Жизнь учителя: одержимость, ГУЛАГ, космос

В Томском ТЮЗе появился новый спектакль «Крестьяне о писателях» с подзаголовком «Житие учителя в трех действиях». Режиссер Митя Егоров перенес на сцену подлинную историю учителя Адриана Топорова, который в 20-е годы XX века создал в алтайском селе коммуну читателей книг «Майское утро». А мы попробовали рассказать про все это театральным языком.

Действие первое

6 августа 1961 года. Кабина космического корабля «Восток-2», в которой сидит Космонавт. Из-за сцены доносится шум: отдаленный рев моторов, отрывистые команды, беготня, мат Главного Конструктора и что-то неразборчивое про ракету Р-9, которая взорвалась три дня назад во время испытания.

Космонавт спокоен, он разговаривает с Землей.

Земля. Сейчас будут опускать площадку обслуживания. Будут шумы. Все идет по программе. Как поняли?

Космонавт. Понял вас, уже слышу шум опускаемых площадок. Все тарахтит. Люк закрыли. Все идет хорошо… Самочувствие хорошее. Если можно, дайте музыку, хочу подремать под музыку.

Выходит скрипач. Он немолод, оборван, и видно, что давно не ел досыта, однако скрипка у него очень хорошая, работы мастера Амати. Скрипач играет «Мелодию» Глюка.

Космонавт. Получил музыку. Прекрасная музыка!

Космонавт закрывает глаза. Свет медленно гаснет, мы не видим, как поворачивается сценический круг, мы слушаем скрипку, к которой постепенно добавляются и новые звуки: звон посуды, пьяный хохот. Свет снова зажигается, скрипач теперь играет «Мелодию» в послевоенном кабаке в казахстанском городе Талды-Кургане.

Пьяный. Чо ты нам пилишь симфонию, дядя, «Камаринского» давай!

Пьяные голоса смолкают, скрипка упрямо играет «Мелодию», но все тише. На авансцену выходит бородач в черной олимпийке и джинсах. Это режиссер Митя Егоров.

Митя. Знаете, что самое интересное в этом разговоре Титова с диспетчером перед полетом в космос? Экстремальная ситуация, космонавт мог погибнуть в этом полете, а у него возникает потребность в эстетических материях. Это у него — через родителей — от их учителя Адриана Митрофаныча Топорова. И даже этого имени у него без Топорова не было бы: Титовы назвали детей Германом и Земфирой в честь пушкинских героев.

Адриан Топоров и космонавт Герман Титов в редакции газеты «Известия», Москва, 1961 годФото: из семейного архива Топоровых

После ссылки Митрофанычу было запрещено работать учителем и жить в больших городах. Он, кстати, говорил потом, что это время, когда лабухом в ресторане играл, было еще хорошим. А так он полную бедность пережил, от голода загибался, варил кашу из тополиных почек, лепешки пек из коры.

Появляется Уполномоченный — солидный, положительный мужчина. Он в хорошем тулупе, хороших валенках — видно, что у него вообще все хорошо.

Уполномоченный. Я сам-то с Тюменской области, у нас хуже жили. Я, как приехал, все удивлялся, как это на Алтае считают: десять гектаров — не кулак.

Митя смотрит на Уполномоченного с ненавистью.

Уполномоченный. И народ упрям, у нас народ легче. У нас, скажем, хлеб у кулака изымаешь, а он же тебя яйцами угостит и на перину уложит, мда-а…

Митя оглядывается в поисках тяжелого предмета. Свет медленно гаснет.

Действие второе

1925 год. На сцене — класс деревенской бревенчатой школы, на доске старательным почерком отличницы выведено: «Коммуна “Майское утро”». За окном темно, воет ветер, швыряя иногда в маленькое окошко горсть снега. Тускло горит керосиновая лампа. За партами сидят люди с загорелыми лицами и красными руками, все женщины в платках. В углу сдвинуты три парты, на них на тулупах спят малыши, дети постарше сидят вместе со взрослыми. Все напряженно слушают, как молодой учитель Адриан Митрофанович Топоров читает остросюжетного «Дубровского».

Выходит Митя.

Митя. В 1915 году Адриан Топоров, выпускник церковно-учительской школы, пришел к алтайскому церковному начальству и попросил направление в какую-нибудь деревню. Его отправили в Верх-Жилино. Там, в сарае с дырявой крышей, и началась его просветительская деятельность.

Грамотных в селе было немного, их называли «политиками». Топоров ходил на сходки и читал мужикам газеты, новости, сводки с фронта, потом стал вплетать фельетоны и рассказы. Он называл это громкими читками, и крестьяне постепенно к ним привыкли. Стали приходить солдатки и просить, чтобы он писал им письма на фронт. Скоро одна сказала: «Митрофаныч, промеж мужем и женой всякая тайность есть, лучше научи нас писать!» Тогда Топоров поехал в Барнаул и добился разрешения учить взрослых.

Священник Селышев с учениками села Верх-Жилино, 1916 годФото: из семейного архива Топоровых

Еще один поворот сценического круга. На фоне видеопроекции на тему «Полыхает гражданская война» быстро проходит Топоров с красным флагом. Кадры партизанской войны сменяются другими: какие-то крестьянские митинги (на трибуне мелькает знакомое лицо Уполномоченного), ударный полеводческий труд, серп, снопы, рекой течет в закрома Родины алтайское зерно. Крупными буквами — названия окрестных коммун: «Смелая разведка», «Пробуждение», «Красный сибиряк», «Кольт» (в переводе — «Заря», коммуна в деревне ссыльных эстонцев). Топоров одобрительно смотрит на все это, не выпуская из рук флаг. К нему подходят мужики, один очень похож на Космонавта — и это его дед, Павел Титов.

Мужики. Ты, Митрофаныч, подбивал нас на коммуну, так иди к нам работать. Без культуры коммуне не жить. Школа нам нужна, наука, нужны театр, хор, оркестр, курсы, лекции.

Павел Титов раздает остальным мужикам анкету.
1. От чистого ли сердца вступаешь в коммуну?
2. Будешь ли честно трудиться?
3. Не станешь ли противиться культурным начинаниям?
4. Согласен ли добровольно выполнять устав коммуны?

И снова кинохроника: 25 семей коммунаров объединяют инструменты и скот (хозяйство общее, себе оставили только личные вещи), поднимают целину, сеют просо. Неподалеку, на сосне, сидит старик с берданкой — стреляет, кричит: «Бандиты!» Женщины и дети убегают, мужики хватают оружие. Крупно: подметное письмо «Вырежем коммунию, коли не разойдетесь!» Сумрачный летний вечер в лесу, Топоров, сидя на пеньке, вслух читает Мольера, крестьяне сидят и лежат в траве, хохочут, на сосне опять дежурит дед с берданкой.

Вечером мужики ложатся спать не раздеваясь, рядом кладут топоры, ножи, вилы. Утром все выходят строить школу — это первый дом в «Майском утре», и днем Топоров будет учить в ней детей, один в две смены вести все уроки в шести классах. Он будет великим учителем и придумает несколько методик, которые применяют до сих пор, например, сочинения на основе личных наблюдений: вот это, про апрельский день, написала Шура Носова, будущая мама Космонавта.

Школа коммуны, где проходили занятия и читки литературыФото: Wikimedia Commons

«Апрельский день.
Утром рано был ветер и мороз. Снег был твердый. Потом взошло солнце, и снег стал таять. Кое-где оставались большие круги снега. Лужанки было видать. И ручейки текли. Куры ходили по лужанке и пили в лывах. А на реке воды было много!»

А по вечерам в школе будет «Народный дом»: оркестр, хор, театр, книжки.

Топоров. Тяжелейшее было время, а ничем не замутненное, чистое! Светлое будущее казалось совсем близким — вот оно, рукой подать. Внутри коммуны царило согласие. Никто не вешал замков на амбары и кладовые, никто не требовал контроля за работой других. Всяк трудился по совести и во всю мочь.

Проходит пять лет, мы видим, как хорошо идут дела в коммуне (но сначала над нововведениями смеялись все соседи). Коммунары одними из первых в Сибири начали выращивать помидоры и арбузы. Посеяли мак, стали делать и задорого продавать в города кондитерам дефицитное маковое масло. Коммунары работали строго по науке: сначала зазывали к себе специалистов, потом сами читали прикладную литературу, ездили учиться на курсы. Завели породистых коров и делали на своем маслозаводе экспортное сливочное масло — выходило больше, чем у 14 окрестных деревень. Построили пруд и запустили карпов, развели огромных, как тигры, овец волошской породы, орловских скакунов, свиней: сначала английских йоркширских, потом беконных для бийской фабрики, которая продавала бекон за границу. Степан Титов вел пчеловодческое дело по самым передовым технологиям того времени, выписывал всю новейшую литературу, к нему приезжали учиться со всей России.

Первые выпускники Топорова заведовали мастерскими и инкубатором (электричества не было, яйца грели керосиновыми «молниями»), управляли первым купленным коммуной трактором. Под руководством алкоголика-агронома Ковалева посадили яблоневый сад, один из первых в Сибири. У каждого дома и вдоль главной улицы цвели мальвы, георгины, астры. Хорошая была жизнь!

А вечером все шли в школу. Сначала на ликбез и профессиональные курсы, потом на репетиции спектакля, или хора, или оркестра. Но больше всего в «Майском утре» любили настоящие, хорошие книжки и читали вслух — зимой так почти каждый вечер — с шести до одиннадцати, двенадцать лет подряд.

Мария, Герман, Адриан и Юрий Топоровы. Коммуна «Майское утро», 1925 годФото: из семейного архива Топоровых

Топоров. Читаю, бывало, и остро ощущаю сотни воткнувшихся в меня глаз. И от этого в душе было сияние и легкий взлет.

Читали — и потом долго не расходились, обсуждали. Топорову очень хотелось записать эти простодушные и удивительные суждения, и он все-таки написал сборник «Крестьяне о писателях» (М.: Госиздат, 1930) — безусловный бестселлер в СССР и за границей, «первый и единственный в мире опыт крестьянской критики художественной литературы». Горький будет читать «Крестьян о писателях», захлебываясь от восторга, Сухомлинский назовет алтайского коллегу «искрой, зажигающей в человеческих сердцах любовь к прекрасному».

Мы снова в зимнем классе, Топоров сидит за учительским столом и в состоянии легкого взлета записывает литературоведческие соображения коммунаров.

Обложка книги «Крестьяне о писателях», издание 1930 г.Фото: Wikimedia Commons

Титов П. И. Книгу «Два мира» я прослушал с жаждой. Как будто я прошел сто верст, уморился и захотел пить, а потом встретил целое озеро воды и выпил его все. «Два мира» пронзили мои мозги и оставили в них целые тысячи картин.

Зубков П. С. У Чехова или у Мольера положения героев смешны, что девать уж некуда! У них знаешь, что под конец будет интересно, а у Зощенки под конец спадает юмор.

Шитиков Д. С. Что из себя изображает гарем Гирея? Это — самое наихудшее порабощение женщин. Если прочесть «Бахчисарайский фонтан» даже самой отсталой деревенской женщине, та скажет: «Чтоб ты провалился, этот Гирей, со всею своей властью и религией!»

Бочаров Ф. З. Пушкин вон какие мысли открывал! Взойдет ли, говорит, наконец, свободная заря?!

Носов И. А. Ничего не боится Пушкин. Режет напрямик!

Сквозняк качает керосиновую лампу. Она освещает дальнюю парту, за которой сидит Митя, и шкаф, за которым прячется Уполномоченный.

Митя. Адриан Митрофаныч понимал, что сильные художественные впечатления ведут человека вперед, и такой была его практика: увлекать людей, дарить им эти впечатления. Он ведь учился в церковной школе, и просвещение было для него как религия, как путь. И на этом пути у него были бесконечные тернии…

Уполномоченный (бормочет и записывает в блокнотик). Чтением литературы, тоскливыми скрипичными мелодиями Чайковского и Римского-Корсакова учитель Топоров расслабляет революционную волю трудящихся и отвлекает их от текущих политических и экономических задач.

Топоров не видит Уполномоченного с высоты своего легкого взлета. Медленно гаснет свет.

Антракт

Мы идем в буфет и встречаем в фойе Игоря Топорова, внука Адриана Митрофановича.

Игорь Топоров. В коммунарской школе «Майского утра» существовали даже уроки игры на скрипке. Дед вынес это умение еще из церковно-приходской школы, и скрипка его многократно потом выручала, например, после отсидки он был лабухом в одном из ресторанов в Казахстане. Абсолютно все дети в коммунарской школе умели играть на скрипке, Степан Титов даже некоторое время, пока не начались проблемы со здоровьем, учился на рабфаке Московской консерватории. И только двое ребят безумно любили музыку, но на скрипке играть не умели — угадайте, кто именно. Дед всего себя отдавал людям, а на свою семью у него не хватало ни времени, ни сил.    

Адриан Топоров учит играть на скрипке внука Владимира, Николаев, 1961 годФото: из семейного архива Топоровых

Действие третье

1932 год. Раннее утро. На крыльце дома сидит Митя. Лето, неудержимо цветет палисадник. Выходят Топоровы: Адриан Митрофанович, его жена Мария Игнатьевна, сыновья Гера и Юра. У всех чемоданы, коробки, свертки. Они осматриваются вокруг, прощаясь. Мария Игнатьевна поливает цветы из жестяной лейки.

Митя. Местные власти смотрели на коммуну как на гнездо анархистов. Ну вот пример: коммунары завели породистых коров, и тут из Барнаула прибывает какой-то инспектор и требует их срочно вырезать, потому что на Алтае эта порода обязательно будет болеть туберкулезом. А у этих коров все хорошо, от туберкулеза они привиты, лоснятся — естественно, крестьяне подняли бучу, и всю верхушку коммуны арестовали за неподчинение. Топоров ездил в Барнаул разбираться…

Или: прислали инспектора избавлять библиотеку коммуны от вредной литературы. Толстой? Граф? В печку! Мамин-Сибиряк — в печку! И так почти всю русскую классику. То есть люди пытались построить хоть маленький, но постоянно развивающийся и совершенствующийся мир, но им приходилось сопротивляться бесконечному вторжению чиновничьего бреда. А Топоров был человеком достаточно резким, экспрессивным. И, попадая в какие-то ситуации, в которых логично было промолчать, он не молчал.

К дому подъезжает телега, Топоровы выходят за калитку, грузят вещи, садятся и уезжают.

Митя. В самом начале в «Майском утре» было всего 25 семей и они легко ладили между собой. Но потом пошла вторая волна раскулачивания, и многие, чтобы спастись, записывались в коммунары. Коммуна стала разбухать, появились проблемы, потому что чужое не свое. В начале 30-х, когда коммуны стали преобразовывать в колхозы, «Майское утро» разбухло до пяти тысяч человек и все старые коммунары были объявлены неправильными.

Сцена из спектакля Дмитрия Егорова «Крестьяне о писателях»

Топоров уехал из Сибири под давлением местных властей в 1932 году, арестовали его в 1937-м. Книжка «Крестьяне о писателях» будет проходить в суде как вещественное доказательство контрреволюционной деятельности учителя: «книга засорена положительными упоминаниями врагов народа: Аросева, Пильняка, Кольцова», «книга Топорова — образец беспринципной, антимарксистской критики литературных произведений».

Уполномоченный (ликует и резвится: достает из кармана грязный платок, машет Топоровым). Он на меня так смотрел всегда… Как все равно на стекло: видит и не видит. Гордый! Знал ведь, что я приехал неспроста, и я знал, что он знает, а ничем, видишь, не показал этого. Сквозь смотрел! Ну ничего, материал мы все ж таки собрали.

Еще один поворот сценического круга, и вот мы в 1943 году. Перед нами — бетонный забор с рядами колючей проволоки поверху. У ворот отирается Уполномоченный. Ворота открываются, выходит Топоров, достает из кармана ложку, ломает — гулаговская примета, чтобы больше никогда сюда не вернуться. После шести лет тюрем и лагерей он будет жить в ссылке в Казахстане и Татарии, зарабатывая чем придется, если повезет — игрой на скрипке в кабаках и на свадьбах или редкими частными уроками. Он будет голодать и зимовать в холодной хибаре.

Уполномоченный. Это было прекрасное время, лучшее вре­мя: преданным людям верили, несогласных умели осадить. И учтите: мы не сами решали. Мы только выполняли указания… Понимаете меня?

В 1949-м Топоров сможет наконец уехать к семье на Украину и до самой смерти в 1984 году останется в Николаеве. В городе его будут звать Дед. Он больше не будет школьным учителем, но все равно останется собой: начнет писать книги воспоминаний и острые разоблачительные статьи в областную газету, будет заниматься краеведением, играть в местном симфоническом оркестре и ходить на занятия в литературное объединение. И он до конца останется твердым и непримиримым воином света — даже в Союз писателей его примут только в возрасте 88 лет.

Лагерный забор на сцене трансформируется в улицу в южном городе, полном солнца. Адриан Митрофанович возвращается с почты: относил рукопись. Из открытого окна вырывается радиоголос Левитана.

Левитан. Внимание! Говорит Москва… Работают все радиостанции Советского Союза. 6 августа 1961 года в 9 часов по московскому времени в Советском Союзе произведен новый запуск на орбиту спутника Земли космического корабля «Восток-2». Корабль «Восток-2» пилотируется гражданином Советского Союза летчиком-космонавтом майором товарищем Титовым Германом Степановичем.

Топоров. Неужели это сын наших Степы и Саши Титовых?! Может быть, в СССР есть второй Герман Степанович Титов?!

Левитан. Герман Степанович Титов родился в 1935 году в селе Верх-Жилино Косихинского района Алтайского края в семье учителя средней школы. Отец — Степан Павлович Титов, 1910 года рождения. Мать — Александра Михайловна, 1914 года рождения…

Космонавт (быстрыми шагами выходит на сцену и обнимает потрясенного Топорова). Если бы не «Майское утро» да не вы с моими родителями, то не летать бы мне в просторах Вселенной… Корни всего идут в «Майское утро»…

Действие четвертое

2018 год. Мы видим поле, заросшее бурьяном (на Алтае говорят — бадером). Это поле, которое распахивали и засевали просом в 1920 году первые коммунары, чтобы пережить на пшенной каше свою первую (голодную) зиму. На краю поля памятный камень с табличкой — когда-то ее сделал и закрепил на дереве Степан Титов. Каждый год в июле у этого камня собираются потомки коммунаров, вспоминают своих. Но Адриан Митрофанович никогда сюда не возвращался, хотя в 1963 году приезжал в Барнаул по приглашению краевых властей. Он не хотел, не мог видеть, что стало с его Утопией.

Режиссер Дмитрий ЕгоровФото: Дарья Пичугина

Митя. Когда делаешь спектакль, стараешься вкапываться в происходящее. Что за село Верх-Жилино? По книге Топорова представить было трудно, и мы, прежде чем приступать к постановке, поехали туда. «Майское утро» было в четырех километрах от Верх-Жилина, там, судя по карте, тогда было какое-то дикое количество коммун с романтическими названиями.

Нас поселили в школе, что символично, потому что история Адриана Топорова, которая закончилась полетом в космос, — про то, какой результат за очень короткое время может получить настоящий учитель, одержимый своим делом. И меня сильно печалит положение учителей в наше время. Нынешняя верх-жилинская картина по всем параметрам грустная. Школа отчетливо требует хорошего ремонта, но так как население уменьшается (в самом большом классе учатся девять человек), она считается неперспективной. Какой-то спонсор летом дал 15 тысяч рублей, учителя купили краску и сами делали в школе ремонт. При этом они не жалуются, ребятишки играют, скачут. Нам надо было для спектакля одно стихотворение Пушкина с детьми записать — все читают, некоторые бегло прям шпарят, хотя, как говорят учителя, ни один ребенок, приходя в школу, читать не умеет.

Люди там все равно что-то делают, что-то проводят в ДК, придумывают туристические маршруты «По пути коммунаров», к ним приезжают иногда какие-то туристы… Но дорога до села такая, что осенью — грязь, зимой — заметает, и бывает, что по нескольку дней они живут отрезанными от райцентра. Я все думаю, как им помочь.

Мы в Томском ТЮЗе, на спектакле «Крестьяне о писателях. Житие учителя в трех действиях». История Адриана Митрофановича движется к финалу, выходит девушка с монологом, который режиссер дословно записал в верх-жилинской школе: про дела и нужды сельского учителя, про то, что ребятишки хорошие и что зря родители дома при них матерятся.

Вся музыкальная часть спектакля — авторства Семена Шаронова. Был в Барнауле у Топорова такой знакомый композитор-самородок, преподаватель гимназии — ноты сохранились в музее культуры Алтая. Но в голове все равно крутится «Гражданская оборона»: «А он увидел солнце, а он увидел солнце».

Артисты раздают зрителям, в основном притихшим студентам, бумажки с адресом школы: 659822, Алтайский край, Косихинский район, с. Верх-Жилино, улица Молодежная, 22 — и просят высылать в тамошнюю библиотеку хорошие, интересные книжки: в рамках школьной программы у них все есть, а вот интересному и новому там будут очень рады.

Мы слышим голоса первоклассников, записанные на родине коммунаров. Дети читают «Деревню» Пушкина, самое любимое стихотворение своих прадедов из «Майского утра»:

Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный

И рабство, падшее по манию царя,

И над отечеством свободы просвещенной

Взойдет ли наконец прекрасная заря?

Занавес