Реж без мягкого знака

Так и пишется — без мягкого знака, зато с большой буквы, потому что Реж — это город.

На въезде в Реж стоит стела с датой основания — 1773 год, а чуть подальше — сбивающая с толку надпись «Баден-Баден Изумрудный берег», хотя дело происходит прямо посреди Уральских гор.

«Да это курорт тут у нас такой с термальным бассейном, в любой минус можно плавать, — говорит водитель и вдруг начинает рассказывать про настоящие изумруды, которые валяются у местных жителей чуть не под ногами, да про заброшенную золотую шахту около бабушкиного дома, куда он все собирается как-нибудь забраться, но боится, что дадут по шапке, если что-нибудь там накопает».

В общем, Урал обступает меня.

Мимо проезжает машина с надписью «Реж Хлеб», я думаю о потерянном мягком знаке, потом спохватываюсь. Все в порядке: Реж — это город.

Город негромкий и приятный глазу, вписавшийся в Урал и богатую уральскую природу, а не подмявший их под себя. В нем много неба, воды, старых деревьев, он живописен летом и графичен зимой. Реж симпатичен раскидистой своей планировкой, затейливыми улицами, бегущими вверх и вниз, огромным старинным прудом неправильной формы с круглогодичной рыбалкой, выжившими особнячками XIX века и удивительно незлобивыми людьми.

Главная видимая со всех сторон достопримечательность Режа — полосатая красно-белая труба завода «Режникель», который 80 лет кормил город, а теперь вот, неожиданно для режевлян и, кажется, для себя, прекратил существование. Это было самое большое предприятие города, на котором работала тысяча человек.

В связи с закрытием завода уволены будут все, а сам завод, где жизнь не замирала ни днем, ни ночью, уже затих и опустел. Два других режевских завода почили в бозе еще раньше.

Завод и огорошившее всех его внезапное закрытие и привели меня в Реж.

Надо сказать, что «Режникель» предприятие не самостоятельное. Оно находится ровно посередине цепочки между добычей никелевой руды и выплавкой металла. «Режникель» производит штейн — промежуточный продукт, а никель в чистом виде получают в городе со сказочным названием Верхний Уфалей. Реж, Уфалей и рудник в городе Серове вместе образуют компанию «Русникель», производившую 15% всего никеля России.

Иван Иваныч Дмитриев, исполнительный директор завода:

— Мы не выдержали поднявшуюся в два раза цену на кокс и одновременно с этим опустившуюся цену на никель, это факт. Но этот факт вовсе не значит, что завод надо вот так прихлопнуть, бросить, и чтобы бурьян вокруг. У нас бывали простои в прошлом, но каждый раз мы все-таки возобновлялись, проводили частичную модернизацию, придумывали что-то…

— И завод жил?

— Дак ну конечно. Здесь же была научная площадка УПИ, билась инженерная мысль, здесь было так интересно! А вот что теперь меня гложет: поколения это все строили, и для чего? Душа болит. Мы же можем производить чугун и сталь, у нас выгоднейшее географическое положение, все коммуникации на месте. Перепрофилировать нас нужно, а не закрывать — вот крик моей души! Мы вон, в 2013-14 году сработали с небольшой, но все-таки прибылью. А потом государство увеличило тарифы на перевозки — и все. Получается, оно само работает на ликвидацию, так что ли? Вон, посмотрите, — на гербе Свердловской области написано «Опорный край державы», так не выбивайте вы эту опору-то!

Ах, Иван Иваныч! Сам-то он — рабочая кость, начинал помощником плавильщика в Верхнем Уфалее, потом выучился, стал мастером цеха, теперь вот директор. Работать ему хочется, в самом соку Иван Иваныч для руководящей работы, сорок лет ему всего. Но Иван Иваныч —лишь исполнительный директор, от него до владельцев, имя которых мало кто на заводе знает, — как до звезды Альдебаран. Владельцы же — совсем другого покроя люди, которым ни до державы, ни до никеля, ни до уволенных работников дела нет и быть не может. Так как-то уж повелось у нас в стране: чем больше бизнес, тем меньше у него совести и ответственности перед людьми. Сейчас вот, например, всеми активами завода владеет его кредитор, БИН-банк, получается, все эти страсти по никелю уходят в какие-то заоблачные выси к поэту-песеннику Михаилу Гуцериеву (16 место в списке Форбс за 2016 год, состояние 5,9 миллиардов долларов) и его племяннику Михаилу Шишханову (46 место в списке Форбс за 2016 год, состояние 1,6 миллиарда долларов).

Я же говорю — от Иван Иваныча до них — как до звезды Альдебаран.

Увольнение началось, как водится, с вранья народу. В двадцатых числах января, когда уже была готова дорожная карта ликвидации предприятия (подобные карты создаются на основе анализа производства и делаются не один день), приехал генеральный директор и сказал, дословно, что «на данную минуту речи о сокращении нет».

Тут увольнение и началось. Ну, конечно, формальные внешние вещи, типа выплат по среднемесячному заработку, были соблюдены, тут особо и придраться не к чему, хотя упорно циркулирующие слухи, что денег скоро не будет, подталкивают народ к увольнению по соглашению сторон, которое выгодно владельцам завода и невыгодно работникам. А неформально все знают, что работу в Реже найти невозможно, никаких новых мест не создается, одни торговые точки растут как грибы, и даже на сайте местной соцзащиты сказано, что «уровень безработицы выше среднеобластного».

И что? Примчался, фарами сверкая, губернатор? Или городское начальство обозначилось у входа на завод? Или, может быть, всесильная партия «Единая Россия» пришла на помощь рабочим, как всегда приходили они ей на помощь в день выборов? Ну или хоть коммунисты, второй век радеющие за дело рабочего класса, подсуетились?

Да нет, конечно. Не появился никто. На работников наплевать настолько, что в банкомате БИН-банка рядом с заводом деньги и то бывают не всегда. Отделения же БИН-банка в Реже и вовсе нет.

Счастье свое теперь каждый уволенный с завода кует сам. Трудно это для людей, которых государство приучило нос ни во что не совать, сидеть на печке, бояться да ждать чуда.

Рождение металла описано много тысяч раз, и внутренне ты к нему как бы готов: вот сейчас откроют печь, и потечет огнедышащая река, и золотые брызги будут разлетаться в разные стороны. Но когда печь открывается, и река течет, и белый дым столбом поднимается вверх, и фонтаны искр слепят глаза, и огненное варево заполняет желоб, а инопланетного вида люди в странных одеждах, стоя по разные берега реки, что-то ловко в потоке подправляют — дух все равно захватывает от этой силищи, и слезы наворачиваются на глаза!

Таким был «Режникель» еще несколько месяцев тому назад.

Сейчас я смотрю на завод с крыши плавильного цеха — дыхание его почти остановилось, жизнь покинула эту огромную территорию. До самого горизонта — ни одного человека, ни одной движущейся вагонетки, ни малейшего звука. Блестит, переливаясь серебристыми боками на солнце, новенькая градирня, неизвестно зачем построенная в конце прошлого года. Градирня стоила 10 миллионов рублей, не проработала ни одного дня, и теперь ее в лучшем случае законсервируют, в худшем — разрежут на куски. Завод, который, как и любой другой завод, был памятником труду, стал кладбищем этого самого труда.

Мы бредем от цеха к цеху с Ириной Шевченко, единственной сотрудницей завода, которая решила хоть как-то, щадящее и деликатно, побороться за его судьбу. Она предложила написать письмо Путину и губернатору Свердловской области, да профком забоялся, стал спрашивать разрешения у профсоюза металлистов, тот тоже забоялся, нашел отмазку — мол, на заводе членов профсоюза меньше 50%, чего писать-то? О том, что профсоюз должен защищать интересы рабочего люда, вообще уже, конечно, никто не вспоминал.

Шевченко не успокоилась, сильно она любила свою работу, за завод переживала, гордилась им и все не могла поверить, что вот так раз — и в секунду все схлопнется. Письма были написаны, подписаны почти половиной сотрудников и отосланы адресатам.

— А почему не все подписали? — спрашиваю Ирину.

— Одни уже уволились и сказали, что их завод больше не касается, другие посчитали, что это ничего не даст, а третьи забоялись.

— Письмо подписать забоялись?

— Ну да.

Портрет Ирины Шевченко, инженера «Режникеля», в здании плавильного цехаФото: Федор Телков для ТД

Я вспоминаю Пикалево — небольшой моногород в Ленинградской области, жители которого перекрыли трассу в знак протеста против закрытия основных предприятий и добились приезда президента и восстановления относительной справедливости. Было это всего семь лет назад.

— Ха, — смеется Иван Иваныч, — да какое там Пикалево, никто здесь про Пикалево и не слышал, а кто слышал — забыл давно. Мозги же людям забивают совсем.

— А чем? — спрашиваю я, думая, что, может, на Урале людям забивают мозги чем-то другим, чем в Москве.

— Да Марой Багдасарян, — говорит Иван Иваныч неожиданно, и я даже не сразу вспоминаю, кто это, настолько нелепо звучит здесь, на умирающем заводе, имя московской мажорской нахалки.

Каждую пятницу в холле «Режникеля» с восьми до десяти утра собираются сотрудники на отметку: нужно приходить и расписываться, что работу еще не нашел и что живой, если хочешь в течение трех месяцев получать среднемесячную зарплату. И такое ощущение, что это ты предприятию что-то должен, а не оно тебе. Начальники цехов отмечают в списке фамилию — и можешь идти домой. Домой расходятся не сразу, стоят, разговаривают. Обсуждают, что делать. Но как-то потерянно. За соседним столиком аккуратно одетая и со вкусом причесанная дама с бейджиком центра занятости Режа предлагает мне посмотреть вакансии, принимая меня за кого-то с завода. Смотрю — всего чуть больше 100 позиций, в основном для людей с высшим образованием. А вот что-то и для простых людей без образования: уборщики производственных помещений требуются за восемь с чем-то тыщ рублей.

— Ой, — там мой муж когда-то работал, от них все бегут, ужасное место, — говорит стоящая рядом женщина. — Да это вообще почти все предложения в какие-то шарашкины конторы, — добавляет другая. — К частникам нельзя идти, нагреют обязательно. А из нормальных мест нас только на кладбище ждут, а так — всем на нас насрать, даже президенту родному. С высокой колокольни.

Я прихожу в гости к двум уволенным сотрудникам «Режникеля» — Ире и Сергею, водителю автопогрузчика. Сергей сейчас перебивается случайными заработками — то подвезти, то поднести, то руками что-то сделать помочь. Живут они в малюсеньком собственном домике, построенном еще Сережиной бабушкой. Воды в доме нет. И колонки на всей улице тоже нет. Сережа возит воду на машине откуда-то. Газовая труба проходит по улице в нескольких метрах от дома, но денег на то, что сделать отвод, у Сережи и Иры никогда не было, а теперь уже и не будет. Я много где это по России встречала — газовая труба по улице идет, а жители улицы еду готовят на печке. Ира готовит на газе из баллона. Участок при доме — три сотки, на нем растут спасающие семью овощи — от картошки до помидоров. Скотину Сережа и Ира не держат, невыгодно это все стало, зато есть петух.

— Только, чтобы кукарекал! — говорит Сережа.

Сергей в доме в «Татарском» районе городаФото: Федор Телков для ТД

Дом Сережа начал перестраивать, второй этаж решили делать, а то уж совсем как у кума Тыквы получалось. Но теперь, конечно, все это строительство неизвестно на сколько отсрочено будет.

— Вот я не понимаю, — говорит Сережа. — Мы живем на металле и железе, почему мы вдруг стали невыгодными? Сидим на газе и нефти, а бензин такой дорогой, отдохнуть за двести километров съездить для нас уже проблема.

— А вы думали, что завод закроют?

— Мы думали, что в простой пойдем, как уже бывало, это не страшно, следили по телевизору за ценой никеля на Лондонской бирже, нам сказали, что от нее зависим. Сейчас не увольняемся ни я, ни Иринка, до конца будем ждать — а вдруг все-таки откроют.

— Очень я свою работу любила, прилепилась к ней и к заводу, я была контролером на производстве цветной металлургии, — вторит мужу Ирина.

— Так трудно поверить, что мы не нужны, руки-то у нас не из задницы растут, мы можем поддержать свою страну, мы ж не деньги просим, не подачки, а возможность самим на жизнь заработать в своем родном городе, где нам хорошо, а получается, что нужны мы только, чтобы голосовать. Мы — люди на коленях, дешевая рабочая сила, не знающая своих прав, — это опять Сережа.

— А вы когда-нибудь жили вдоволь? – меняю я тему.

— Да ну что вы, — машет руками Ирина. — Так, чтобы вдоволь — никогда. Чтобы пойти и просто купить, что понравится – тоже никогда. Я всегда беру самое дешевое, и продукты, и одежду. Мы все деньги вкладывали в ремонт дома, три года назад кредит взяли на 150 тысяч, сейчас выплачиваем по пять в месяц, вот как теперь будет, тоже не понимаем, да еще ведь дочку надо учить, она школу в этом году заканчивает, хочет архитектором стать.

На стене в комнатке размером с наперсток, где живет их дочка Настя, висит плакат, сделанный ее рукой. На плакате написано: «Ты и только ты хозяин своей жизни».

Только хозяевами жизни у Сергея и Ирины ну вот никак не получается стать.

И так становится за них обидно, и так хочется докричаться туда, на звезду Альдебаран, и сказать: барин — ну а как его еще-то назвать, хозяина этого? — в белом костюме и дорогой шляпе, ну вот перед тобой прекрасные, простые рабочие люди, ну что бы тебе к ним не приехать, собрать их всех да и поговорить не на языке сальдо-бульдо и не матом свысока, а нормально и просто, по-человечески, если ты еще помнишь, как это — по-человечески, не спесиво, с людьми разговаривать, объяснить, что произошло, а потом, умерив жадность, сделать что-то для тех, кто исправно помогал тебе и таким как ты наживать капитал, имея зарплату меньше стоимости табачной крошки в твоем кармане…

Но до Альдебарана докричаться невозможно.

Помнится, у Чехова в «Вишневом саде» впопыхах забывают старика Фирса, верой и правдой служившего господам всю жизнь, здесь же хотят забыть тысячу человек, а скоро, возможно, забудут и сам город. И даже звук лопнувшей не струны — страны! — никого не заставит содрогнуться.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!