Плохая мать

За столом сидели пятнадцать человек, Анна посчитала. Ей сесть не предложили, она стояла, не зная, куда деть большие натруженные руки, пыталась поймать чей-нибудь сочувственный взгляд.

Сочувствующих не было.

«Ну и зачем вы сюда пришли»? — спросила строгая женщина с аккуратно уложенной прической.

За все заседание комиссии по делам несовершеннолетних, которая решала, хорошо ли Анна следит за своими детьми, ей не удалось сказать почти ничего. На нее кричали, называли лентяйкой и плохой матерью, говорили, что дома у нее антисанитария и нечего есть. Перед лицом Анны трясли фотографиями с полузаправленной кроватью и кастрюлей из-под каши, замоченной в мойке. Строгая женщина цедила сквозь зубы: «У меня трое — они всегда застилают кровати, и не надо мне тут говорить, что это невозможно, не надо».

«Как пантеры на меня накинулись, топили меня, я растерялась, — говорит Анна и начинает плакать. — А потом они сказали, что я там не кричала, в грудь кулаками не била, значит, старшие дети мне не нужны».

Младшая дочка Ани, Катя, прилипает к маме, начинает широкими движениями вытирать ее лицо. Катюшку собирались забрать — как забрали трех старших дочек Анны, — но групп для таких маленьких в детском доме поблизости нет, пришлось бы увозить девочку на другой конец области. «Наверное, пожалели», — неуверенно говорит Анна, но чем руководствовались в своих решениях сотрудники опеки, понять сложно, а что-либо объяснять никто не считает нужным.

Минус три из четырех

Анна родилась и выросла в небольшом поселке в Смоленской области, на самом его отшибе. Пара типовых кирпичных двухэтажек, несколько частных домов, остановка маршрутки, ларек, почтовое отделение — и огромный интернат для детей, оставшихся без попечения родителей. Это центр и основной работодатель поселка, там же и школа, в которую ходят все немногочисленные дети поселка, не живущие в учреждении. Анна последние пятнадцать лет работает в интернате уборщицей.

«“Генералю” я через два дня на третий, — объясняет она. — Так-то мою все каждый день, но дети же! Тут по стене проведут ручкой или фломастером, тут следы от обуви остаются — я уж понимаю: надо опять генеральную уборку делать».

Руки у Ани красные и обветренные, плечи ссутулены, она ерошит практичную короткую стрижку, дочка немедленно целует ее в макушку. Кате пять лет, все дни она проводит с мамой — до ближайшего детского сада никакого общественного транспорта не предусмотрено. А вот еще три дочки Анны — Ира, Женя и Маша — теперь живут в том самом интернате, куда женщина каждый день ходит убирать.

Старших в детский дом забрали в прошлом октябре. Я спрашиваю, почему так получилось, Аня отворачивается к окну и опять плачет. За нее отвечает ее собственная мама, бабушка девочек Елена: «Мы не знаем. Честно говоря, мы просто этого не знаем».

Сигнал

Когда органы опеки пришли в первый раз, Анне сказали, что о ней был «сигнал». Какой сигнал? От кого? А неизвестно. Соседи, недовольные детским шумом. Недоброжелатели, желающие получить квартиру, которую Анне дали как многодетной матери, — нет детей, нет и квартиры. Версии могут быть разные, настоящей причины все равно никто не скажет.

Опека обязана ходить по таким сигналам — и часто благодаря этому удается предупредить случаи трагические, когда детей бьют, мучают, не кормят. Кроме очевидных критериев оценки есть и другие — например, плохо определяемое «материальное благополучие». А это значит, что в дом без предупреждения придут чужие люди и будут задавать самые разные вопросы. Не пьете ли вы тут случайно, а то вот у вас бутылка из-под алкоголя на подоконнике стоит? Вы цветы туда ставите? А чем докажете? Кормите ли девочек, есть ли у них место для сна? А одежда? А в холодильнике что у вас? Грязноват холодильник-то, Анна, не находите? И в раковине что — кастрюля немытая? Нехорошо!

Таких визитов было несколько. Опека хочет перестраховаться: если с детьми что-то случится в семье, отвечать за это будут органы опеки и другие службы, а если в детском доме или в интернате — администрация заведения. Сделали те самые фотографии, которые и стали доказательством ненадлежащего исполнения материнских обязанностей: разрисованные обои (сейчас Анна с мамой и братом их уже переклеили), разобранные кровати, замоченная в раковине грязная кастрюля.

Я оглядываюсь — новые узорчатые обои с блеском, панель телевизора, Катюша открывает шкаф, где аккуратно повешены нарядные платья, показывает свое самое любимое. В углу лежит куча игрушек, сверху сияет разноцветными огоньками хвост у куклы-русалки. «Кать, ты б игрушки прибрала», — нервно говорит бабушка, увидев, куда я смотрю.

Кровати застелены, потому что спать на них сейчас некому, Катюша теперь не спит без мамы, боится, что придут чужие люди, заберут ее так, как забрали сестер. Мы в квартире уже два часа, но девочка смотрит на нас с опаской и в основном из-за маминой спины.

«Для меня это было как ножом по сердцу, — Анна подбирает слова, бессознательно крепче обнимает младшую дочку. — Они пришли и просто их забрали. Они сказали, что я смогу их вернуть. Я смогу их вернуть?»

Аня рассказывает, что старшая, Ира, все время плачет, особенно ночами. Что Женю обижает одноклассник, а воспитатели ее не защищают. Что Маша любила петь и танцевать, а теперь что-то разлюбила, притихла и танцует только на выходных, когда Ане разрешают их забирать домой.

«А в понедельник вы ведете их обратно, в детский дом?»

Анна кивает и молчит. Одна из сотрудниц опеки, когда детей забрали, сказала, что наконец-то она спокойна: дети будут спать на чистых простынях и приучатся к порядку.

Оценка

Я спрашиваю Аню, есть ли у нее друзья. Она отвечает неопределенно: в молодости были, вот и кум тут живет по соседству, с ним она общается иногда, а так некогда, работа и дети. Спрашиваю, чем она любит заниматься, и женщина не знает, что ответить. Рабочий день с восьми утра до шести, полторы смены. Дома постирай, приготовь, уроки проверь — перечисляет она и с гордостью говорит, что старшая участвует в олимпиадах по биологии, по которой она помочь не может, а вот по немецкому получается, немного помнит язык еще со школы.

Шпаргалка. Светлана повесила список требований комиссии органов опеки, чтобы не забыть чего стоит делать и за чем стоит следить в доме.Фото: Стоян Васев для ТД

Наконец, Анна вспоминает, что любит всех уложить и смотреть детективы, но до конца досматривает редко, засыпает от усталости. Выходные? Ходит гулять — с детьми. Абсолютно все, что рассказывает женщина о себе, на самом деле о детях.

Анна приглашает нас выпить чаю, мы проходим на кухню, и она неожиданно начинает открывать шкафы:

«Смотрите, у меня тут макароны! И гречка вот, и манка, и консервы. И в холодильнике тоже все есть! И чистый холодильник у меня, чистый!»

Анна теперь думает, что каждый имеет право оценивать, как она живет, что она ест и где спит. С октября ее в этом убедили, хотя женщину оскорбляет то, что ее считают плохой хозяйкой и матерью. Она сбивчиво объясняет, что девочки не любят кашу по утрам, на обед едят борщ и гороховый суп, а вот щи им не нравятся. Что не надо ее учить, как готовить, потому что борщ она делает по маминому рецепту, а еще умеет суп-пюре, а когда есть тыква — оранжевый суп, дети любят.

Все кастрюли на кухне Анны вымыты до блеска.

Вход рубль — выход десять

«Когда мы пришли на одно из заседаний комиссии по делам несовершеннолетних вместе с Анной, нам там, мягко скажем, не обрадовались, — говорит Алина Киприч, социальный педагог фонда “Дети наши”. — Гораздо удобнее иметь дело с таким вот безответным человеком: она слово — ей десять, она теряется, не знает своих прав, а объяснять ей их никто не собирается».

В октябре Анну убедили подписать бумагу о временном помещении ее детей в учреждение — дескать, вы приберете, наладите свою жизнь, отдохнете, а дети пока съездят в лагерь, на море. «Разве вы, мамочка, можете на свою зарплату отвезти их на море?»! Когда Анна попробовала не согласиться, ей пригрозили тем, что детей заберут насовсем.

«Несмотря на то что форма временного изъятия детей из семьи вроде бы направлена как раз на то, чтобы не забирать их окончательно, по факту получается как в пословице: вход рубль, выход десять, — говорит Павел Исаченко, еще один социальный педагог фонда. — Для того чтобы получить детей обратно, нужно пройти недружелюбно настроенную к тебе комиссию, которая, в общем-то, может принять любое решение».

***

История Анны пока не закончена, хотя сотрудники фонда «Дети наши» надеются, что здравый смысл возобладает и детей женщине вернут. Для этого нужно, чтобы она была не одна на этом пути, в государственных учреждениях с ней рядом должен быть кто-то, кто разъяснит ей юридические тонкости, не даст на нее давить, поддержит. Нужно оплачивать работу психолога фонда, который помогает дочкам Ани — и многим другим детям — пережить то, что они попали в детский дом. Нужно платить за бензин, потому что Смоленская область большая и сотрудники фонда ездят по самым отдаленным деревням и поселкам, работая с семьями, дети из которых оказались в сиротских учреждениях.

Фонд «Дети наши» существует на ваши пожертвования. Пожалуйста, подпишитесь на ежемесячный платеж, даже небольшая сумма очень поможет рассчитывать рабочие возможности сотрудников фонда. Или сделайте разовое пожертвование. Спасибо.

Хотите, мы будем присылать лучшие тексты «Таких дел» вам на электронную почту? Подпишитесь на нашу еженедельную рассылку!