Билет в лучшее детство

Обычно судебные заседания по усыновлению были скучными. В этот раз прокурор решил добавить огня: «Мало того, что у нас мозги утекают за рубеж, так мы еще и генофонд разбазариваем! А ведь это будущий защитник отечества и будущий налогоплательщик».

Его слова относились к девятимесячному мальчику, которого держала на руках его новая мама — американка. У приемного отца, сидевшего рядом, непроизвольно сжимались кулаки. Он не понимал, о чем речь, — переводчик тактично опускал самые крутые пассажи — но прекрасно чувствовал интонацию. А прокурор глядел на приемных родителей, как на смертельных врагов.

Это было лет пятнадцать назад в России. Но в совершенно другой стране. Ольга Соколова тогда работала координатором по Ставропольскому краю в американском центре усыновления «Колыбель надежды». Она рассказывает, что пламенная речь прокурора не произвела никакого впечатления на судью. Мальчика благополучно усыновили, и он уехал в Америку.

«Позже, в 2012 году, когда принимали закон о запрете иностранного усыновления, я вспоминала того прокурора. Тогда в зале суда всем было понятно, что малышу с таким диагнозом просто не дожить до возраста налогоплательщика в этой стране. Но прошло совсем немного времени, и подобные слова перешли из разряда дикости в сферу государственной политики. Стали говорить про кровожадных американцев и нашу необъятную духовность. Про то, как мы сами можем обеспечить счастливое будущее всем детям России, оставшимся без родителей. Многие в это поверили. Наверное, просто в такое приятно верить».

Не спать!

Иногда незначительное событие навсегда меняет человека. Для Ольги таким событием стал урок биологии в старших классах. «Я узнала, что человек треть жизни проводит во сне, и была просто потрясена. Треть жизни спать? Как бы не так! И я начала вырывать время у сна как могла. Читала по ночам, писала стихи, научилась играть на гитаре. И убедила себя, что все возможно, стоит только захотеть».

Когда Ольге было десять, семья переехала из Новосибирска в небольшое село Надежда под Ставрополем. Здесь она закончила школу и сразу рванула поступать на актерский факультет в ленинградский вуз. Не поступила. Возвращаться домой было неловко, поэтому поехала в родной Новосибирск. Работу удалось найти с трудом и весьма экзотическую для 17-летней девушки — в охране аэродрома при авиастроительном заводе имени Чкалова.

Через год — еще одна попытка поступить. И опять неудача. Домой она возвращалась, изрядно соскучившись по родным, но с четким планом — провести здесь лето и снова уехать. Еще со школы Ольга заболела романтикой комсомольских строек и непременно хотела попасть на одну из них.

На БАМ она опоздала. Конечно, в разгаре было строительство Усть-Илимской ГЭС, а в Москве возводили объекты к Олимпиаде-80. Но посещение комитета комсомола немного остудило Олин пыл. Вакансии были только на весну. И нужно было обязательно владеть рабочей специальностью. Так Ольга Соколова стала машинистом башенного крана.

Ольга у себя домаФото: Алина Десятниченко для ТД

«Не каждому дано так щедро жить — друзьям на память города дарить» — любила она повторять строчки известной песни. Правда, скоро стала добавлять: «А сами на квартиру заработать не можем». Ждать обещанную квартиру пришлось 10,5 лет. Особенно тяжко было зимой: «Железная лестница покрывалась наледью, было очень скользко, несколько раз я падала. Но это не так страшно, как кажется. Лестницу для безопасности опоясывают такие железные обручи. И ты, пролетев метра два вниз, обязательно от них оттолкнешься спиной и успеешь снова ухватиться за лестницу. Выдохнешь и опять карабкаешься вверх, но уже осторожнее».

В 20 лет Ольга вышла замуж. Брак не задался сразу. Несколько лет Оля надеялась, что все наладится. За это время родились двое мальчишек. Когда терпеть стало невмоготу, взяла в охапку четырехмесячного Вовчика и двухлетнего Андрюшку и ушла. Думала, что с семейной жизнью покончено навсегда, но в 25 лет случилась новая любовь и новое замужество. Оно было счастливым — как раз в ту пору родилась дочь Женя. Но затем последовал еще один развод. Многодетная мать-одиночка тем временем все-таки дождалась собственной квартиры, закончила с карьерой крановщицы, поступила в педагогический институт и сразу пошла работать в школу.

«Уже потом, общаясь с американцами, я узнала, что многие из них стараются менять сферу деятельности раз в семь-десять лет. Ты выходишь из зоны комфорта, получаешь новые навыки и мощный импульс в личностном развитии. Я не знала об этом простом правиле, но, выходит, что следовала ему всю жизнь».

«Недобитая общественница»

Себя той поры Ольга, смеясь, называет «недобитой общественницей». Клуб авторской песни, в который она попала еще крановщицей, объединял в те годы не только любителей песен под гитару, но и тех, кого сейчас бы назвали гражданскими активистами. «Это были времена энтузиастов, бессребреников, идеалистов. Заканчивался Советский Союз, и нам казалось, что мы в силах многое изменить».

Анатолий Панасицкий был одним из таких людей. На гитаре, правда, не играл, но писал отличные стихи и пел потрясающе. А еще был педагогом от бога. Как-то у него возникла идея создать коммуну для трудных подростков по примеру Макаренко. Он выступил с ней на одном из педсоветов в гороно, присутствующие покрутили у виска: мол, о чем вы, Макаренко давно не актуален. Тогда Панасицкий уволился из гороно и вместе с такими же энтузиастами взял в аренду несколько десятков гектаров земли. До ближайшего населенного пункта — восемь километров. Из жилья — покосившийся домик с протекающей крышей. Постепенно своими силами его подлатали.

«После того, как о коммуне напечатали маленькую заметку в “Комсомольской правде”, к нам поехали отовсюду. Пацаны лет по 10-15: беспризорники, осужденные с отсрочкой приговора, так называемые “бегунки” — дети, которые жили в поездах. Их было очень много. В конце 80-х — начале 90-х это была какая-то эпидемия. Рушились предприятия, люди целыми городками уходили в запой, рвались семейные связи, и мальчишки убегали из дома в поисках лучшей жизни».

Ольга вспоминает, как ее квартира в городе стала перевалочным пунктом. Сюда стекались мальчишки со всей страны перед тем, как попасть в коммуну. «Уже потом я узнала, что моим Андрюше с Володей порой перепадало от этих пацанов. Несколько раз их даже окунали головой в аквариум, — рассказывает Ольга. — Сейчас мы смеемся над этим, а тогда им было не до смеха. Но Женьку все коммунары обожали — постоянно таскали ее на руках, нянчили».

Ольга с со своими детьмиФото: из личного архива

Во времена тотального дефицита статус многодетной матери давал Ольге некоторые преимущества. В магазине удавалось достать колбасу. Треть она отрезала семье — остальное везла в коммуну, побаловать мальчишек.

В коммуне разводили уток. Когда они были еще маленькими утятами, в землю воткнули металлические дуги, натянули на них пленку, включили внутри лампы — получилось такое убежище, где птенцам было тепло и уютно.

Однажды поднялся ветер, пошел сильный дождь и начался град. Ольга рассказывает, как все выбежали из дома — было понятно, что в любую минуту ветер сорвет пленку и град побьет утят. «Мы держали эту пленку, ложились грудью на дуги. Град колошматил по нам, было очень больно. А мы не переставали смеяться…

Коммуна была для нас такой отдушиной, где можно ненадолго спрятаться от жестокого мира — а в те годы он был действительно жесток. Я часто брала своих детей, и мы уезжали туда на все выходные. Я помню эти километровые, уходящие к горизонту ряды огурцов, томатов и картошки, которые нужно было полоть, поливать, собирать урожай. И мы не просто работали. Это непередаваемое чувство — когда ты точно знаешь, что кому-то нужен, и ради этого готов свернуть горы. Через нас оно передавалось и этим бывшим безнадзорникам».

Но очень скоро договор аренды с коммуной расторгли. Районную администрацию не устраивало такое соседство. Панасицкий не сдался и начал все с нуля где-то в глуши на Кубани. Когда погнали и оттуда — в заброшенной больнице под Буденновском.

«Я уже работала в Управлении соцзащиты, когда мы смогли взять коммуну под свое крыло. Ей выделили полуразрушенный пионерлагерь “Орленок” под Кисловодском. Пошла поддержка на государственном уровне, но вместе с ней и масса бюрократических издержек. Толя очень страдал от этого постоянного давления, и в 1998 году у него просто не выдержало сердце. Несколько дней он не дожил до своего сорокапятилетия. Коммуна рассыпалась. Это был огромный удар. Единственное, что успокаивает — не зря все. Ребята разъехались по стране и миру, у многих сложилась нормальная жизнь. Некоторые до сих пор звонят и даже приезжают в гости».

Работа в соцзащите стала для Ольги еще одной сменой «формата». Она стала заниматься профилактикой безнадзорности среди несовершеннолетних и защитой их прав, создавать приюты и социально-реабилитационные центры по краю.

Минус два детских дома

А потом появился Центр усыновления. Там Ольга проработала десять лет — с 1996 по 2006 год. Благодаря ей в США уехали 115 детей — примерно два детских дома.

Мы сидим на диване в квартире Ольги. Она листает фотоальбомы. Сотни фотографий — счастливые детские лица, красивые пейзажи, любящие родители рядом. У каждого снимка есть своя предыстория. Ольга с трудом сдерживает слезы.

Вот Женя, которая попала в больницу с переломанным носом, избитая и истощенная. Ее держали в сарае и тушили об ее руки окурки.

Вот Аня, которую родная мать держала и била, чтобы та не кричала, когда ее насиловал отчим.

Вот Ваня, у которого был сифилис в такой стадии, что местные врачи разводили руками.

Вот Катя с волчьей пастью. Женщина, которая ее удочерила, целенаправленно искала ребенка именно с такой патологией, потому что была специалистом в этой области.

«Когда начали нагнетать обстановку, обсасывать и пережевывать все эти случаи смертей приемных детей в Америке, я места себе не находила, — говорит Ольга. — Каждого ребенка жаль, но как можно так лицемерить?! В Америке за 11 лет усыновления детей из России было 13 случаев с фатальным исходом из-за жестокого обращения. После каждого такого случая американцы, с которыми я общалась, приходили в ужас и готовы были сами идти вершить самосуд над такими родителями.

Первая поездка Ольги в Америку в 1998 годуФото: Алина Десятниченко для ТД

После каждого! В это же самое время в наших семьях погибало около двух тысяч детей ежегодно — работая в соцзащите, я видела эту статистику. Но это никого здесь не интересовало».

Ольга вспоминает, насколько тщательным был отбор американских семей. Только чтобы претендовать на получение российского малыша, нужно было пройти массу согласований и оформить кучу документов. На это уходило не меньше полугода. Справлялись не все. Да и потом контроль был серьезный. В течение первых трех лет после усыновления обязательны отчеты с фотографиями. Сначала раз в три месяца, потом — раз в полгода. Причем составляла их не семья, а соцработник.

Раз в два года Ольга возила в Штаты группу отказников-детдомовцев шести-десяти лет. Центр на месяц организовывал там для них летний лагерь с культурной и оздоровительной программой. А жили они в семьях, которые тоже проходили очень тщательный отбор.

«У многих складывались настолько теплые, близкие отношения, что американские семьи, расставаясь, не могли сдержать слез. Упаковывали детям полные рюкзаки подарков, вручали альбомы фотографий. А мне говорили:“Будем усыновлять”. Где-то 70% детей из группы обретали новую семью».

«Я как-то спросила у одной американской мамы: “Что сложнее, родить или усыновить?” Та задумалась и ответила: “Сложно сказать. Родного ты в себе вынашиваешь девять месяцев. Да, это непросто. Но приемного тоже нужно выносить. Вот здесь. — И на голову показывает. — А иногда это даже сложнее”».

Одна на две семьи

Ангелина, или просто Геля — была одной из первых у Ольги, кому удалось найти американских родителей. У девочки были врожденная атрезия ануса — то есть его отсутствие; на правой ноге не было голени — сразу за коленным суставом начиналась ступня. Причем она была вывернутая и с семью пальцами. Не надо было быть медиком, чтобы понять — если ребенок сейчас начнет ходить, ко всем ее бедам добавится и неизбежное искривление позвоночника.

«Девочка была армяночкой — красивая и жизнерадостная, как большинство армянских детей. С огромными такими глазами, которые невозможно забыть. Я с ума сходила, глядя на ее страдания, и стала умолять шефа сделать хоть что-нибудь».

Усилиями Центра удалось отправить Гелю в Москву, в Филатовскую клинику, где прошла очень сложная операция в пять этапов по восстановлению ануса. Там с ней и познакомились Дэн и Кэти. Дэн сразу проконсультировался с врачами в родном Сент-Луисе. Там говорят — везите. Нужно удалить ступню и поставить протез. На протезе она будет бегать и прыгать без проблем. И они принимают решение удочерить Гелю.

«Помню, я поначалу удивилась тому, что в доме ребенка оказалась девочка из армянской семьи. Не в традициях у армян бросать своих детей. Но уже потом узнала, что родители долго боролись за нее, возили ее по разным клиникам. Врачи качали головой, говорили, что ничего сделать нельзя, и советовали смириться, мол, отвезите с глаз долой, чтобы себе сердце не рвать. В итоге родители отчаялись что-то изменить, правда, полностью вычеркнуть дочь из своей жизни так и не сумели и периодически навещали ее в доме ребенка.

Геля с ДэномФото: из личного архива

В 1998 году я впервые летела в Америку. Я уже собиралась в поездку, когда раздался звонок в дверь. Открываю — незнакомые мужчина и женщина. Представляются — Лев и Флора. Меня как током ударило — это же Гелины родители. Флора сразу в слезы. Говорит, мы узнали, что вы поедете навестить Гелю. Передайте от нас подарок — платьице. А еще они умоляли дать им контакты Дэна и Кэти, но этого, понятно, я сделать не могла без согласия самих усыновителей».

Поначалу Кэти очень настороженно отнеслась к идее общения с биологическими родителями их дочери. Оно и понятно: как правило, ничего приятного такое общение не сулит. Но потом выяснились причины, почему Геля родилась с такими чудовищными патологиями. Оказалось, что Флоре прижигали эрозию матки, когда она, сама того не зная, уже вынашивала дочь. Так нормальная беременность превратилась в трагедию.

«Когда я рассказывала это по телефону Кэти, слышала, как она плакала на том конце трубки. “Передай Флоре, что мы будем молиться за ее здоровье”, — сказала она. И они стали общаться. А спустя некоторое время смогли и встретиться. Когда Дэн и Кэти вернулись в Россию, чтобы удочерить вторую девочку, мы приехали в гости ко Льву и Флоре. У них к тому времени родилось два мальчика — оба здоровых. Эту встречу словами не описать».

Кстати, Геля сейчас уже закончила колледж и работает специалистом по протезированию.

Флейта для Маши

Дербетовка — село на глухой окраине Ставрополья. Там находится детский дом для детей-инвалидов. Сюда попадают дети после трех лет. О них здесь заботятся, они получают необходимую медицинскую помощь. И даже можно предположить, что здесь созданы максимально комфортные условия. Но это не отменяет главного: Дербетовка — своего рода представительство ада на земле. Отсюда в мир не возвращаются.

Ольга побывала там однажды и признается, что неделю отходила от увиденного. Дети с чудовищными нарушениями физиологии и психики. Дети, которые не виноваты, что они такие. Дети, у которых нет будущего.

«Помню, там была одиннадцатилетняя девочка, которая выглядела как годовалый ребенок. Лежит в кровати, ни на что не реагирует. Периодически ее поворачивают, протирают от пролежней — и это все, что происходит в ее жизни. Когда ты видишь такое, мысли о том, что это не жизнь, приходят самопроизвольно. Ты стараешься гнать их. Потому что так нельзя. Потому что не тебе решать. Потому что всегда есть надежда на чудо. Но чудес почему-то не случается».

Маша рисковала оказаться именно в этом детском доме. У нее была редкая болезнь: она не могла сгибать руки в кистях и ноги в стопах — вместо суставов была монолитная кость. Ходила ластообразно и ела, выгибая руку. Но в остальном она была вполне нормальная очаровательная девчушка. И характер у нее был волевой: никому не позволяла себе помогать — ела сама, хотя это было непросто.

«Так вышло, что мы сильно привязались друг к другу. И я твердо решила — если ее не удочерят в Америку, я сама ее заберу. Я не отдам ее в Дербетовку. Когда мы все-таки подыскали ей родителей — это была радость сквозь слезы. С одной стороны, я понимала, что теперь все у нее будет хорошо, с другой — невероятно сложно было ее отпускать.

МашаФото: из личного архива

После суда американцы с Машей еще несколько дней жили у нас дома, и было заметно, что Лори — ее новая мать — немного ревнует ко мне. Это было понятно — Маша даже есть отказывалась без меня, настолько мы стали близки. Надо было что-то делать.

Я спросила у Лори, играет ли она на каком-нибудь музыкальном инструменте. “На флейте”, — ответила она. И следующий день был посвящен лихорадочным поискам флейты в Ставрополе. Возвращаюсь вечером, спрашиваю у Лори, ела ли Маша. Лори обреченно: “Ноу”. Ничего, говорю, сейчас мы все поправим. И протягиваю ей флейту.

Это надо было видеть. Машка как завороженная смотрела на Лори, пока та наигрывала какую-то мелодию, а потом в первый раз крепко ее обняла. В этот момент я поняла: все у них сложится».

К сожалению, история с Машей на этом не закончилась. Но вторая ее часть была не столь лиричной. Однажды биологическая мать Маши объявилась в телевизоре — в одной из душещипательных передач, где ее версию событий превратили в сюжет из мыльной оперы. С экрана рассказали о том, как у молодых родилась больная дочка и их коварные родители из лучших побуждений подговорили персонал больницы объявить девочку умершей. Несчастная мать спустя годы каким-то чудом узнала, что ее дочь жива и растет в Америке. И, конечно, захотела с нею увидеться. Нет, не просто увидеться, а переехать жить поближе к любимой дочери — в Штаты.

«Я сама держала в руках отказ от ребенка, подписанный матерью, — рассказывает Ольга. — Никто ее не обманывал. Не знаю, как удалось им выйти на усыновителей, возможно, сыграли роль связи. Но это было просто подло. Даже не представляю, что пришлось пережить Лори и ее мужу, потому что выглядело это как реальный шантаж: помогите нам с видом на жительство, и мы оставим вас в покое».

Младшенькая

В 2003 году Ольга все еще работала в Центре усыновления, но уже перестала ездить в Америку. Потому что в ее доме появилась Вика. Как шутила одна ее подруга, «взяла работу на дом».

«По сути Вика сама меня выбрала. В то время я часто приезжала в дома ребенка. Помню, на дворе тогда лето было, жара, детвора высыпала как горох, бегают, играют. А мы идем мимо — нас было человек семь взрослых. И Вика бежит уверенно именно ко мне. Я присела, говорю: “Что это за голубоглазое чудо у нас такое?” — и беру ее на руки. А она не просто обнимает меня, а душит, аж трясется. И тогда я поняла, что заберу ее отсюда».

Первым Ольгу стал отговаривать главврач дома ребенка: «Ты что, даже не думай, там такая наследственность, там такие проблемы, такой букет болезней. Мы найдем тебе лучше». Потом подключился психиатр. «Не стройте никаких иллюзий. В детский сад обычный она не сможет ходить. В обычную школу — тоже. Вы посмотрите, она уже полгода у нас — и никакого прогресса».

«Каких только советов я не наслушалась. Но меня поддержали дети. Помню, Андрей сказал:“Мам, она теперь наша”. И тогда отпали последние сомнения».

У Вики был страшный диатез (который, впрочем, очень быстро прошел — Ольга связывает его с аллергией на Дом ребенка), проблемы с кардиологией и со зрением. Но, пожалуй, самым неприятным был синдром Маугли. Родная мать оставила Вику, когда ей было месяца три. Причем даже не на отца, а на сожителя. Тот пристроил ее жить в маленький сарай, где она росла в обществе собак и кошек. Как следствие — сильное отставание в развитии, отсутствие базовых социальных навыков, проблемы с речью.

Ольга с третьим мужем Юрой и ВикойФото: из личного архива

«Я хотела доказать всем, и прежде всего себе, что нельзя вот так ставить крест на ребенке. Да, было тяжело. Но я видела, в том числе и в Америке, какие трудности способны преодолевать семьи. Это придавало сил. Хотя порой Вика вытворяла такие вещи, что доходило до отчаяния».

Были бесконечные походы по врачам, проблемы с поведением, особенно в переходном возрасте. В учебе Вика звезд с неба не хватала, но ходила в обычную школу. Правда, к этому уровню пришлось тянуться: уроки с ней учили часами. Когда Ольга уставала, ее сменяла дочь Женя — и наоборот.

Сейчас Вика закончила обычную школу. В университет на бюджет поступить не получилось: не хватило совсем немного баллов. Изучает гостиничное дело в колледже. Милая, общительная и очень живая — глядя на нее, никогда не подумаешь, что у девушки такая драматичная судьба. Хотя она сама об этом прекрасно осведомлена: в этой семье не принято хранить скелеты в шкафу. Она приемный ребенок, только это слово здесь не принято. Для всех она просто «младшенькая».

Ольга приносит ноутбук и включает мне песню, которую написала к ее 18-летию. Наивная и трогательная, какой и должна быть, наверное, песня-посвящение, когда у тебя мама — бард.

Потом Ольга ставит мне еще одну свою песню — «Бог любит троицу». Когда-то она посвятила ее трем своим детям. Сейчас у них с ее третьим мужем Юрой шестеро детей на двоих. Три мальчика и три девочки. И уже трое внуков.

Два с половиной года назад у Ольги диагностировали рак кишечника. Операция прошла успешно. Но потом обнаружились метастазы в легких и печени. Сейчас она проходит курс химиотерапии. Когда она говорит, что у нее очень счастливая жизнь, то учитывает и это.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!