Иллюстрация: Рита Черепанова для ТД

Журналист должен держать дистанцию с теми, о ком пишет. Но в «Таких делах» все немного сложнее. Женя Волункова — о том, почему мы не можем забыть о наших героях, выпустив статью

Прежде чем набрать номер Елены, я кружу по квартире и бормочу под нос начало разговора. Что сказать человеку, который не помнит себя от горя? «Соболезную, Елена. Как это случилось?» «Представляю (представляю ли?), как вам тяжело. Получится ли у вас найти силы, чтобы рассказать?» Все не то, все не так.

Недавно студенты журфака меня спрашивали, как говорить с теми, кто переживает горе, смертельную болезнь, утрату. Им в ответ я тоже что-то бормотала — потому что я не знаю как. Да, мне часто приходится говорить с теми, кому прямо сейчас невыносимо плохо. Как-то разговор получается. Но каждый раз все происходит спонтанно, и я никогда не знаю заранее, как именно. «Важно быть честным, не переигрывать в сочувствии, не говорить банальщины типа “все будет хорошо”, если вы оба знаете, что не будет… А иногда говорить вообще не нужно, просто сидишь и молчишь, а человек говорит и плачет». 

Кто мы

Полгода назад Елена рыдала мне в плечо в московском Измайлове. Такой уставший, горький, безнадежный плач. Я его впитала и запомнила. Ее дочь Оля, глядя на мать, вытирала с подбородка ответные слезы, стекавшие из-под кислородной маски. Подключенная к аппарату ИВЛ, Оля боролась за каждый вдох и выдох, а ее мама за жизнь дочери. Ради ребенка, этой прозрачной красивой девочки, Елена голодала, унижалась, просила. Оставила дом в Сибири, свернула горы: принеслась в Москву и нашла помощь. Перестала спать, потому что вдруг ночью с дочерью что-то случится, а она проспит, не услышит?

И вот Оля умерла. Ночью, как и боялась Елена. Должна была выкарабкаться, набрать вес, носить красивые платья, учиться, влюбиться, завести собаку, но умерла. И от каждого нового гудка в трубке, который вот-вот соединит меня с Еленой, я внутри себя падаю в обморок. Она говорила, что живет только ради дочери, она будет плакать, что я ей скажу?

Алло (тихий, как шелест травы, голос).

Елена, здравствуйте! Это Евгения из «Таких дел», я писала статью про Олю…

Да, Женя, да…

Пауза. А потом тот самый плач, похожий на вой. Мне не пришлось ничего говорить.

Журналист ли я, когда Елена просит навестить ее после похорон Оли? Журналист ли я, когда она просит совета о том, как быть дальше? Журналист ли я, когда на ее сомневающееся «Я должна остаться в Москве ради сына, но боюсь, что не справлюсь», убеждаю в том, что, конечно, она справится. Когда говорю, что она сделала все, что могла. Что не должна себя винить. Что я обязательно приеду. И когда приезжаю, чтобы обнять ее и пить чай, кто я?

Я часто размышляю об этом. Кто я больше, журналист или благотворитель? Или есть какое-то другое слово (ну какой я благотворитель-то, в самом деле)? Кто мы все, журналисты странного издания «Такие дела», которые так часто сталкиваются с чужой болью?

Задача журналиста рассказывать истории. Не подходить к героям слишком близко, не поддерживать связь. Не принимать чужое горе прямо в сердце, потому что одного сердца на всех не хватит. Просто делаешь свою работу, радуешься, если репортаж что-то изменил к лучшему. Так должно быть, но получается что-то не очень. 

Я не хочу знать

Когда разговариваешь с героем в хосписе, глупо думать, что он поправится. Но я всегда надеюсь на лучшее, даже если понимаю, что лучшее не настанет. Получить сообщение об уходе человека, с которым ты еще недавно разговаривал, — только вопрос времени. Иногда это месяц, иногда полгода, иногда больше. Но про некоторых героев понимаешь: новость о его смерти сделает тебе невыносимо. И ты пытаешься спрятаться и ни за что не узнавать.

У меня так было с бабушкой из хосписа в Екатеринбурге, где я неделю была волонтером. Я до сих пор не знаю, умерла ли Валентина Ивановна из 209-й палаты. Не хочу знать.

Я сразу в нее влюбилась. Бывшая учительница с громким, хриплым голосом, такая шутница, непосредственная и классная. Говорит мне: «Раз уж ты тут, милая, может, поменяешь мою повязку? А то кровь везде, сижу, как эта». У нее рак щитовидки, огромная, толстая повязка на груди похожа на кровавое месиво. А это мой первый день в хосписе, я толком ничего не умею и никогда не видела такой большой опухоли, и… Я отдираю все эти тряпки и пластыри, брызжет что-то розовое, пахнет, тошнит, трясутся руки. Ее крестик падает прямо в центр устрашающей раны, я его отлепляю, кладу на ее ключицу. «Ну вот, такая вот ерунда», хмыкает Валентина Ивановна.

Когда все готово, я выхожу из ее палаты и сползаю по стене. А на следующий день меня ждет новая перевязка и разрезанное на кусочки зеленое яблоко. Еле ходящая Валентина Ивановна встала, дошла до ванной, помыла и порезала его для меня. 

Я люблю к ней приходить. Она много шутит, хохочет голосом из какой-то страшной сказки, рассказывает о своей жизни, учениках, о прыжках с парашютом, о большой квартире, где после смерти мужа осталась одна. Делится страхами о смерти и о том, как бы хотела, чтобы ее похоронили. Все пытаемся как-то заклеить ее рану, чтобы надолго, ничего не выходит, мои руки уже не трясутся. Уговариваю ее на стрижку, потом выйти в коридор на концерт. Любовь у нас взаимная, я не представляю, как скоро отсюда уеду. За три часа до самолета, пододвигая ко мне очередное зеленое яблоко, Валентина Ивановна записывает мой номер телефона на первой странице своего молитвослова. Приглашает в гости: «Вдруг я поправлюсь?» Тоже записываю ее номер телефона в блокнот и очень стараюсь не зареветь прямо тут, над тарелкой с яблоками. 

Через неделю собираюсь ей позвонить, а блокнота с телефоном нет, оставила где-то.

Проходит месяц, три, полгода. Я часто вспоминаю Валентину Ивановну, а однажды она мне снится. Я ведь могу найти ее номер через хоспис и позвонить: она точно обрадуется. Но следом мысль: «А если она уже умерла?» Рак умеет сжирать человека быстро: сегодня ты хохочешь и режешь яблоко, а завтра тебя уже нет. Представляю такой звонок в хоспис:

Здравствуйте, это Евгения Волункова, я у вас работала, писала материал… Мне бы хотелось узнать, как дела у Валентины Ивановны, можно ли узнать ее номер телефона?

К сожалению, Евгения, Валентина Ивановна умерла два месяца назад. Она вспоминала вас иногда, говорила, что хорошая была девочка, жаль, больше не приезжала. 

Кладу трубку и задыхаюсь от слез. И корю себя за то, что не позвонила раньше. 

Нет-нет, спасибо, я не хочу этого звонка, не хочу ничего знать, не хочу чувствовать эту вину, эту боль. Не хочу! И не звоню в хоспис. Когда понимаешь, что человека уже нет, но не видел подтверждения, так легче. Глупо, но легче. 

Чувствуя ваше плечо

Многие герои остаются с нами надолго, даже если их уже нет. Не знаю, как у других, но у меня воспоминания всегда ясные, теплые и щемящие. С тех пор, как я в последний раз видела Валентину Ивановну, прошло почти три года. А я помню и чувствую. Два года прошло с тех пор, как умер Михаил на руках у моей героини Тамары, а я вспоминаю их лица, ее руку на его голове какая это была любовь!

Еще один мой герой, Иван, несколько лет писал мне короткие письма, нажимая единственным работающим пальцем на мышку. По одной букве, с невероятными усилиями, набирал на клавиатуре: «Здравствуйте, Евгения! Как поживаете?» Я всегда отвечала и радовалась живой! Примерно полгода назад письма прекратились.

Елена из Самары, тонкая женщина пятидесяти лет, пережившая ад и одиночество, мечтала поправиться, чтобы быть рядом с молодым еще сыном, — ушла очень, очень давно. Я звонила ей до тех пор, пока она могла говорить. Я до сих пор помню, как звучал ее голос. Он меня всегда удивлял: такой молодой, звонкий, он просто не мог принадлежать больному, прикованному к постели телу…

Сколько героев еще уйдет — а я останусь?

 Сколько сейчас тех, с кем я поддерживаю связь, хотя понимаю, что смерть неизбежна? Понимаю — оставаясь на связи и пытаясь помочь, я делаю себе плохо. Почему тогда так происходит?

Я хотела работать в «Таких делах», потому что там не совсем про журналистику. Там в первую очередь про людей. Мы — издание при благотворительном фонде. А я (вот и ответ!) журналист этого особенного издания. У нас редко бывают легкие темы и благополучные герои. Мы работаем не только затем, чтобы информировать, рассказывать истории, но и чтобы помогать. Наверное, поэтому журналисты «Таких дел» гораздо ближе к людям, о которых пишут. Иначе и быть не может.

И все же я не думала, что писать о людях будет порой так трудно. Что чужие истории могут проникать внутрь так глубоко. Иногда мне даже кажется, что я переполняюсь и больше не могу. В такие моменты я листаю наш сайт. Все эти лица, судьбы, люди, которые прошли через нас. И для которых, пусть и не всех, наша редакция смогла что-то сделать. Я читаю пожелания читателей, что «Такие дела» непременно должны выжить и продолжить работу, вижу искреннюю поддержку и набираюсь сил.

Мы много пишем о том, что нашему изданию нелегко оставаться на плаву. Очень неудобно писать об этом снова, но что поделаешь? Мы существуем на пожертвования, благодаря вам. Каждые ваши сто рублей это еще одна человеческая история на нашем сайте, герой, жизнь которого может измениться к лучшему. Каждый ваш ободряющий комментарий мотивация продолжать. И в очередной раз, выдохнув, позвонить, поехать в командировку. Понимая, что будет непросто, но чувствуя ваше плечо.

Я очень хочу, чтобы однажды настал день, когда мы полностью соберем необходимую для работы «Таких дел» сумму. Чтобы мы перестали переживать о том, скольким еще людям успеем помочь, прежде чем закроемся. Чтобы вообще не думали про «закроемся».

В день рождения «Таких дел» мы вспоминаем наших героев, живых и ушедших. Радуемся за тех, кому удалось помочь, и просим поддержать нас. Ежемесячное пожертвование в пользу нашей редакции на любую сумму — лучший подарок. Извините, что я все это на вас вот так опять вывалила. Cпасибо, что вы с нами. 

Сделать пожертвование
Спасибо, что дочитали до конца!

Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в нашей стране. Мы уверены, что их можно преодолеть, только рассказывая о том, что происходит на самом деле. Поэтому мы посылаем корреспондентов в командировки, публикуем репортажи и интервью, фотоистории и экспертные мнения. Мы собираем деньги для множества фондов — и не берем из них никакого процента на свою работу.

Но сами «Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям. И мы просим вас оформить ежемесячное пожертвование в поддержку проекта. Любая помощь, особенно если она регулярная, помогает нам работать. Пятьдесят, сто, пятьсот рублей — это наша возможность планировать работу.

Пожалуйста, подпишитесь на любое пожертвование в нашу пользу. Спасибо.

ПОДДЕРЖАТЬ

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — «Таких дел». Подписывайтесь!

Читайте также
Всего собрано
2 443 396 907
Текст
0 из 0

Иллюстрация: Рита Черепанова для ТД
0 из 0
Спасибо, что долистали до конца!

Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в стране. Мы уверены, что их можно преодолеть, только рассказывая о том, что происходит на самом деле. Поэтому мы посылаем корреспондентов в командировки, публикуем репортажи и фотоистории. Мы собираем деньги для множества фондов — и не берем никакого процента на свою работу.

Но сами «Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям. И мы просим вас поддержать нашу работу.

Пожалуйста, подпишитесь на любое пожертвование в нашу пользу. Спасибо.

Поддержать
0 из 0
Листайте фотографии
с помощью жеста смахивания
влево-вправо

Подпишитесь на субботнюю рассылку лучших материалов «Таких дел»

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: