Шесть янтарных бусин

Я знала, что точно не привезу из поселка Янтарный — сувенир из янтаря. Во-первых, янтарь мне не нравится. Во-вторых, сувениры из янтаря в своей массе безвкусные. В-третьих, претит везти то, чего везде много. А в Янтарном и во всей Калининградской области янтаря завались. Слово «янтарь» здесь встречается в каждой третьей вывеске. Так называют музыкальные коллективы, дома культуры, рестораны, кафе, магазины. Уже через сутки на рыжие камушки невозможно смотреть.

Голубой флаг и желтый камень

Около 90% мировых запасов янтаря находится в Янтарном. Поселок Янтарный возник в 1654 году,  только тогда он был немецким и назывался Пальмникен. А после Великой Отечественной отошел к СССР и переименовался. Янтарь в Пальмникене добывали с момента основания, но промышленная добыча началась с конца XIX века. В СССР янтарь добывать продолжили — в 1947 году этим занялся янтарный комбинат, который образовали на месте немецкой компании «Штантиен и Беккер». Основная масса населения поселка зарабатывает на «солнечном камне». Кто-то работает на янтарном комбинате, кто-то делает из янтаря сувениры, кто-то их продает, кто-то нелегально его добывает. Время от времени Балтийское море выбрасывает на берег, прямо под ноги, огромные куски янтаря.

Еще Янтарный знаменит своим пляжем — широкий, с мелким песочком, он удостоился Голубого флага, международной награды, которую вручают лучшим пляжам мира.

Несмотря на то что теплых дней на Балтике немного, из-за архитектуры (кое-что от Пальмникена в поселке осталось), пляжа и красот турист сюда едет автобусами. Для маленького поселка концентрация отелей и гостевых домов велика.

Кажется, что в Янтарном есть все, что нужно для процветания небольшого поселка: якорное, успешно работающее производство, туризм, близость к Евросоюзу (Польша и Литва). Европейцы участвуют в совместных проектах и даже дают Янтарному гранты — двухкилометровый променад вдоль пляжа построили как раз на деньги Евросоюза. Но достаточно пройтись по главной улице поселка, Советской, чтобы понять, что гладко не все.

20 ведер и 45 лет на комбинате

Нина Васильевна Сурнычева живет в Скандинавском квартале, на улице Советской, в одном из тех домов, которые в XIX веке строили для работников янтарного производства. Аккуратные, крепкие дома из кирпича до сих пор жилые. До лета 2017 года жилым был и дом Нины Васильевны. Но пожар полностью уничтожил кровлю и выжег чердаки, а дожди залили квартиры. Жить стало невозможно — люди эвакуировались, куда могли. А Нина Васильевна осталась.

Дома у Нины Васильевны пахнет, как в канализации. Стены покрылись зеленой плесенью — проводишь пальцем, на нем остается влажная слизь. На втором этаже, под дырявой сгоревшей кровлей стоят около двадцати ведер, банок и тазиков — бабушка собирает в них воду и регулярно сливает. Если дождь идет ночью, она практически не спит — емкости быстро наполняются водой. В 81 год много раз бегать на второй этаж и таскать полные ведра тяжело, но Нине Васильевне некуда деваться.

Родители Нины Васильевны приехали в деревню Большая Поваровка недалеко от Янтарного из Московской области в 1948 году по вербовке. После войны на бывшую немецкую территорию отправляли людей со всей страны — надо было «поднимать область». Нине было одиннадцать лет.

«Я до сих пор помню страх войны, — говорит Нина Васильевна. — Как провожали на фронт отца и ревели. Как мы сидели с братьями на печке и слушали завывания военных самолетов над домом: у-у-у, у-у-у! Как выходили вечером на крыльцо и видели невероятной красоты закат — это было зарево горящих соседних деревень».

Как и все жители страны, родители Нины Васильевны надеялись, что после войны начнется достойная жизнь. Но после войны началась каторга.

Янтарный край

Отец Нины Васильевны с войны пришел с обмороженными ногами. С трудом ходил, мучился болями, но работал в совхозе, как и его жена. «Сеяли зерно, пололи, и я с родителями в полях, с самого детства, — вспоминает Нина Васильевна. — Мама работала в свинарнике, и я ей там помогала — она тоже была после войны вся больная. В семнадцать лет я пошла на комбинат. Отец умер в 1963 году, мама чуть позже».

На янтарном комбинате Нина Васильевна отработала 45 лет — была токарем по янтарю, слесарем, резчицей, шлифовщицей. Последние годы делала бусы.

Первые три года ходили с коллегами на комбинат пешком шесть километров. Летом на велосипедах добирались быстро, а зимой приходилось полтора часа идти через снежные заносы в темноте. Чтобы успеть к станку, выходили в шесть утра. Потом Нина Васильевна вышла замуж и переехала в Янтарный. В 1971 году получили квартиру на Советской, 30. Добротная немецкая печь плюс центральное отопление, вода, газ, высокие потолки, крепкие стены. Сделали ремонт, зажили, как люди. Пошли дети.

«Работать тяжело было, ножи точили вручную на наждаке, на бруске, — вспоминает Нина Васильевна работу на комбинате. — Янтарь рубят на кусочки, а потом мы делаем заготовку. Могли пятьсот штук бус в день по норме сделать. Сейчас там все автоматически, из-под ножа уже не делают. А тогда очень мы уставали. Но платили вовремя, премии давали».

Дома у Нины Васильевны из янтаря ничего нет. Пока работала, откладывала себе бракованные бусины — делала друзьям браслеты, колечки, брошки. Сама не носила. То, что было, на пенсии раздарила родным. «А чего мне янтарь этот, я на него за всю жизнь насмотрелась», — объясняет она пустоту в закромах.

Тут должны жить люди представительные

Первый раз дом Нины Васильевны загорелся в 2000 году. Тогда потушили быстро. Второй раз пожар случился в 2003. Сгорела кровля (но остались перекрытия) и мансарда. На ремонт скидывались всем домом, параллельно просили деньги у администрации. Администрация деньги нашла и потом вернула. Люди сделали ремонты, а через десять лет дом загорелся снова.

«Загорелось ночью, меня разбудила кошка. Она ко мне, потом к двери. Ко мне — к двери. Я говорю: «Соня, три утра, ты что так рано?» Выпустила ее на улицу, смотрю — дымище валит. Начали звонить в пожарку. Они приехали, шланг распустили. Хотели воду дать, а шланг повис. Воды нету. И пока приехали бригады из Калининграда и Светлогорска, крыша наша догорела».

После пожара сразу начались дожди. Люди разъехались по знакомым, ожидая, что, пока крышу не восстановят, им дадут временное жилье. Но чинить не торопились, а жилье дали такое, что проще было остаться в сгоревшем доме.

Сначала администрация предложила Сурнычевой комнату в общежитии. Когда она о ней рассказывает, в негодовании подскакивает из продавленного кресла. «Вот такая вот: метр на метр! Я говорю: «Вы что, меня в одиночную камеру посадить хотите?» Потом мне комнату побольше показали — там щели в полах, розетки выдернуты с мясом. Предложили дом престарелых, я говорю: «Вы чего, чокнулись? Я самостоятельная, сама себе хозяйка, зачем мне туда?» Ну и третье жилье показали — в бывшем детском садике. Там 13 градусов тепла было зимой. И тоже плесень на стенах… Так я тут и осталась».

Первые несколько ночей ночевала у снохи. Дочь звала к себе в соседнее село. Но мешать чужим семьям неудобно. К тому же у бабушки есть своя — дворовый пес и два кота, рыжий и серый. «Их всех кто-то выбросил, а я подобрала. Пса этого вообще просто покормила, а он привязался, не отходит теперь ни на шаг. Второй раз, что ли, их на улицу?»

Пять лет назад Нина Васильевна похоронила мужа. Чуть позже пережила смерть внука — парень повесился из-за неразделенной любви. Потом умер родной брат, а потом случился пожар. Убитая горем Нина Васильевна не заметила, как перенесла на ногах инфаркт. «Стало мне плохо, сердце заболело. Сделала ЭКГ. “Ничего себе, — говорит врач. — Да у тебя инфаркт!” И так вот я после инфаркта ведра с дождем таскаю… Вся износилась».

По версии следствия, пожар произошел из-за неисправной проводки. Но жители уверены, что их жгут намеренно, чтобы освободить место под гостиницы и рестораны. «На месте поликлиники у нас ресторан, там, где “Беккер” сейчас — то были ясли. Главная улица, “элитный район”, вот нас и жгут без конца. Вот рядом дом сгорел, чуть подальше — тоже, там двое умерло. Жгут без конца. Был тут один бизнесмен, говорил, здесь должны жить люди представительные. А мы-то не представительные, мы шушера».

Квартира у Нины Васильевны и других жильцов в собственности, но местные власти обещали починить сгоревшую кровлю. По словам Нины Васильевны, жители ждут ремонта уже год. «Но то документы они неправильно составили, то еще что-то. Недавно я ходила к первому заместителю нашего мэра, Семикову. Он говорил, что скоро все будет. И я это слышу каждый месяц на протяжении года! Уже известно, что три с половиной миллиона на ремонт выделили, и куда они их дели, я не знаю. Все, типа, бригаду строительную ищут, конкурс никак объявить не могут».

Находиться у Нины Васильевны дома долго невозможно — тяжело вдыхать плесень. Просим ее проводить нас в детский садик — то самое «жилье», которое ей предложили в мэрии и куда переехала ее соседка, 83-летняя Полина Андреевна.

По дороге встречаем темноволосую женщину с ярко накрашенными губами. Она неторопливо идет по улице и фотографирует на телефон мусор — бумажки, банки из-под пива. Останавливается у забора двухэтажного особняка. За забором ковыряется в земле мужчина. «У вас тут банка лежит. Поднимите!» — командует. Мужчина покорно идет поднимать.

Женщину зовут Любовь Мурадова, это местная чиновница, работает в мэрии в отделе ЖКХ и строительства. Нину Васильевну она знает хорошо, как и другие сотрудники администрации.

«Очень ей сочувствуем, — говорит Мурадова. — Такая беда! И все мэра винят. А мэр у нас хороший, он старается, он все делает! Ему тоже тяжело, у нас, вон, теперь все деньги комбинат перечисляет в Москву. Почти тридцать миллионов! А мы не можем заплатить за уборку коммунальной службе вовремя…»

На вопрос, можно ли пообщаться с мэром, Мурадова сообщает, что он в отпуске, «но в Facebook выходит». Просит меня добавиться к ней в друзья. «Мы почти все в Facebook есть, так мы приближаемся к народу. Мэр, вот, очень там активный», — говорит чиновница и удаляется снимать очередную кучу мусора.

«А жить все равно хочется»

В бывшем детском саду, в огромной комнате Полина Андреевна Назарова живет уже год, болеет и редко выходит на улицу. Дверь она открыла не сразу. Бабушка разочаровалась в чиновниках и не желает никого видеть. Но услышав, что приехали журналисты, отперла. И сразу разрыдалась.

У Полины Андреевны неуютно. По периметру огромной комнаты с полом из широких досок расставлена разнокалиберная мебель (собирала по знакомым). На крючках висят вещи. На окне колосится лук. Сбоку стоит плитка. Посередине разложен диван. В углу бутылки с водой — привозит сын. Туалет в холле — унитазы жуткие. Моется Полина Андреевна в тазу. В сгоревшем доме она не осталась, потому что ее квартире досталось больше. А на детский садик согласилась, потому что не хотела ехать в семью сына — народу много, не хочет мешать.

Семья Полины Андреевны тоже завербовалась в Калининградскую область после войны. Ее воспоминания о войне страшнее, она пережила концлагерь.

«Отца сразу забрали на фронт, как началась война. А мои братья сбежали в лес от немцев, партизанили. Мамин брат тоже был партизан, ходил к ней в село за сведениями. Ну и нас кто-то сдал. Его поймали, повесили на березке. А потом пришли нас забирать. Кажется, был сорок второй год. Зашел немецкий офицер, в таком зеленом пиджаке, с винтовкой. Говорит: “Вам пять минут на сборы”. А мама в это время как раз доставала чугун из печки. Она его уронила, вся еда полилась на пол… Я поэтому запомнила, что забрали нас в обеденное время».

В каком именно концлагере она была, Полина Андреевна не помнит. Но помнит, как толпы людей везли в грязных вагонах, полных навоза — на нем сидели и спали. Иногда открывалась дверь — влетала буханка заплесневелого хлеба. На нее кидались дети, а взрослые терпели. Полина Андреевна помнит, что на одной из долгих остановок маму уводили несколько раз на допрос — она возвращалась к детям в крови и слезах. Рассказывает, что забрали одну из девочек: «Выкачали из нее кровь какому-то немецкому генералу». А когда их привезли на место, первым делом разлучили с матерями — дети налево, женщины направо. Младший брат Полины рвался к матери, его ударили по голове, остался инвалидом. О жизни в концлагере бабушка говорить не может, только плачет. Рассказала лишь, как мать приносила им картофельные очистки, и какие они были вкусные с голодухи.

«Нас освободили, война еще не закончилась. Мы вернулись в наше село и не нашли своего дома — его разобрали. А после войны отец завербовался сюда. Высадили нас в Гусеве (маленький город в Калининградской области. — ТД), он был весь разбитый. Родители пошли работать в колхоз. У нас ничего не было, мы были голые и босые, чуть не подохли».

Полина Андреевна закончила сельскохозяйственный техникум и какое-то время работала в совхозах. Устала, попросилась на янтарный комбинат. Приняли в отдел строительства, где она отработала тридцать лет. «Принимала вагоны с лесом, всеми строительными материалами. Потом на меня еще пилораму повесили. В отпуск ходила за тридцать лет два раза — некогда было».

Когда Полина Андреевна вышла замуж, им с мужем дали квартиру на Советской, 30. Было такое счастье — свое жилье! Первый пожар успели потушить, залило, но ничего не пострадало. «Мне потом ремонт сделали, так у меня хорошо было, так чисто! Такая кухонька у меня была хорошая! А потом снова дом загорелся».

После второго пожара квартира Полины Андреевны сильно пострадала. И бабушка упорно ходила по чиновникам, прося деньги на ремонт. «И говорила, и ходила, и в милицию писала. А они — приедем, приедем. И приезжали, и смотрели, и обещали, и никто ничего не делал, — говорит она на одном дыхании. — Я написала губернатору, доехала, отдала письмо. И шесть месяцев не могла добиться ответа. Я написала Путину, Медведеву. Не знала, куда еще бежать, и вдруг мне звонок: “Полина Андреевна, вы сможете приехать к губернатору 11 февраля?” И мне выделили 300 тысяч на ремонт. Мы так хорошо все сделали. У меня такая кухня была, такая ванна! А потом опять загорелось… Сгорели все вещи, все документы».

После третьего пожара Полина Андреевна слегла. Был инсульт, давление, а недавно еще нашли и онкологию. Сил на то, чтобы снова бегать по кабинетам чиновников, у нее нет.

Медленно дошаркав от дивана до шкафа, Полина Андреевна достает коробку. В ней медали. Выделяется орден ветерана труда с янтарным камушком — выдан комбинатом. Она смотрит на него и недоумевает, почему, отдав столько сил на «подъем страны», оказалась, никому не нужная, в старой группе детского садика.

«Посмотрите, как тут жить? Я так люблю чистоту, а вот этот пол даже отмыть не смогла, — Полина Андреевна слабо топает по полу и снова заливается слезами. — Одного моего сына убили. Остался один. Они меня звали, но там семья большая, куда я там? Мне часто писать надо бегать, у них кошка — у меня аллергия. А тут у меня муж на кладбище, рядом…»

Успокоившись, бабушка заключает: «Думаю, что милиция в сговоре с бизнесом. Они хотят все наши дома разобрать. Да я бы пошла хоть куда, дали бы нормальное жилье. Я уже настрадалась, в этот раз нет у меня сил бороться. А жить, детка, все равно хочется».

Утро главы

Улица Советская тянется через весь Скандинавский квартал и переходит в микрорайон с обычными панельными пятиэтажками. Значение для туризма имеет только ее «старая» часть — немецкие домики с черепичными крышами даже спустя двести лет выглядят симпатично. Тротуар выложен плиткой, кусты и деревья аккуратно подстрижены. Куда ни глянь — палатки с сувенирным янтарем.

До променада и пляжа от Советской три минуты пешком. Красивые деревянные подмостки с фонарями тянутся вдоль берега два километра и наполовину занесены песком. Местные, как могут, издеваются над этим фактом. «Деньги от Евросоюза получили, а мозги нет, — комментирует один из местных. — В головы-то не пришло, что ветер песком будет заносить. Россия, она и на границе Россия!»

У мэра Янтарного Алексея Заливатского в Facebook пять тысяч друзей. Он ведет свою страницу, рассказывая о происходящем в поселке. И даже выкладывает видео с квадрокоптера: недавно, например, сняли, как откапывают занесенный песком променад (фотографий и видео этого процесса на странице у мэра много, кажется, это основная работа администрации). Заливатский выкладывает снимки пляжа и отдыхающих. А 23 апреля опубликовал радостный пост о том, что в 2018 году пляж получил подтверждение присвоения Голубого флага. Еще он соболезнует родным утонувшего дайвера. Рекомендует на 8 марта дарить дамам янтарные яйца. Делится фотографиями процесса спасения котенка с дерева. Хвастается, что в Янтарном будет чемпионат по сап-серфингу. Отчитывается, что заранее выбрали подрядчиков для приведения в порядок пляжа к летнему сезону, и те уже начали работать. Переживает, что Telegram до сих пор не заблокировали. Радуется красивым девушкам. А про сгоревший дом и людей, оставшихся без угла, мэр написал только два слова. Год назад, в день пожара, Заливацкий опубликовал несколько фотографий: сгоревшая кровля, пожарные машины и Нина Васильевна с собакой. «Утро главы» — написал мэр. Больше постов на эту тему на его странице я не нашла. В августе, спустя месяц после пожара, на странице Заливацкого появился пост сына Нины Васильевны Юрия. Он написал, что полиция отказала в возбуждении уголовного дела о поджоге их дома. Мэр не прокомментировал.

Администрация города находится в небольшом здании немецкой постройки вместе с отделом ЗАГСа. В 2016 году Алексей Заливатский, пытаясь решить финансовые проблемы муниципалитета, выставил его на продажу — под отель. Причем о торгах сообщил прямо на своей странице в Facebook. Продам, мол, дорого. Эта инициатива вызвала большой резонанс, прокуратура вынесла главе предостережение.

Сегодня Алексея Заливатского на месте нет, принимает его первый заместитель, Андрей Семиков — симпатичный молодой человек в белой рубашке. Восстановление кровли сгоревшего дома он держит на личном контроле и, говорит, очень переживает за судьбу жителей Советской, 30.

— После пожара администрацией было инициировано обследование дома, — устало, канцелярским языком, объясняет ситуацию чиновник. — Мы получили заключение, ввели ЧС, составили сметные расчеты и проектное решение. Отдали его в центр проектных экспертиз. Потом документы нам вернули, сославшись на градостроительный кодекс, и нам пришлось полностью делать проект реконструкции кровли. Мы за муниципальные средства разработали проект, отдали его на прохождение госэкспертизы. Время чуть-чуть затянулось, это не быстро. После этого мы отправили документы в правительство Калининградской области, они выделили 70% средств на реконструкцию, а мы тридцать — всего около трех миллионов рублей. Работы внесены в план-график, документы будут переданы в агентство по закупкам и торгам при правительстве области для проведения конкурсных процедур, ну, еще будет проверка документации…

— И все это время люди живут с дырявой крышей и заплесневелыми стенами.

— Мы предлагали им жилье.

— В нем невозможно жить.

— Да, я понимаю. Но поверьте, нами выполнено все, мы не упускали нигде ни минуты, правда. Советскую, 30 я взял лично на свой контроль, все, по всем пунктам. Но, к сожалению, законы у нас такие, что все не быстро.

— Этот дом горел три раза, и есть еще на этой улице сгоревшие дома, вам это не кажется странным?

— Кажется, но правоохранительные органы работают над этим…

— Когда и если кровлю восстановят, кто будет делать ремонт в квартирах? Целый год по стенам течет вода, там грибок повсюду.

— Собственники.

Еще Андрей Семиков рассказал, что каждый пожар — сильный удар по бюджету, который невелик. Комбинат перечисляет большую часть средств в федеральный бюджет, Янтарному остаются небольшие поступления от НДФЛ и туризм, который развивают, как могут. Засыпанный песком променад, по словам мэра, будут реконструировать, сейчас направили в Евросоюз запрос на согласование работ — хотят поднять на полтора метра над пляжем.

— Это везде так. Зато у нас есть пляж и море, — подводит итог чиновник.

Человек ничего не стоит

Нина Васильевна живет неподалеку от спуска на променад. Но на море гулять не ходит, надо сливать дома ведра. Уговариваю ее выйти подышать морским воздухом.

Впереди семенит и оглядывается ее верный пес. А Нина Васильевна по привычке смотрит в песок — вдруг янтарь? Мелкие желтые камушки будто знают, кто может сделать из них бусы, и «бросаются» под ноги Нине Васильевне.

— Почему вы такие бедные, когда вокруг столько богатства?

Нина Васильевна долго смотрит в море, а потом говорит:

— Потому что отдельно взятый человек сейчас ничего не стоит. Как и вот этот отдельно взятый камушек янтаря. Мы больше пользы стране принести не можем, все, отработанный материал, в топку.

Напоследок мы заходим в Нине Васильевне на чай. Она зарывается в сервант и достает маленькую керамическую мисочку. «Сейчас покажу вам камушки, кое-что у меня осталось». Высыпает на диван содержимое: несколько янтарных замочков и горстка бусин: каленые (рыжие), естественные (белые) — всего штук шесть.

— Это все, что у вас осталось после того, как вы полжизни отработали на комбинате? — спрашиваю Нину Васильевну.

— Да, — отвечает бабушка и  высыпает камни мне в ладошку. — На, возьми на память. Вот, красивый какой есть, с прожилками!

Я не могу забрать у нее последнее. Она смеется:

— Дочка, зачем они мне? Они мне ни туда, ни сюда, их не соберешь, не продашь. И новый дом на них не купишь.

Я говорила себе, что не привезу из Янтарного янтарь. Но привезла в Москву шесть самых дорогих на свете янтарных бусин.

В материале используются ссылки на публикации соцсетей Instagram и Facebook, а также упоминаются их названия. Эти веб-ресурсы принадлежат компании Meta Platforms Inc. — она признана в России экстремистской организацией и запрещена.

В материале используются ссылки на публикации соцсетей Instagram и Facebook, а также упоминаются их названия. Эти веб-ресурсы принадлежат компании Meta Platforms Inc. — она признана в России экстремистской организацией и запрещена.

Хотите, мы будем присылать лучшие тексты «Таких дел» вам на электронную почту? Подпишитесь на нашу еженедельную рассылку!