Каннский кинофестиваль завершился не безоговорочной, но важной победой «Нелюбви» Андрея Звягинцева — фильма, который страстно хотел говорить о России со всем миром. Есть четыре способа смотреть это кино, считает автор «Таких дел»
Три главных награды Каннского кинофестиваля — Золотую пальмовую ветвь, Гран-при и Приз жюри — в этом году взяли фильмы об активизме — художественном, политическом и гражданском.
Три позиции
В «Квадрате» (Золотая пальмовая ветвь, режиссер Рубен Эстлунд, Швеция) речь идет о кураторе музея современного искусства, который любит устраивать арт-провокации для и против других — но в какой-то момент и сам становится жертвой перформанса. Самый пронзительный эпизод фильма — нападение русского актера, изображающего неандертальца, на целый банкетный зал, набитый богемой. Столкновение альфа-самцов светского общества с мужчиной родом из примитивного строя развивается по предсказуемому сценарию, но завершается настоящей трагедией. «Квадрат» — фильм разоблачающий, но не надменный: над собой он смеется не меньше, чем над треклятым современным искусством. И не просто смеется, а измывается. Но все равно ищет выход — и находит его в искреннем гуманизме, перевоспитании чувств.
В «120 ударах в минуту» (Гран-при, режиссер Робен Кампийо, Франция) активисты из французской организации Act Up сражаются за то, чтобы государство не замалчивало эпидемию СПИДа среди сексуальных меньшинств — и в своей борьбе готовы дойти до того, чтобы обливать чиновников искусственной кровью и приковывать наручниками к столбам. А еще они пробираются в офисы фармацевтических корпораций, чтобы требовать ускорения испытаний лекарств, и врываются в школы, чтобы раздавать ученикам брошюры и презервативы.
И собираются на мозговые штурмы, чтобы придумать лозунги и танцы для гей-парада. И устраивают раз в неделю вечеринки, каждая из которых похожа одновременно и на пир во время чумы, и на последний день Помпеи. Это настоящая революционная ячейка, и поскольку перед революцией все равны, то сценарий почти не выделяет основных героев. Их очень много — не меньше, чем в американском телефильме «Обыкновенное сердце», где за память жертв ВИЧ-эпидемии боролись Джулия Робертс, Марк Руффало, Джим Парсонс, Тейлор Китч и Мэтт Бомер. Но, в отличие от американцев, французы смешивают в одном котле сразу три трагедии — политическую, любовную и семейную. И потому рисуют портрет реальности, а не агитационный плакат.
В «Нелюбви» (Приз жюри, режиссер Андрей Звягинцев, Россия) косвенно освещается работа волонтеров из организации «Лиза Алерт» — добровольцев, которые ищут пропавших людей; тех, кто жертвует своим временем, а иногда и здоровьем, чтобы из общей мозаики общества не выпадали маленькие пазлы, на месте которых останется зиять пустота. На пресс-конференции в Каннах Андрей Звягинцев сказал, что таких пазлов — чудовищно много: «Каждый день по всей России исчезает примерно один «Боинг»». Почему режиссер выбрал сравнение с «Боингом» — для наглядности или для желания еще больше привязать свою семейную притчу к международному политическому контексту — вопрос спекулятивный: в фильмах Звягинцева часто находят смыслы, которые потом удивляют его самого. Но не пофантазировать невозможно — ведь «Нелюбовь» с ее обыденным сюжетом в пику радикальной трагедии героя «Левиафана» оказалась историей о каждом из нас. Режиссер устал рассказывать о России и теперь предпочитает кричать о ней — а раз так, то его сложно не услышать.
Уродливый брак завершается уродливым разводом. Сотрудница салона красоты Женя (Марьяна Спивак) давно живет с другим мужчиной — побогаче, позагадочнее и поаккуратнее в словах: когда она после секса скажет, что любит его, он снисходительно промолчит. Менеджер православной корпорации (это термин из фильма) Борис (Алексей Розин) уже создал новую — но в перспективе точно такую же — семью: от него беременна молодая девочка, которая любит делать селфи и звонить ему раз в полчаса. Женя и Борис так увлечены сведением счетов, что не замечают, как за стеной плачет 12-летний Алеша (Матвей Новиков).
Поэтому Алеша однажды исчезнет — то ли ночью, когда мама будет у любовника, то ли утром, когда папа будет слишком занят работой, чтобы пойти его поискать. Единственные, кто попытаются что-то сделать — это предельно собранные, немногословные, энергичные волонтеры, которые будут прочесывать леса, дежурить в больницах и ходить в морги.
Волонтеры в фильме — сжатый кулак, все остальные — виноватое, отупевшее и подставленное этому кулаку лицо. Отношение зрителя к «Нелюбви» будет целиком зависеть от того, кем он ощущает себя и режиссера — лицом или кулаком.
В победивших фильмах из Швеции и Франции с этим все ясно. Рубен Эстлунд — и жертва, и провокатор. Робен Кампийо — участник борьбы, полностью солидарный с хорошими героями — а других у него и нет. С российской картиной все сложнее — и это тоже может быть одной из причин, почему в иерархии Канн она заняла лишь третье место.
Как посмотреть
Самый худший вариант — если зритель идентифицирует себя с ущербными главными героями, а Звягинцева — с тем, кто пришел дать им волю. Такая позиция сразу вызывает отторжение.
Фильм перестает быть деликатным (как «Возвращение») и становится кричащим. Каждый из его художественных приемов начинает казаться избыточным. Частная трагедия очень грубо вписывается в общенациональный контекст: сперва на заднем плане звучат радиоэфиры об оппозиции, о ФСБ, о Путине и о конце света по календарю майя, а в финале подтягивается тяжелая артиллерия в виде передач Дмитрия Киселева об Украине. Кино должно быть совместным творчеством режиссера и зрителя, но Звягинцев будто бы не разрешает нам быть волонтерами, раскрывая все свои метафоры самостоятельно.
Главные герои давно мертвы, но страшнее то, что ни малейшего следа жизни нет в том, что их окружает. В офисе Бориса трудятся бородатые рабы, скрывающие свою личную жизнь от чересчур набожного шефа — «православного фундаменталиста» (и снова термин из фильма).
Камера Михаила Кричмана скользит с иконы на кабинет бухгалтерии — и этот прием кажется особенно беспомощным, если вспомнить, что мы уже встречались с ним в машине героя «Левиафана». Мещанский быт персонажей, как всегда у Звягинцева, продуман до мелочей: специально для фильма обставили три квартиры. Но беда в том, что герои сами так же схематичны, как планировка их домов. Какие-то девицы в ресторане — о ужас — делают селфи и скачут из койки в койку. Безумные мамаши лепят пельмени и решают квартирные вопросы.
Женщина в спортивной майке люксового бренда с надписью Russia на груди бежит под снегом по беговой дорожке. Это настолько наглядно, что уже не смешно.
А отсутствие иронии в кино — это почти всегда приговор. Потому что где нет ее, там нет и любви — самой материи любого искусства. Кино Звягинцева в этом смысле — антиматерия. Черная дыра, пытавшаяся проглотить весь остальной Каннский конкурс. Смешной момент здесь всего один, и тот, кажется, незапланированный: волонтеры прочесывают дремучий лес и протяжно, как в русской народной сказке, кричат: «Алеееешаааа!»
Бесчувствие «Нелюбви» перестает быть заметным, если зритель решит, что он с режиссером по одну сторону баррикад — среди подвижников, которым не безразлична Россия. Тогда все сразу встает на свои места: обличительный пафос фильма кажется отважным, нежелание снимать кино на деньги государства — плевком в лицо Левиафану, а излишняя наглядность образов — криком души. Ведь до черствых людей не достучаться с помощью изящных метафор, здесь нужны дубинки потяжелее. А еще лучше — ввести международный миротворческий контингент под руководством председателя Каннского жюри Педро Альмодовара.
Третья возможная позиция зрителя — считать Звягинцева тем, кого надо спасать, а себя — всезнающим проводником. Но она самая бесплодная и высокомерная, однако именно ее занимают недовольные фильмом критики; например — в этой статье.
Есть еще четвертая — приравнять к героям и себя, и режиссера, а волонтеров (действительно святых и не ищущих награды людей) оставить в покое. Но чтобы быть по одну сторону баррикад, нужно испытывать друг к другу чувства, а в «Нелюбви» их по умолчанию нет. Это фильм об отсутствии у русских людей малейшей эмпатии на любом уровне — к себе, к родным, к чужим. А в нелюбви не может родиться ничего свободного — так что единственное еще более-менее чувствующее существо растворяется тут среди берез на десятой минуте фильма.
В итоге самая комфортная позиция для зрителя — не судить автора и самому попытаться остаться над схваткой. Тогда выясняется, что Андрей Звягинцев, когда-то мастер если не свежих авторских высказываний, то искусных репродукций Бергмана и Тарковского, а затем — безжалостный сатирик русского мира — внезапно стал специалистом по жанровому кино. И снял страшный, умный и хладнокровный нуар. Что-то вроде «Исчезнувшей» Дэвида Финчера или сериала «Пропавшие без вести» канала Starz. Или что-то вроде скандинавских нуаров. Кино с безупречной логикой и стилем. Шаг вперед это или шаг назад, каждый зритель сможет решить уже 1 июня.
