Где правда, кто виноват и кого в этой истории жальче — пострадавшего или медиков? При ближайшем рассмотрении оказывается, что виноваты все. И всех жалко
Мужчина с окровавленной головой, в порванной футболке и с многочисленными татуировками, покачиваясь, выходит из больничной палаты и сразу падает. Мимо него спокойно проходит медсестра и уходит в другую комнату, в отдалении на кушетке спит медбрат. Мужчина пытается приподняться, падает вновь и вновь, головой о кафель, на полу появляется кровь. Мимо ходят люди в медицинской форме. Пострадавший упадет еще два раза, привалится к стене, попытается встать на ноги, упадет уже с высоты собственного роста и затихнет насовсем. Рядом с ним теперь три медицинских работника, один надевает перчатки и трясет его за плечо, потом треплет по щеке, потом осматривает рану на голове и брезгливо вытирает руку о волосы пациента. Вокруг головы постепенно натекает лужа крови. Медики немного ругаются между собой, девушки берут человека за ноги и пытаются тащить его по полу, кровь размазывается вслед их движению.
Медбрат продолжает спать.
Свара
У этой видеозаписи сотни тысяч просмотров в интернете, почти неделю ее крутят по федеральным каналам. Заголовок на «Первом»: «Следователи в Смоленске разбираются со скандальным случаем в городской больнице, где скончался пациент», «Москва 24»: «В отношении оставивших умирать пациента врачей из Смоленска началась проверка». Дискуссию по поводу смерти человека в «Красном кресте», смоленской клинической больнице скорой медицинской помощи, сложно пересказать цензурно. «Врачи-убийцы», «да пусть эти алкаши сами передохнут», «а если так с тобой?», «я лежал с бомжом в палате, пусть их вообще с улицы не забирают» — и дальше по накатанной с призывами к массовым расстрелам. Только одни хотели бы стрелять врачей, а другие — алкоголиков и бомжей.
— Они так и в карте записали — «неизвестный», — Галина Михайлова говорит напряженно и тихо, приходится специально вслушиваться. — А потом это подхватили в интернете. Те, кто пишет, что он бомж и алкаш, могли бы хоть на кроссовки его посмотреть, они стоят тысяч семь или десять, я сейчас уже не помню.
Галина — родная сестра человека с видеозаписи. Его звали Сергей Иванов, ему было 47 лет, в больницу он поступил ночью 11 июня, предположительно после драки в кафе, через некоторое время впал в кому и скончался 23 июня 2017 года. Видео появилось в открытом доступе совсем недавно, до этого Галина ходила с записью в Следственный комитет, но проверка показала, что «в данной ситуации фактов, указывающих на событие преступления, предусмотренного частью 2 статьи 124 „Неоказание помощи больному“, не установлено».
Время
Сергей ИвановФото: из личного архива
Сейчас идет вторая проверка. Мы встречаемся с Галиной и ее мужем как раз около здания смоленского Следственного комитета. По словам Галины, новый следователь считает, что преступление все-таки состоялось.
— Брат попал в больницу после драки, — рассказывает женщина. — Мы просто пытались выяснить все обстоятельства, я совершенно не ожидала увидеть, что с ним так обращаются. Барменша из заведения, где все произошло, сказала, что скорую вызвали в половину одиннадцатого вечера и она приехала быстро. Когда я увидела в больничной выписке, что он поступил в 4:30 утра, мне стало интересно, где же его столько часов возили!
Женщина написала заявление в больницу, чтобы ей предоставили доступ к записям внутренних видеокамер, получила разрешение и уселась в тесную комнатушку вместе с охранником. Когда она увидела то, что происходило с ее братом, Галина попросила разрешения переписать запись себе. Охранник разрешил, но, пока Галина бегала покупать флешку, передумал, сказав, что для этого нужна отдельная подпись главного врача. Впрочем, Галина получила и ее.
— Главврач Владимир Журавлев говорил, что в больнице брат вел себя агрессивно, отказался от госпитализации и ушел. Якобы потом его привели прохожие и у Сережи бутылка водки была в кармане, — возмущенно говорит Галина. — Но на видео видно, что он все время был в комнатке, куда его положили, что ни один врач к нему не подходил, что ему рану никак не обработали.
После паузы она продолжает совсем тихо: «А они даже ему кровь не смыли… Даже йодом не помазали… Даже йодом!»
Сестра Сергея утверждает, что, кроме этого видео, было еще четыре из кабинетов, которые и доказывали, что мужчина не покидал здания больницы. Она переписала и их тоже, но дома их посмотреть оказалось невозможно, видеозаписи были «битыми», с черно-белыми помехами.
Именинник
— Когда его привезли, он говорил свое имя, фамилию, год рождения. Никаких агрессивных действий, никаких маханий руками он не предпринимал, — продолжает Галина. — В больнице говорят, что запись — видеомонтаж, что он неадекватный был, а это неправда. То есть — ложь.
Она рассказывает, что наколки у Сергея остались с «зоновских» времен — мужчина 19 лет из 47 провел в местах лишения свободы. Галине неприятна эта тема, и она не рассказывает, за что сидел ее брат: «В 16 лет с друзьями угнал мотоцикл покататься, а дальше так и пошло…» На вопрос, за что были остальные сроки, она отвечает: «Вы правда считаете, что это имеет значение? Он не ангел, и это все было в его жизни, но последние пять лет он вел абсолютно здоровый образ жизни, не употреблял спиртное, не употреблял наркотики, даже не ел сахара и соли, качался». По словам Галины, после освобождения он не мог устроиться на работу официально, шабашил на стройках.
Двенадцатого июня у Сергея был день рождения. Вся семья жила рядом, но двумя домами — Галина с семьей и Сергей с мамой. Готовились отмечать: закупили мяса на шашлыки, подарки.
— Мама приходит с утра, я ей говорю — с именинником тебя, мамуль! — рассказывает Галина. — А она говорит, что именинника-то и нет, не ночевал. Искать мы стали сразу, потому что не было такого, чтобы он не позвонил и не предупредил, что его не будет дома.
Матери Сергей позвонил в десять часов вечера 11 июня. Сказал, что встретил старого знакомого, немного посидит с ним и поедет домой. В десять тридцать женщина стала набирать номер сына снова, но тот не отвечал. Сейчас мать Сергея щелкает пультом, когда по очередному каналу показывают видео с гибелью ее сына. Она пыталась, но так и не смогла себя заставить его посмотреть.
Место
Драка, где Сергей получил травмы, произошла в кафе «Хмель» на Колхозной площади. С нее отлично видно древние стены Смоленского кремля и главный собор города, это самый его центр, но место не туристическое. Вещевой рынок, куча ларьков, бабульки торгуют яблоками и носками, молодые люди с бегающим взглядом — телефонами и сим-картами. Шумно, грязно, в полдень уже много подвыпивших людей. Один сидит на земле и мотает головой, мимо проходят сосредоточенные люди с покупками.
На вывеске «Хмеля» написано «паб», но с этим словом кафе проассоциировать сложно. Внутри к стенам прикручена деревянная доска, исполняющая роль стола, на стенах висят таблички: «Оставляем за собой право выгнать клиентов в неадекватном состоянии» и «Водка без пива — деньги на ветер». За деревянной стойкой множество кранов с пивом и спортивного вида бармен в кепке и с толстой цепью на шее разговаривает по телефону, еще двое выпивают. За нами образуется небольшая очередь: яркая блондинка с похмельным мужчиной не может выбрать сорт пива, за ними стоит пожилой человек с сотней рублей и фразой «мне как обычно». Мы чужие, и бармен с нами разговаривать не хочет.
— На что угодно поспорю, что у тебя там диктофон в кармане! Я скажу, а ты все равно напишешь, как тебе скажут!
— Кто скажет?
— Ну эти, как их, — бармен крутит руками в воздухе, — контролирующие органы! Сегодня приходили опять, опрашивали, писали, подписывали, вся эта мутотень. Эй, не снимай, нам реклама не нужна!
С дракой получается непонятно. По словам Галины, барменша, работавшая в тот вечер, сначала сказала, что Сергей зачинщиком не был, стоял в стороне и даже вроде бы приговаривал: «Только бы не сорваться, только бы не полезть», а потом его ударили кастетом по голове и прыгали по лежащему телу. Но чуть позже следователям та же барменша сказала, что не было вообще никакой драки, а двое сильно выпивших друзей упали с крыльца. Травмы Сергея — перелом свода и основания черепа, перелом лицевых костей, перелом носа, перелом локтевого сустава, изувеченные кости таза — скорее свидетельствуют в пользу первой версии.
Я спрашиваю у бармена, часто ли здесь бывают драки, что делают в этом случае — останавливают, выгоняют, вызывают полицию? «Какая полиция, — гогочет тот. — На улицу выгоняем и смотрим, как они **** [дерутся. — «ТД»], ставки делаем». Парочка у стола тоже смеется и заказывает еще пива.
— Вы не местные и в делах наших не шарите, — добавляет бармен. — Этот мужик — наркоман, рецидивист, он и сидел за распространение наркотиков, его весь город знает.
Я спрашиваю, какие наркотики употреблял Сергей; один из мужчин говорит: «Да на игле он сидел, я сам семь лет на героине, что я, не знаю?!» По виду мужчины не очень понятно, шутит он или нет, его товарищ крутит в руках маленький ножик-бабочку, но, заметив мой взгляд, прячет его в карман.
Бармен говорит, что все равно считает важным наказать врачей. «Тут ведь неважно, алкаш он или наркоман, правда? Эта… клятва Гиппократа: сказали помогать — помогай, — говорит он. — Но я считаю, что его судьба убила, а не врачи. Человек сам себе выбрал такую судьбу!»
Я рассказываю, что, со слов сестры, Сергей уже несколько лет не пил, — это вызывает новый взрыв хохота.
— Ты посмотри! — бармен широким жестом обводит небольшое помещение. — Как по-твоему, сюда пить приходят или как в библиотеку — книжки читать?
Красный крест
Смоленскую больницу, которую все местные называют «Красный крест», построили еще в 1897 году, это эклектичное собрание зданий от родильного отделения в старорусском стиле до мрачноватых кирпичных построек шестидесятых годов, соединенных переходами. В административное здание нас пускают, не дослушав про цель визита. Помощница главврача называет «девчатами», сетует, что начальник в отъезде, и сажает на кушетку перед кабинетом начмеда Надежды Кронштофик. Заместитель главного врача по медицинской части занята — она по телефону пытается найти бесплатные эластичные бинты для пожилой женщины, сидящей рядом с нами.
— Галя, ну это же наша Ольга Павловна, — доносится из раскрытой двери кабинета. — Ну давай поищем что-нибудь, нам ее переводить, без бинтов не примут, купить ей не на что.
Бинты находятся, доктор спрашивает: «Вы ко мне?» — и запускает нас в кабинет. Выражение лица на слове «журналисты» никак не меняется, она сразу начинает рассказывать монотонным голосом:
— Поступил он к нам в состоянии сильнейшего алкогольного опьянения, избитым. Его осмотрел дежурный нейрохирург, травмы не нашел, но, учитывая его состояние, его положили в… Я не хочу говорить слово «отстойник», у нас есть такая небольшая палата, чтобы такие люди отсыпались, чтобы потом можно было сделать МРТ или КТ.
Чуть позже мы зайдем в эту палату — крошечную аскетичную комнату, пропитанную запахами алкоголя, мочи и экскрементов. По словам врачей, 60% тех, кто поступает в приемную «травмы», — сильно пьяны.
— Мы сразу и не могли никакого обследования провести, потому что его под томограф положить было невозможно такого буйного, — говорит Надежда. — Эти пациенты у нас выворачивают раковины, ломают кушетки, видите решетку на окне? Ее с корнем выдирали.
Как утверждает Кронштофик, потом медицинский персонал отвлекся на людей, поступивших с места ДТП, а когда вернулся — Иванова уже не было. Версия больницы — он куда-то ушел и вернулся еще более пьяным и окровавленным.
— Медбрат проводил его в палату и вроде бы должен был позвонить врачу, потому что травма была очевидна, — усталым голосом говорит врач. — Только у нас один нейрохирург на все отделения. Вы знаете, что такое нейрохирург? Они же все учатся много лет, а потом хотят делать сложные интересные операции, а не вот это вот в приемном, шить десоциализированных людей, которые на тебя плюют, писают, матерятся… Да, возможно, хирург подошел не сразу, это наша реальность, он не может размножиться.
То, что люди поступают одновременно с травмами головы и алкогольным опьянением, сильно затрудняет диагностику. Нечеткие движения, неадекватное поведение, сонливость и все остальное — клиника одна и та же. При этом отправить таких больных в центр детоксикации из травматологического отделения врачи не могут, потому что не снят основной диагноз, не определена степень тяжести травмы. По протоколу в случае криминальной травмы нужно отправить телефонограмму в полицию — по словам Кронштофик, они так и сделали — и взять кровь на алкоголь. Только у Сергея анализ крови не брали якобы из-за полностью склеротизированных вен. Она рассказывает, как уже в реанимации ему специально ставили подключичный катетер — в вены на ногах, руках и в паху игла просто не входила.
Финал
— Я не оправдываю своих сотрудников, поверьте, — говорит Кронштофик. — Я считаю, что можно было убыстриться, сделать все гораздо пристойнее. Мы не нарушили правила оказания медицинской помощи, что же касается деонтологии…
Надежда Кронштофик задумывается. Деонтология — это учение о проблемах морали и нравственности, особый раздел этики. Врачебную деонтологию преподают в медицинских вузах России, где-то в виде особого курса, где-то отдельными часами в курсе общей философии. Предполагается, что будущих медиков учат правильным взаимоотношениям с коллегами и пациентами. Все медицинские работники на видео — студенты Смоленской медицинской академии, они имеют право работать в больнице, потому что персонала не хватает.
— Что касается деонтологии, — говорит доктор, — я считаю, что нас сгубил его большой вес. Он весит… Весил больше ста килограммов, девочки просто не смогли его поднять, перетащить на каталку, физически не смогли. Да, лично я бы на их месте хотя бы осталась держать пациента за руку, но я выросла и начала работать в другое время. Мы разные. Люди все разные. Мне жаль, что у нас не стоит за воротами толпа, мечтающая работать в этих условиях, когда все время кровь, грязь и мясорубка.
Надежда Кронштофик проводит нас по длинным больничным переходам, то и дело здороваясь с коллегами и с пациентами, показывает, как выглядят инвалидные кресла и каталки. Они точно такие же, как и в любой российской больнице: неказистые, клеенчатые, с инвентарными номерами, одна тяжко осела на правое колесо и прислонена к стенке. Кронштофик говорит, что двадцать семь минут промедления, которые и оказались зафиксированы на пленке, никак не повлияли на финал. «Он же не умер в нашем отделении, на следующий день он очнулся, сел на кровати, даже послал врача по матушке, — говорит она. — К сожалению, еще через два дня пациент стал ухудшаться. Его оперировали, удалили гематому, но это не помогло. Если бы он получил эту травму на улице, к нему могла бы столько же ехать скорая».
Именно Надежда Кронштофик дала распоряжение отдать видеозапись семье Сергея Иванова, чтобы помочь понять, когда мужчину привезли в больницу. Начмед говорит, у нее «мысли не было», что на записи может быть что-то не так. «Если бы мы что-то такое подозревали, мы бы попытались ее скрыть, правда? — впервые за разговор женщина улыбается. — Но мы поступили честно, мы отдали все семье, мы соболезнуем».
Медсестры и медбратья, которые попали на видеозапись, продолжают работать в приемном отделении. Зарплата санитарки — около 14 тысяч рублей, медсестры — около 20, единственный нейрохирург, работающий и в приемном, и в нейрохирургическом отделении, получает 31 тысячу 810 рублей и часто говорит об уходе и переезде в столицу.
Надежда Кронштофик тяжелой походкой возвращается в кабинет. На прощание говорит нам: «Не надо думать, что медицина является чем-то эксклюзивным в нашем государстве, сравнительно с общим состоянием нравов». Около ее кабинета уже сидит очередь из десятка посетителей.
Хотите, мы будем присылать лучшие тексты «Таких дел» вам на электронную почту? Подпишитесь на нашу еженедельную рассылку!
