Все на одного

Анна Токмакова, учитель немецкого языка, Малоярославец

У нас в школе в принципе все непросто с буллингом — он есть везде, на всех уровнях. Я это поняла сразу, как попала сюда: в сентябре 2017 года. Тогда в восьмой класс пришла новая девочка Полина (имя изменено. — Прим. ТД), и я ее прекрасно понимала: я тоже в этой школе была новенькой.

У Полины осталось много друзей с прежней школы, а за ее плечами — 11 лет занятий народными танцами. Она яркая и активная — не стесняется демонстрировать свои знания, ей нравится быть в центре внимания… Но вскоре я заметила, что у Полины не получается общаться с одноклассниками. На нее коллективно набрасывались по любому поводу, смеялись над ней и обзывали. Например, ребятам стало известно, что Полина курит, — и по этому поводу над ней начали издеваться. Она встречается с молодым человеком старше ее — и эту тему тоже не обходили стороной.

Полина не жертва, она не будет терпеть или плакать, если на нее нападают, а ответит тем же. Ее периодическая ответная агрессия — это защитная реакция. Иногда Полина «заболевает» и не приходит в школу. И я хорошо понимаю почему. Она могла легко пропасть после очередных стычек с одноклассниками, тем более если в дело неаккуратно вмешивался учитель. Тогда она не находила в себе силы перейти порог класса — легче остаться дома.

Меня саму травили в школе, в старших классах. Я знаю, каково это, и сразу вижу, когда такое происходит. Мне было просто понять Полину, потому что и у меня в школе была активная лидерская позиция. Когда мы столкнулись интересами с внучкой директора, она подключила к травле всех, включая классного руководителя… Я хорошо помню, каково это — пропускать школу. Просто потому, что не можешь туда пойти.

На урокеФото: из личного архива

Однажды во время урока Полина попросилась выйти позвонить маме. Проходит несколько минут, и я слышу дикий крик в коридоре: один из учителей увидела, что Полина не на уроке. Мы все помним, как учителя умеют повышать голос, но это был какой-то кошмар. Все в классе замолкают. Я выхожу, пытаюсь объяснить, что сама отпустила Полину позвонить, — и тут с криком обрушиваются на меня: «Анна Валерьевна, возвращайтесь на урок!» Из классов выходят другие учителя, появляется завуч, директор… Полина стоит, что-то щебечет — а вокруг нее все кричат. Этот безудержный крик — реальность обычной российской школы.

Все изменило одно маленькое путешествие. Я второй год вожу детей на фестиваль немецкого кино Гете-института в Москве. В прошлый раз я взяла несколько учениц и Полину вместе с ними. Так девочки оказались в неформальной обстановке и начали тепло общаться друг с другом. Сейчас они продолжают дружить — теперь Полине есть с кем общаться в школе.

Как объяснить ту травлю, которая происходила в классе? Мне кажется, многое в этом плане идет из дома. Если дома у ребенка не все хорошо или на него не обращают внимания, он все равно найдет способ заявить о себе — даже через проявление жестокости. 

Распределение ролей в первую очередь касается пятых классов: при переходе из младшей школы в среднюю классы часто расформировывают и перемешивают. Так пятиклассники быстро лишаются своих устоявшихся ролей. А система образования выстроена таким образом, что учителя сами подталкивают учеников занимать определенные роли. Выстраивание иерархии, выбор старосты, подчеркнутое восхваление одних и порицание других — учителям удобно навешивать ярлыки «отличник», «двоечник», «тихоня», «неудачник»… А классу удобно считать, что они имеют право вымещать свой ежедневный страх или агрессию на том, кого им указал учитель.

Ирма Рахманова, бывший учитель биологии и ИЗО, Козельск

В моей школе был очень высокий уровень детской агрессии. Если говорить о буллинге, то я наблюдала такую ситуацию не единожды. В одном классе у меня получилось исправить положение — в другом мои усилия ни к чему не привели. Поэтому у меня нет универсального рецепта — только личный опыт, к которому я могу обращаться.

История успеха произошла в шестом классе. Там коллективно травили Алину (имя изменено. — Прим. ТД), очень тихую и стеснительную девочку. Она отказывалась отвечать устно на уроках — просто молчала. На нее одноклассники повесили клеймо, видимо вслед за учителями. Про нее часто говорили: «Что вы ее спрашиваете, она же дурочка, она вам ничего не скажет». С ней не хотели общаться, не хотели работать вместе, сидеть рядом.

У Алины есть особенность — она никогда не списывает: часто делает ошибки, но никогда не подсматривает у других. И однажды на контрольной по биологии она получила первую пятерку. Тогда она дождалась конца урока, чтобы все вышли из класса, подошла ко мне, отдала листочек и сказала: «Тут какая-то ошибка. У меня не может быть пять».

Это были первые слова, которые я от нее услышала. Я ей отвечаю: «Ну смотрите, Алина, вот здесь у вас все верно, здесь вы написали правильный ответ — это пятерка, определенно». Она же схватила листочек, рассмеялась и выбежала из класса — не поверила мне. Но после того как эта пятерка появилась в журнале, она изменила свое отношение к учебе: Алина начала меня слушать, внимательно записывать на уроках. И новость о том, что эта признанная всеми недалекой девочка получила пятерку, быстро разлетелась по всему классу.

На урокеФото: из личного архива

В следующем году предстоял устный зачет по биологии — и было очевидно, что она его не сдаст: Алина по-прежнему отказывалась отвечать устно. Я спросила ее, согласна ли она на четыре или поборется за пятерку на зачете. Она замотала головой: четыре, четыре… И тут две ее одноклассницы говорят: «Постойте, не ставьте! Мы ей поможем». Они с Алиной отсели на заднюю парту, взяли учебник и начали задавать ей вопросы по теме. Алина все ответила — и получила свою пятерку в четверти. Одноклассники ждали Алину после зачета и радовались за нее как за себя: «Что, пять, пять? Да? Молодец!»

А история неуспеха — она про совершенно другого ребенка. Семиклассник Глеб (имя изменено. — Прим. ТД) — настоящий бунтарь. Он любил срывать уроки и показывать, что ему здесь, в школе, ничего не нужно. Он учился в самом агрессивном классе, который я когда-либо видела. Глеба постоянно пытались задеть, отпускали колкие комментарии в его адрес. Никто не хотел быть с ним за одной партой или в одной группе. Его не любили все.

Глеб увлекался компьютерами, но дома у него компьютера не было. Я устраивала в школе хакатон по программированию на языке Scratch: он часто приходил — и мы занимались на моем ноутбуке. Это ему очень нравилось — и между делом он улучшил отметки по биологии с двоек на четверки. Но к улучшению отношений в классе это не привело. Глеб — общительный парень, и вся ситуация была для него некомфортной. Но он просто не мог себе позволить снизить уровень агрессии: в его глазах и в глазах его одноклассников это было бы слабостью.

Козельск — это военный городок. Это офицерские семьи. Это директор школы — бывший военный. И это жесткая иерархия, на всех уровнях. Дети живут в условиях постоянной фрустрации и стресса — и они даже не могут это выразить в рамках системы. Единственный выход — это агрессия.

Я сама пережила травлю. В третьем классе после гимназии я перешла в обычную школу. В гимназическом классе мне успели привить, что знание — это хорошо, что интересоваться новым — важно. И я не сразу поняла, что в новой школе это не работает: я подмечала, кто из одноклассников где что не понял, и активно предлагала свою помощь. Меня ненавидели абсолютно все. Регулярно издевались, обзывали… Все остальные годы я проучилась в изоляции, со мной никто не общался.

Видимо, поэтому я хорошо контактирую с ребятами, которых класс не принимает, и гораздо хуже контактирую с ребятами социально успешными. Но хочу быть достойным учителем и для других, популярных детей. Это сложно, когда приходишь в старшие классы и видишь там девочек, как две капли воды похожих на тех, которые в детстве травили тебя… Внутри невольно все сжимается. И приходится делать усилие, чтобы напомнить себе: так, это ты — взрослая женщина, а это — запутавшийся ребенок.

Конечно, мой опыт работы с буллингом не универсален. Но он говорит мне, что лучшая линия поведения — это пытаться выстроить отношения не внутри класса, а с конкретным ребенком, который оказался в беде.

Анастасия Назарова, учитель литературы и классный руководитель, Таруса

Мой пятый класс — в большей степени «мальчиковый». Когда я пришла, я ничего не знала про проблемы внутри класса. Я провожу с ребятами всего три урока в неделю — потребовалось время, чтобы понять, что что-то идет не так.

Леша (имя изменено. — Прим. ТД) выделялся среди других ребят в классе. Есть основания предполагать, что у него гиподинамический синдром: он медлителен, флегматичен, ему нужно больше времени посидеть над заданием или обдумать ответ. У него рассеянное внимание, и на уроках он говорит очень мало. Обычно сидит за партой один, потому что никто не хочет сидеть с ним рядом. Такой милый, неспешный, мягкотелый мальчик. Много улыбается.

Я начала замечать, что часть класса периодически пытается задеть Лешу. Грубо над ним смеются, обзываются, могут зажимать в углу и провоцировать на физические стычки. Недавно мальчики, выходя из школы, просто оплевали его велосипед. Леша — ребенок очень закрытый, и дома он ничего не рассказывает о происходящем маме. Когда она спрашивает у него, как дела в школе, он неизменно отвечает: «Все нормально».

Замечаниями здесь не помочь; это оказалось тяжелой систематической историей, которая тянулась еще с младшей школы. Я поставила себе задачу узнать, что происходит. Постепенно у нас начали выстраиваться доверительные отношения с частью класса: девочки стали приходить и рассказывать, что случилось. Сам Леша, при всей его закрытости и отстраненности, тоже пытается говорить.

С обидчиками коммуницировать оказалось не так просто. В какой-то момент мне показалось, что дети меня услышали. Атмосфера в классе стала спокойнее, ребята начали играть вместе с Лешей на переменах, я давно не слышала о новых стычках… Но я рано радовалась — вскоре все началось заново. И даже с большей агрессией, чем раньше.

В школеФото: из личного архива

Ребята говорят: «Он аутист». По их словам, он сам так себя называет. На мой взгляд, у него нет расстройства аутистического спектра. Я представляю, что дети подсознательно чувствуют: Леша отличается от них. При этом они не понимают, чем именно, и эта неясность их отчасти пугает. Из-за этого они давят на Лешу и часто перекладывают ответственность за происходящее на него. Из-за перегруженности негативными эмоциями и постоянного ощущения опасности Леша может сам резко отреагировать на провокацию — и так невольно становится инициатором новой стычки. Возможно, свое оправдание ребята видят и в том, что им говорят взрослые. Как правило, родители мне отвечают: «Я знаю, что мой ребенок не зачинщик, наверное, это начал кто-то другой». Или, точно так же как и их дети, переводят стрелки на Лешу.

Наверное, это было ошибкой — бороться с этим в одиночку. Я только недавно подключила к этой ситуации директора. До этого я боялась подключать других людей: думала, что это очевидное «нажаловалась» нарушит наше доверие с классом, что в первую очередь от такого вмешательства будет хуже самому Леше. Но сейчас я понимаю, что мне нужен третий человек — который не вовлечен в ситуацию столь эмоционально, который сможет помочь.

Если бы я могла дать совет самой себе, я бы посоветовала сделать это сразу — подключать других взрослых. Если в школе есть хороший психолог или социальный педагог, этим стоит воспользоваться. Также необходимо разговаривать с родителями, со всех сторон, даже если это тяжело: нужна одинаковая оценка ситуации от взрослых, которая не будет вводить детей в заблуждение.

Но, честно говоря, совет сейчас нужен мне самой.

 

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!