Вере Егоровне 79 лет, она — блокадник и инвалид второй группы. И уже несколько лет пытается встать на учет для получения жилплощади, положенной ей по закону. Суд отказывает, ссылаясь на то, что без регистрации это невозможно. В регистрации, впрочем, тоже отказывает
Мне 79 лет. Зовите меня Вера. Не Вера Егоровна, а просто Вера. Я люблю, когда все по-простому. Еще очень чистоту люблю. У меня папа 25 лет служил на флоте, я очень люблю порядок и чистоту.
Мама умерла в начале блокады. Мне четыре годика было. Я помню, как ее лошадка на санях везла на Охтинское кладбище. Отец работал на Путиловском заводе, а мы с братом были с бабушкой.
Как сейчас помню — сирена завывает, спускаешься по лестнице, везде люди, кто лежит, кто сидит. Все мертвые.
Когда кольцо блокады прорвали, брата с их детским домом сразу увезли в эвакуацию. А мы с бабушкой уехали в Архангельскую область. Она меня тоже хотела в детский дом отдать, тяжело ей было: нужно на работу ходить, а тут я, меня одну не оставишь. Но я так горько плакала, что бабушка меня на следующее же утро забрала из детдома. Видно, жалко ей меня стало.
Отец добрый был, веселый. Говорил: «Закончится война, я вас всех в Ленинград заберу, и заживем».
Папа умер в конце войны. Пришел из больницы домой, упал на крыльцо и умер. Даже в дом не успел зайти.
Я долго тогда плакала по мамочке и по папе. До 17 лет все плакала по ним.
Я росла у бабушки. Все делала: и грядки, и картошку кучила, и пилой пилила. Вот тут у меня по пальцам шрам от серпа. Ходила в школу, до четвертого класса близко было, а до седьмого надо было два-три поля перейти. Я одна ходила, никто не провожал. Выйдешь, пройдешь, спустишься, поднимешься, поле большое, опять спустишься, поднимешься, выходишь — центральная улица Черепова и северная Двина. А там и наша школа.
Там в колхозе делать нечего, и мы с девчонками поехали по комсомольской путевке. Меня как бог направил в Грузию. Работала там на авиазаводе. Познакомилась с грузином и жила гражданским браком. Расписаться я могла, но не хотела менять мамину фамилию. Думала, будет у меня Мошутели, а мамина-то фамилия Солнцева. Очень я боялась, что потеряю ее фамилию.
С братом мы только через 18 лет встретились. Нашлись через письма. Я обрадовалась, поехала к нему, думала, теперь вместе жить будем. А он сказал: «Уезжай сейчас, потом посмотрим». Я на него обижена была. Уехала и больше ему не писала.
Сына родили, жили и жили, все было нормально. Муж очень сына любил, говорил: «Смотри, чтобы пьяницей, вором не вырос». Муж умер, когда сыну было тринадцать лет. Я целый год в черном ходила.
А потом началась перестройка. Русских в Грузии начали притеснять, все уезжали. Мне окно побили, страшно было. Мы в 1994 году вернулись в Ленинград.
Деньги нужны были, я работала. Когда Союз разваливался, я торговала. Раньше же на улице торговали, вот и я в шесть часов вставала каждый день, в семь уходила, до вечера на работе. Тогда привозили творог, сметану. На Витебский вокзал приезжали поезда с Украины, с Белоруссии, выходили и прямо на платформе открывали сумки, там сыры, колбасы, творог.
Потом устала с этой коляской таскаться. Я уже была инвалидом второй группы, пенсии никакой не получала. Почему-то думала, что без государства справлюсь, все своим трудом.
Знаете, как-то все у меня шло, как с откоса. Паспорт не давали, куда ни приду, придирались. Паспорт же у меня эсэсэровский был, старый, а регистрация грузинская. Ходила я с этими документами, как беженка. Из-за прописки меня не брали на работу, с трудом устроилась в столовую. Сейчас удивляются люди, как я так долго без гражданства была. А у меня три года заняло получение, и то дали мне его только потому, что потом уже на сайт президенту написали, и специалисты в «Ночлежке» помогли оформить. А если бы я одна ходила, я до сих пор без гражданства была бы. Обещали, обещали только все.
В Пенсионном фонде сказали, что я пенсию в Грузии получаю, и все такое. Я говорила, что я не аферист, никогда бы такого не сделала. У меня все бумаги есть, что я и ветеран войны, и блокадник. А мне отказывают. Просят прислать документы, что я не получаю пенсию в Грузии, а там же уже ничего нет, там другая страна. Еле-еле сделали запрос, пришла какая-то бумага.
Дальше опять в суд подали, там меня ругают все, кричат на меня. Раньше хоть с уважением разговаривали, а сейчас, куда ни приду, все орут.
Познакомилась с одной женщиной, она меня пожалела, пустила к себе жить, и я снимала у нее комнату, на Малодетскосельском. Прописать она меня не прописывала, но платила я только квартплату. Так мы и жили с ней, пока она не умерла. Приехала ее дочка из Америки и решила квартиру продавать.
До войны мы в Саперном переулке жили, на третьем этаже. Была спальня, зала и кухня, я все помню. А они сейчас, знаете, что сделали? Они соединили нашу квартиру, 21-ю, с 22-й. Наша квартира исчезла. Там теперь железная дверь. Когда я удостоверение блокадника делала в 94-м году, я в милиции просила сделать мне справку, что я там проживала. Они мне тут же ее дали. Там написано, что Солнцева Вера Егоровна проживала по адресу Саперный переулок, 10, 21. А теперь этой квартиры как будто нет.
И суд отказал мне в праве на постановку на учет из-за того, что теперь этой квартиры не существует. Теперь я пытаюсь хотя бы доказать, что живу здесь с 1994 года. Свидетелей моих в суд не пускают, ни дочку этой женщины с Малодетскосельского, ни мужчину, у которого я работала. Все бездушные, бессердечные.
Смирнова ее фамилия, судьи этой. Как она на меня кричала, как орала. «Кому ты квартиру подарила? Куда ты ее дела? Что ты не прописываешься никуда?» Я думала, что мне плохо станет. За это они должны ответить. Она двадцать раз повторяет одно и то же и думает, что я вру. Я боюсь туда идти. Я очень теряюсь, когда на меня кричат и ругаются. Если скажете мне хорошо, по-человечески, с душой, я все переверну и все сделаю. Если на меня начинают ругаться, я ничего не отвечаю, теряюсь сразу.
Они просто время тянут, ждут, когда я умру, и проблема решится. Не надо будет никого на учет ставить. А я ветеран, я борюсь, я воюю. А по телевизору правительство отчиталось, что всем блокадникам выдали квартиры.
На Кременчугской сейчас живу, но я там не могу. Там вроде приюта, по три-четыре человека. Я в детский дом не хотела, плакала, и в социальный дом я не хочу. Я хочу, чтобы я сама по себе была, сама себе хозяйка.
Вы поможете Вере Солнцевой, сделав пожертвование в пользу проекта «Ночлежка». «Ночлежка» не только помогает бездомным решать юридические проблемы, связанные с жильем, но и помогает им найти работу, пройти психологическую реабилитацию. Деньги фонду нужны на зарплаты для сотрудников (штат психологов и специалистов по химзависимости, соцработники, вахтеры, уборщица), на административные расходы (бухгалтерия, координация) и на коммунальные услуги и аренду помещения для участников программы.
