От земной любви здесь никуда не деться, но в том-то и состоит особенность Турции, облегчающая судьбу новоявленного иммигранта: кажется, что тебя здесь принимают целиком, какой есть
«Главное турецкое слово — хаир, нет», — напутствовал меня друг, когда я впервые отправилась в Стамбул в декабре 2007-го, чтобы в тишине и одиночестве встретить Новый год. Предполагалось, что именно с помощью этого волшебного слова я буду отбиваться от горячих турецких парней, которые в Стамбуле, как известно, не дают девушкам ходить в тишине и одиночестве по улицам. Десять лет спустя, когда в Турции будет проводиться референдум, и слова «да» и «нет», evet и hayır, станут возможными ответами на вопрос, согласны ли вы на переход от парламентской республики к президентской, я вспомню напутствие своего друга и порадуюсь, как в итоге он оказался прав, hayır — это действительно главное турецкое слово. Но тогда, в 2007-м, я еще всему говорю «да»: чайкам, Босфору, паромным переправам из Азии в Европу с неизменным горячим чаем на холодной палубе, запаху дыма от печек-буржуек в Чукурджуме. Мне так понравилось. Я обязательно вернусь — и обязательно останусь, выйду замуж, рожу двух детей, каждый апрель буду водить их в парк Эмирган любоваться тюльпанами, каждый май — любоваться розами в парке Гюльхане.
Отбиваться, в общем, не понадобилось — оказалось, что горячие турецкие парни в Стамбуле так же редки, как тишина и одиночество. За весь первый приезд слово «хаир» пригодилось мне только раз, когда в окрестностях Большого Базара какой-то ловкий парень бежал за мной и пытался поймать меня за руку, умоляя: «Please, please, welcome to Istanbul». Я же и без того чувствовала себя здесь довольно обласканной. Я и сейчас то и дело испытываю всю сложную гамму стамбульского навязчивого гостеприимства к пришельцам — а слово «yabancı», чужак, равно относится и к иностранцам, и к обитателем соседнего подъезда, и к гостям из соседней галактики. Когда все жители моего подъезда выстраивают столы во дворе и зовут меня на четырехчасовое чаепитие с бёреками, попробуй отвертись. Когда весь трамвай, сообща, кормит моих детей конфетами. Когда продавец рыбы на базаре и все его покупатели разом, улыбаясь, вскидывают руки, сцепив указательные пальцы: русский и турок братья навек.
От этой земной любви здесь никуда не деться, но в том-то и состоит особенность Турции, облегчающая судьбу новоявленного иммигранта: кажется, что тебя здесь принимают целиком, какой есть. После моей собственной Родины, неласковой даже к своим гражданам, такое безоговорочное принятие кажется подарком, от которого не отказываются. «Ты уже не иностранка, — объясняют мне школьники в трамвае где-то в первый год моего приезда. — Ты живешь здесь, ты умеешь по-нашему, ты наша». Мой недолгий опыт смены географии (учеба в Вене, в Берлине) уже доказал мне, что как бы ты сам ни полюбил и ни принял чужую культуру, это еще не значит, что она любит тебя. Турция даже не просит от тебя особого усилия любви, что делает ее идеальной страной для эмиграции.
Я тем более понимаю это, потому что знаю, что стать своим в России невозможно. Можно говорить по-русски, учить наизусть Пушкина, запоминать анекдоты про Брежнева и соблюдать правила русского застолья, и тебя все равно не примут за своего, если тебя не объединяет общий с русскими опыт страдания. В Турции этот экзамен сдаешь с легкостью. Ты — свой, если можешь пропеть первые две строчки «Марша независимости», если умеешь к месту ввернуть высказывание Ататюрка «Счастлив говорящий «я — турок»», если ты с должным восторгом воскрикнешь «эйваллах» после хорошего ужина. Причина элементарна: дело в том, что это очень молодая нация. Современной Турции нет и столетия. Мы наблюдаем ее в великолепных руинах прошлого, с которыми она не чувствует практически никакой связи, и принимаем декорацию за сюжет.
В мой первый приезд в Стамбул я, как всегда, вооружилась книгами. Казалось, что мой ликбез, состоявший из книги Памука «Стамбул, город воспоминаний» и распечатанного эссе Бродского «Путешествие в Стамбул», был выбран безупречно. Никогда особо не любила ни того ни другого, но почему-то им поверила: и Памук, который Стамбул обожает, и Бродский, который его возненавидел, считали Стамбул городом без будущего, слишком сильно погрязшим в прошлом. Сколько я потом видела таких же, как я, новобранцев с тем же списком литературы, с тем же романтическим образом, не имеющим к реальности отношения. Как часто мне хотелось бы предупредить тех, кто приезжает в Стамбул впервые, что путеводители врут далеко не только про даты постройки церквей и время работы ресторанов.
«Я приехал сюда взглянуть на прошлое, не на будущее, ибо последнего здесь нет: оно, какое оно ни есть, тоже ушло отсюда на Север, — пишет Бродский. — Здесь есть только незавидное, третьесортное настоящее трудолюбивых, но ограбленных интенсивностью истории этого места людей. Больше здесь уже никогда ничего не произойдет, кроме разве что уличных беспорядков или землетрясения». С конца 90-х годов в квартирах на стамбульских холмах, открывавших лучший обзор на Восток, крепко засели международные журналисты. Чудовищная война в Сирии и беженцы, заполонившие вдруг улицы, газовый душ бунтующим студентам на Истикляль, взрывы, полет истребителей над жилыми домами во время военного переворота — на интенсивность истории этого места его обитатели совсем не жалуются.
Я сама ошибалась, полагая, что в Турции нет истории. Если я искала здесь убежища, то скрыться хотелось именно от ее слишком резвого бега. Глядя на портреты Ататюрка в каждом кабинете, магазине и кафе, я воображала себе экс-Константинополь как застывший в янтаре осколок большой империи, малую версию моей любимой Австро-Венгрии, историю и литературу которой я изучала в университете — когда-то утопающую империю точно так же украшали, как ордена, портреты Франца-Иосифа. К такому резвому бегу событий я точно не была готова. Если ты живешь в Турции сегодня, ты почти не можешь отстраниться от политики и наслаждаться ее руинами и пахлавой. Это совсем не правильный адрес для тех, кто хочет хоть на секунду выйти из новостей, перестать думать о том, что происходит, не ощущать так остро свою собственную ответственность. Единственное, чем жизнь здесь отличается от жизни в России — ты не испытываешь той же вины и разочарования, когда проигрываешь очередную битву.
Хотя, возможно, именно за то я и выбрала когда-то Стамбул: не за различие, а за сходство. Иногда кажется, что Турция та же Россия, только с солнцем, кебабами и очарованием географии. Здесь все как будто так же — но совсем иначе, потому что пока у тебя нет печальных уроков истории, чтобы их выучить, ты всегда можешь верить в счастливые финалы. А единственный урок, который турки вынесли как из столетней истории своей республики, так и из тысячелетней истории своей земли — что все когда-нибудь проходит. Одних негодяев у власти сменят другие негодяи. Эти будут запрещать учиться и работать девушкам с покрытой головой, те станут запрещать алкоголь и сажать в тюрьму за воображаемую причастность к несуществующим террористическим организациям. И тех и других надо просто перетерпеть. И говорить «нет» любому окончательному решению, любой абсолютной власти, которая хочет остановить этот мерный ход — если не сказать «галоп» — истории.
