме работал, и каких только у него баб не было. А когда выпьет, дрался. Сижу, читаю, а он подскочит и ударит меня по голове. Вся голова пробита. Слава богу, ребят у меня от него не было. Я, когда лес заготовляла, простудила ноги и беременеть перестала.

Вот чужие придут в дом, он всякому поможет, поговорит, выслушает. А своих ненавидел. Но я терпела. Все говорили: «Валя, ну что ты терпишь». А у меня вот такой характер — мне всех жалко. Я же сама сиротой росла, и меня все жалели.

Потом он умер, я осталась одна совсем. Дом печью топится, я пошла за дровами и на крыльце упала. Сломала плечо, ногу и нос. Хорошо, доярки мимо шли и услышали, как я кричу. Потом я лежала в больнице, а потом вот сюда попала.

Моя внучка училась в Петербурге, замуж вышла за американца и уехала с ним в Америку. И дочь уехала с ними. И теперь мы без связи, я не знаю, где они, они не знают, где я. Дочь мою зовут Оля Фадеева, она 1958 года рождения. Я писала письма ей, но ответа нет.

Здесь я живу в комнате с Тамарушкой, она эпилептик. Она со мной очень спокойная, потому что я с ней умею разговаривать правильно. А так я ни с кем не общаюсь больше. У нас все бабки сидят, кто ни пройдет мимо, — они всех осуждают. Я не люблю этого.

Нина Федоровна, 80 лет

Нина Федоровна переехала с мужем в военный городок Каргополь-2, потому что в советские годы здесь была работа, они прожили тут 50 лет. В интернате Нина Федоровна уже три года. В нескольких минутах ходьбы отсюда у нее осталась квартира, в которой никто сейчас не живет. Оба ее сына были военными и умерли молодыми. Один служил в ракетных войсках и умер от рака. Второй сын вернулся из армии с больным сердцем. Пока дети служили, Нина Федоровна всюду их навещала, — была в Кронштадте, Иркутске, Прибалтике, Воронеже.

Недалеко от дома у семьи был огород, сарай, баня и хлев с поросятами, курами и коровой. Когда Нина Федоровна осталась одна, она упала с дивана и сломала шейку бедра. Где-то живут три ее внучки, внук, и два правнука. В интернате Нина Федоровна подружилась с проживающим дедушкой. Новый год они всегда уходили встречать вдвоем к ней в квартиру. В день, когда мы приехали в интернат, друг Нины Федоровны умер.

Анна Михайловна, 77 лет

Анна Михайловна с Украины, и когда говорит, смешивает русский и украинский языки. У нее больной позвоночник, поэтому почти все ее тело парализовано, работают только руки. Совсем недавно ей поменяли старую кровать на новую медицинскую, для лежачих больных. Анна Михайловна жалуется, что старая была удобнее, а к этой она никак не может привыкнуть.

Леха, 44 года

У меня сегодня день рождения! Мне 44 года исполнилось. Раньше я был здоровый человек. Как вы. А 13 лет назад поехал в гости к сводному брату, и машина перевернулась. Полтора месяца я лежал в отключке, весь в гипсе. Говорить не мог. В шее у меня был катетер. После аварии я семь лет совсем не ходил, передвигался на коляске.

Пока я был в реанимации, сводный брат купил на мои деньги дом в заброшенной богом деревне и из больницы забрал меня туда жить. Врачи пообещали ему, что я за год на ноги встану. Я, конечно, не встал. После такой аварии мало кто вообще выживает. И почти никто не ходит. А я хожу. Меня спорт поставил на ноги.

Мать у нас с этим братом одна, а отцы разные. Мама родила меня в тюрьме и отдала в детский дом. А когда брат родился, она его оставила. Жива она или нет, я не знаю. Я ее всего три раза в жизни видел. Лет 10 назад я поехал к ней и пригласил ее жить с нами, — со мной и с братом. Но она не захотела.

Брат меня дома запирал, чтобы никто меня не видел. Он уходил на работу на пилораму, а возвращался через пять дней. В доме было так холодно, что пар изо рта шел. Оставлял мне полбуханки хлеба и пачку супа. Я не один жил, с котенком. Но потом котенок помер от голода.

Собака тоже от голода умерла. И куры дохли. Я у них отнимал яйца, чтобы они не склевали с голодухи.

Я тогда не умел ходить, только ползать научился. Я с кровати слезал и полз, больно, конечно, было, все тело синее было. Чтобы тренироваться, рвал камеры велосипедные. Левая рука и левая нога были согнуты, совсем не работали. Говорить я тогда мог только жестами.

Иногда ко мне заходил сосед Сашка, приносил водки и поесть что-то. Сашка мою пенсию приносил с почты, а брат ее забирал. А у меня же сын есть, мне пенсию ему нужно было отправлять. Сына я видел последний раз, когда ему было пять лет. Сейчас ему уже 17 лет. Он меня не навещает. А зачем? Я сам собираюсь в Вельск поехать его навестить. Мы созваниваемся.

Я был классным строителем. Весь Вельск построил я. Знаете такой город? Это мой родной город, он и на карте есть. Меня там все знают, и я всех знаю. Всю жизнь меня приглашали строить в разные города, я и в Малаховке как-то полгода жил, дом прокурору строил.

От брата я в итоге уехал на такси и потом жил в разных учреждениях. В этом интернате я второй год. Живу здесь со своей женой Ларисой. Это моя четвертая жена. Я вообще люблю женщин (улыбается). Мы с ней познакомились в другом интернате, в Пуксоозере. Ее туда за пьянство, кажется, привезли. Там народу много, палаты забиты были, и почти все после зоны. Но я там свой был, со всеми дружил. В Пуксоозере я научился ходить, хоть там и не было никаких тренажеров. Я подъезжал к лестнице, слезал с коляски и учился ходить вверх, вниз.

Я к Ларисе подошел и говорю «Кафе «Хромая лошадь» сгорело вчера». А Лариса подумала, что это я ее обозвал хромой лошадью. Она ведь после инсульта хромает. Она мне фигу через ногу показала. Так мы и познакомились. Я за ней не ухаживал, я же не ходил почти. Это она стала ко мне в комнату приходить. Нас раз застукали, второй раз застукали, а на третий дали комнату. И сказали — живите вместе, раз вы без этого не можете. Там нас и расписали.

Потом Пуксоозеро закрыли. И мы попали в следующее заведение, а потом уже и сюда. Я почетный донор России, кровь сдавал больше 60 раз. Мне за это платят 12 тысяч в год. Я вот на эти деньги тренажер сюда купил. Для всех, конечно. Сам я занимаюсь спортом два раза в день — в пять утра и днем. Еще хочу беговую дорожку купить. Я же или пропью, или что-то куплю. Лучше купить.

А вчера приходил батюшка, я крестился. Хочется, чтобы меня кто-то охранял. Молиться я не буду каждый день, но бога уважаю.

Мария Николаевна, 75 лет, и Анатолий Александрович, 77 лет

Мария Николаевна и Анатолий Александрович живут вместе, они познакомились в больнице в Няндоме, а в интернат переехали уже парой.

Мария Николаевна из Херсонеса. В молодости она вышла замуж за парня с русского Севера. Тот уговаривал ее поехать в Архангельскую область за лесами, ягодами и грибами. Всю жизнь они с мужем переезжали — жили то на Севере, то возвращались в Крым. 12 лет назад Мария Николаевна осталась одна в Херсонесе, ей было уже тяжело ухаживать за домом и большим участком в одиночку, и подруга уговорила ее снова вернуться на Север. Свою хату она отдала почти даром, за 100 гривен.

Мария Николаевна говорит, что постный борщ на Украине вкуснее, чем тут, на Севере, борщ с мясом. На подоконнике у нее стоит рассада, как потеплеет, Мария Николаевна собирается сажать на территории интерната астры. Больше всего она любит вышивать, но закончились нитки, поэтому половина вышивок лежат недоделанные. Детей у Марии Николаевны нет: «Были бы дети, разве я была бы тут? Кто-то приютил бы».

Анатолий Александрович родился в Няндоме, но всю жизнь путешествовал. Сначала ходил в море, был в Швеции, Дании, Норвегии, говорит, что на Шпицбергене очень красиво, а сопки видно за четыре-пять миль. После моря 13 лет жил на Кубани. Ездил по краю и искал землю, подходящую для рисовых полей. С юга пришлось вернуться, когда мама стала совсем старой. Когда она умерла, Анатолий Александрович остался один. Женат он был однажды, но неудачно, жена не дождалась его из плавания. В его доме было печное отопление, он говорит, что если бы были батареи, так бы и жил себе один. Но с годами он уже не мог принести себе дров и воды. Пять лет Анатолий Александрович жил в няндомской больнице на «социальной койке». Там помогал на кухне — раздавал обеды, носил баки. Когда в больнице появилась Мария Николаевна, он посадил ее за свой стол обедать. «Я сразу глаз на нее кинул. У нее никого нет, у меня никого нет. Потом мы стали жить вместе. Вдвоем веселее. Мария Николаевна вышивает. А я смотрю, как она вышивает».

Юрий Алексеевич, 69 лет

Я сам из Архангельска. Когда мне был год, мать погибла, мое детство прошло по детдомам. Она работала на заготовке льда — морозильных камер не было, лед вырубали и заполняли им ледники.

Учился в коммунально-строительном институте два года, в 16 лет уже работал. Кем я только ни был. И плотником, и столяром, и каменщиком, и швеей. Спортом всю жизнь занимался. Гимнастика, баскетбол, бокс, волейбол, по всем разряд был. Хочешь, я ногу за уши закину? Не веришь? Смотри.

Молодость интересная у меня была. Мне еще двадцати лет не было, когда я стал фарцевать. Рубашки, джинсы, жвачки, сигареты — всем фарцевали. Иностранцев в Архангельске было полно тогда. Раньше ведь корабли в порту в три ряда стояли. А причальная линия Архангельска занимала второе место по длине после Нью-Йорка.

У меня и дочь есть, и сын, и внучка. Женился я после первого срока, а развелся, когда третий раз сидел. Всего 24 года отсидел.

За всякое. Последний раз за приватизацию — сделал в клубе магазин, склад.

На зоне я был лучшим татуировщиком. Я же всю жизнь рисовал. В детстве ходил в художественную студию известного художника Рябоконя. Кололи тогда струнами гитарными. Струны, ручка, бритва «Спутник» — и машинка готова. Как-то я одному парню на всю спину Сикстинскую мадонну делал. Целый месяц работал. На зоне у нас была тайная комната, где мы кололи, в это время кто-то стоял на шухере. А у меня у самого ни одной наколки нет. На зоне я и трубки курительные делал, и браслеты. Ко мне очередь всегда стояла.

13 лет назад я вместо водки хлорки хлопнул и отравился. Валялся на улице, отморозил ноги, их ампутировали. Думали, больше двух месяцев не протяну. А я выжил, лежал на «социальной койке» в Няндоме, а потом попал сюда.

Раньше я здесь много по дереву рисовал — хохлома, городецкая роспись, мезенская. Мне волонтеры из Москвы привозили деревянные заготовки — яйца, бокалы, доски, шкатулки. И я расписывал. А теперь все надоело. Если кто-то захочет послать мне деревянные заготовки, я, может, опять займусь. Но только не очень мелкие, я вижу уже плохо.

Надя, 78 лет

Я на Севере уже 50 лет. Гитлер так разбил Украину, что мы после войны жили в ужасной нищете. И вот я в молодости поехала с Украины на Север за большими деньгами.

Тут меня пригласили работать заведующей клубом, потому что я умела на баяне играть. И предложили зарплату 90 рублей. А у меня на родине остались мама, сестра и дочка, мне нужно было им деньги посылать. И я пошла в лес суки рубить. В лесу я зарабатывала 280 рублей. Всех одевала, кормила, дочь учиться отправила.

С первым мужем я разошлась. Когда выходила замуж — не пил. А потом запил. Я с ним до свадьбы не была знакома. Тогда ведь женили «по совету». Женихов у меня очень много было, но все в нашей деревне очень маленького роста. А этот парень был высокий. Он заочно учился в художественном училище в Киеве. Как рисует — ничего. А как поедет декорации рисовать, так все, что зарабатывал, все пропивал.

Второй раз вышла замуж за северного. Хороший был парень. Я ему купила мотоцикл «Юпитер», а он на нем разбился. Через семь лет я снова вышла замуж. С третьим мужем мы очень хорошо жили. Детей у нас не было, потому что я его была старше на 17 лет. Он оставил семью ради меня, двоих детей. Я не хотела замуж за него выходить. Говорила ему: «Не надо жениться на мне, смотри, какая я старая». Я думала, мы поживем немного, потом он уйдет, так и пусть идет. А он любил меня. И мы вместе 20 лет прожили. В клуб танцевать ходили.

У нас были лошади, коровы, лодка. Он шофером работал и охотник был страстный. Сильно не пил. Только на праздники напьется, бывало, потому что меры не знал. У нас обоих дни рождения в сентябре. Мы отметили мой день рождения, потом его день рождения. И вот гости разошлись, я легла спать. А он, пьяненький, сходил к соседу, выпил еще. Потом вернулся, еще выпил, лег спать. Утром посмотрела — он как спал, так и спит, в той же позе. Ему 61 год был всего, когда умер. Я тогда легла и стала тоже помирать. Есть перестала, пить перестала. Это было полтора года назад. И меня направили в интернат. Я сначала ходить даже не могла, лежала. А теперь вот хожу.

В деревне остался мой дом бесхозный. Коня и корову отдали, лодку тоже.

Николай Вениаминович, 56 лет

Николай Вениаминович много шутит. Просит называть его покороче — Витаминыч. Несколько лет назад у него заболела нога, в архангельской больнице вылечить не смогли и ногу ампутировали. Когда он вернулся в родную деревню, оказалось, что жить негде — дом сгорел. У Николая Вениаминовича есть сын и дочь, но сам принял решение с ними не общаться — не хочет быть обузой. До интерната он полтора года лежал на «социальной койке» в 20 километрах от дома. Края были знакомые, и Николай Вениаминович много путешествовал — ездил на такси погулять в город-порт Котлас или в Великий Устюг. Здесь, по его словам, ехать некуда, вокруг леса, и ничего больше. Московский фонд сделал Николай Вениаминовичу протез за 320 тысяч рублей, но он им почти не пользуется, потому что быстрее передвигается на костылях. «Здесь озеро, грибы, ягоды, но это все не для костылей. Была бы нога, жизнь была бы совсем другой».

Людмила Дмитриевна, 66 лет

Людмила Дмитриевна провела в разных интернатах и больницах уже 24 года. У нее случился инсульт, после того как ее избил муж. Людмила Дмитриевна мужа пожалела и в больнице сказала, что упала с лестницы. Когда мужа посадили за убийство бомжа, она осталась одна. Рука и нога не работали после инсульта, а ухаживать за ней было некому, и ее направили в интернат. Много лет у Людмилы Дмитриевны не было речи, но теперь она отлично говорит. «Здесь я еще ни с кем не успела подружиться. Читаю детективы и смотрю телевизор. Мне хоть и будет 67, но в душе я еще молодая».

Сергей, 45 лет

председатель Культурно-бытовой комиссии Интерната

Сюда я поступил слепой, у меня сахарный диабет, осложнение на глаза. Пять лет я ничего не видел, а потом из интерната два раза съездил на операцию и прозрел. Завхоз интерната, царство ей небесное, предложила мне работу дворника. Но потом у меня заболела нога, тоже из-за диабета. В результате ногу ампутировали выше колена. Был бы коленный сустав, сгибалась бы хотя бы. Но ничего, и так хорошо! Я ношу протез.

До интерната я жил на станции Бурачиха. Закончил восемь классов, но больше учиться не пришлось, я стал слепнуть. Пока еще что-то видел, развлекал себя поделками, на дискотеки ходил. У нас в Бурачихе был большой клуб. Это теперь все разрушено. И даже поезда не останавливаются, проходят мимо.

Отца не стало, когда я был в седьмом классе. Он погиб в лесу. Погода ветреная была, апрельская. Он валил сосну витую, и его сосной этой и накрыло. Когда 12 лет назад умерла мама, меня отправили в интернат. Это ведь она за мной ухаживала.

Когда я стал видеть, начал этот городок изучать — где тут магазины, озеро. Потом поднадоело. А сейчас уже вообще никуда не тянет. Правда, прошлым летом нас возили на экскурсию в Кенозерье. Первый раз за 12 лет удалось выехать. Там на берегу озера стоят рыбацкие избушки. Утром такой воздух!

В интернате я работаю председателем КБК. Иногда мы собираем комиссию, обсуждаем хулиганство, решаем конфликты, занимаемся документами. Я обязательно присутствую при выдаче пенсии. Пенсию, действительно, у нас некоторым на руки не выдают. Потому что деньги теряются. Человек положит куда-то и забудет, а потом скажет, что украли. Поэтому деньги сохраняются на сберкнижке. А потом эти проживающие, которым не выдают, могут вместе с сотрудником интерната пойти в магазин и купить что-то.

Волонтеры познакомили меня с Юлей из Москвы. Никаких романтических отношений у нас нет — она замужем, у нее уже дочь взрослая. Мы с ней никогда не виделись, но переписываемся. Письма я через волонтеров ей передаю.

Калерия, 79 лет

Калерия родилась в глухой северной деревне, в их семье было много детей, и  жили они очень бедно. Закончив школу Калерия перебралась жить в город (какой именно она не помнит) и проработала всю жизнь в лаборатории научным сотрудником. Рассказать о себе она много не может, так как все забывает, даже дорогу до столовой. Подушку в виде солнца связала сама, когда ей было еще немного получше. А кокетливую розовую шляпу она купила в магазине, который приезжает раз в месяц в интернат.