Иногда реальные истории бывают страшнее, интереснее и невероятнее придуманных. Если бы историю Оли и Толи сняли в кино, это была бы неправдоподобная сентиментальная драма. Но это не кино. Хотя драмы здесь более чем достаточно
«Когда я пришла на следующий день, я думала, что увижу живой труп. Но он стоял у ворот и встречал меня на ногах, — вспоминает Оля. — Бах! — и опухоль куда-то делась, и я увидела: да он же красавец!»
За день до этого Оля приехала в больницу, потому что больше некому. Потому что кто-то должен был с ним попрощаться. Она сидела с ним всю ночь, успокаивала и держала за руку. Наутро уехала, уверенная, что больше никогда не увидит этого печального человека с красивой улыбкой и огромной опухолью вместо носа. Но случилось чудо.
Чудо
Они познакомились в 2010 году, когда Ольга Пинскер сидела ночью в «Одноклассниках», думая, кому бы еще написать, чтобы попросить денег для своего фонда «Адреса милосердия». Толя тоже был в сети, они списались, он сказал, что рад бы помочь, но у самого нет денег и четвертая стадия рака носовой полости. Оля, привыкшая больше давать, чем брать, забыла про свою фандрайзинговую миссию и попросила Толю приехать к ним в фонд — вдруг она сможет чем-то помочь ему.
«Он приехал на следующий день, это была суббота. Я специально назначила ему нерабочий день, чтобы никого не было. Чтобы не смущать его, потому что он показался мне очень робким. Когда я его увидела, то сразу обратила внимание на его улыбку. Там, правда, на лице больше ничего и не было видно — опухоль заполнила носовую и лобную пазухи и орбиту глаза. И давила на мозг, у него уже начинались галлюцинации. Опасность назальных раков в том, что их сначала принимают за гайморит. Прогревают, прокалывают, пока не становится слишком поздно. Симптомы те же: тяжело дышать, нос заложен, кровотечения, воспаления. Конечно, если бы сразу сделали МРТ, опухоль бы нашли. Но кто делает МРТ при гайморите? Никто».
Толя уже был без работы, но инвалидности еще не было и денег тоже. Оля сказала, что посмотрит, чем можно помочь. Толя должен был ложиться в 62-ю больницу на химиотерапию. Через несколько дней Оле позвонили из больницы. Сказали, что он очень плох и просил ее приехать. Конечно, Оля приехала.
«Приезжаю — вижу пустую кровать. Ну все, думаю, не успела. Хороший был парень. У нас тогда был в фонде подопечный Леша, он был такой боец, все мы были уверены, что он победит, по нему прямо видно было. А с Толей — наоборот. Я сразу подумала: жалко, такой хороший парень умирает».
Но дверь в палату открылась, и ввезли Толю на коляске. Он был серый, слабый и худой после первой химии, но живой. Еле говорил, но попросил Олю остаться. Она просидела с ним всю ночь. Не имея опыта общения с тяжелыми больными, она развлекала его как могла. Держала за руку. Была рядом. Думала: по крайней мере последние дни он проведет не один. У Толи к тому времени никого не было: с бывшей женой не общались, сын в больницу не приезжал. Наутро Оля уехала на работу. А вечером того же дня вернулась — и увидела Толю на ногах у ворот.
«Это было чудо. Врач бегала с выпученными глазами и тоже говорила, что это чудо. Опухоль сдувалась на глазах. Толя оживал. И я влюбилась. Он потом говорил, что влюбился в меня с первого взгляда, тогда, в фонде. Говорил, от меня какое-то свечение исходило. Наверное, это уже его галлюцинации были».
Толя шел на поправку. Пока продолжался курс химиотерапии, его в больнице соборовал и причащал батюшка. «Он часто навещал Толю и, глядя на нас, сказал: мол, раз у вас такая любовь, надо бы вам венчаться. Подружки мои тогда все в один голос говорили: “Оля, еще одно таинство поможет”. Я верующая, не воцерковленная, но подумала, что хуже не будет».
Толю выписали, и Оля забрала его к себе домой. До этого Толя жил в ненужной убитой квартире бывшей жены с плесенью на стенах. Человеку без иммунитета возвращаться в такое нельзя, решила Оля. Правда, у нее самой было четверо детей и собака. Первый муж Оли и отец троих старших детей, журналист Дмитрий Пинскер, умер в 2002 году. После этого Оля родила дочь Сашу, но замуж за ее отца не выходила. Впятером в маленькой квартире Оля с детьми приняли Толю как родного.
Еще два чуда
«Я колола ему иммуномодуляторы и все остальное, что прописали. Толя — человек очень верующий, и мы параллельно делали всякие немедицинские вещи. Например, ездили к старцу Власию в Пафнутьев Боровский монастырь. Старец, широко известный целитель, сказал, что Толя еще семь лет будет асфальтом плеваться. Никто не понял, что это значит, но Толя и правда все время кашлял. Главное, что раз семь лет, значит, будет жить».
Толе сделали последний курс химии, а потом еще три курса лучевой, чтобы закрепить результат. Опухоль, которая раньше была семь сантиметров в диаметре, уменьшилась до пяти миллиметров.
«Самое смешное, что обычно, когда человек болен или старый, священники исключают часть про чадорождение. Но наш почему-то ее оставил. И у нас один за другим родились сын Миша и дочка Агния. После химии мужчины обычно пять лет стерильны. Но тут снова какое-то чудо».
Начались спокойные счастливые будни. Толя был как отец старшим, Илье, Маше, Соне и Саше, и сидел с маленькими. Работать он по-прежнему не мог, но делал все по дому: чинил, убирал, готовил. «Больше всего мне нравилось смотреть, как он что-то мастерит, — улыбается Оля. — Все эти шкафчики, люстры, полочки».
Толя родился под Омском и вырос в детском доме. В 18 лет ему дали квартиру, но мошенники обманули наивного парня — и квартиры не стало. Он скитался по общежитиям, пока учился на баяниста. Потом поступил в цирковое училище и стал клоуном. Он всегда любил все связанное с пением и выступлением. Его цирковой псевдоним — Маэстро. «Как он поет, вы бы слышали, как он поет! Пел, точнее. Умел скопировать чей угодно голос, обожал караоке», — говорит Оля с восхищением.
Любовь сильнее смерти
Все было хорошо, но три года назад у Толи начались сильные головные боли. Сделали МРТ, думали — рецидив, но опухоль не росла. Боли становились все сильнее, и димедрол с анальгином, которые колола скорая, не помогали. В дело пошли серьезные обезболивающие: сначала «Трамал», потом «Фентанил», потом морфин. Все это Оля выбивала, потому что препараты отказывались выписывать. Параллельно прописали «Дексаметазон» — сильнодействующий гормональный препарат.
Толе постепенно становилось все хуже. От «Дексаметазона» начался диабет, кожа стала как пергамент, пошли отеки — его раздуло, как шар. Потом, наоборот, исхудал и иссох. Но Толя держался, старался не показывать вида.
«Да, плакал и мастерил. Я до сих пор молюсь на его эти шкафчики и полочки», — говорит Оля. И плачет.
«Опухоль не росла, но все остальное начало отказывать. Ему все труднее было ходить. В прошлом сентябре он еще сам кое-как пришел в садик к Мише и Агнии, но к зиме слег. Началась двусторонняя пневмония. А в феврале его забрали в ЦПП — центр паллиативной помощи. Я больше не могла ухаживать за ним дома».
После второй пневмонии, которая случилась уже в ЦПП, Толя перестал вставать. Сначала медсестры еще как-то пытались его пересаживать на санитарный стул, но от этих телодвижений у Толи постоянно рвалась кожа, и персонал решил не рисковать. Однако у Оли другой взгляд на это.
«В хосписах принято не доставлять людям неудобства, а, наоборот, максимально обезболить и не тревожить. Это понятно, люди там умирают. Но я верю в то, что Толя не умирает, — говорит Оля. — Он не парализован, у него нет физических причин не двигаться. И он сам очень хочет снова встать на ноги».
В мае этого года, когда врачи стали говорить, что конец близок, Оля с Толей расписались. Прямо в хосписе. Она взяла двух сотрудниц загса и привезла их в ЦПП. Нашла в шкафу платье, которое сошло за свадебное. Купила белые туфли. И новые кольца — Толино венчальное пришлось распилить, когда у него были отеки. Привезла ему костюм и бабочку, он настаивал на бабочке.
«Когда мы приехали с регистраторшами, то не могли попасть на этаж — столько было людей. Я-то думала, мы сделаем это тихо, в палате. Но волонтеры фонда «Вера» организовали настоящий праздник. Там и Нюта была, и все наши знакомые. Были и клоуны. Это было удивительно. Я даже бросала букет. Только Толиного сына опять не было».
И Оля убеждена, что, если его снова научить ходить или хотя бы сидеть, он сможет обслуживать себя сам и вернется домой. Она не придумывает: когда к Толе приехал специалист из Междисциплинарного центра реабилитации в Бутове и позанимался с ним час, Толя смог сам свесить ноги с кровати и сесть. Все были в шоке от радости — и сотрудники хосписа, и Оля, и сам Толя.
Реабилитация в центре в Бутове стоит 315 тысяч рублей. Оплатить курс взялся фонд «Живой», и Толя уже переехал. Здесь будет эрготерапия, ЛФК, специальное белковое питание для восстановления мышц и даже занятия с психологом. Специалисты центра говорят, что месячного курса Толе будет достаточно и он сможет вернуться домой.
Сейчас Оля почти не появляется на работе, все делает удаленно. Каждый день с Мишей и Агнией они ездят к папе на метро: Олина машина старая и часто ломается, поэтому она бережет ее для ночных поездок. В маленькой Олиной квартире по-прежнему людно: только старший сын живет отдельно, остальные еще учатся в университете и школе. Все, даже школьница Саша, работают или подрабатывают. Но все равно как Оля справляется, представить невозможно.
Предсказанные семь лет прошли. Пошел восьмой год. Оля и Толя уже сделали столько невозможного. Фонд «Живой» собрал деньги на курс реабилитации для Толи, но продолжает сбор еще для десятков взрослых людей, которым необходима медицинская помощь или оборудование. Пожалуйста, оформите ежемесячное пожертвование в фонд — и тогда чудеса продолжат случаться.
Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!
