«Сейчас главная красота — остаться жить»

Первый случай заражения коронавирусом в Дагестане подтвержден 27 марта. На сегодняшний день, по информации оперативного штаба по недопущению распространения коронавируса, в республике 4579 подтвержденных положительных результатов заболевания коронавирусом, 4402 человек выздоровело, 151 человек умер. Несколько недель Дагестан стабильно входит в десятку (а иногда и пятерку) регионов по случаям заражения коронавирусом. Для сравнения — соседняя Чечня находится в пятом десятке по официальной статистике.

«В Дагестане смертность очень высокая. Мы сейчас как раз занимаемся подсчетом умерших людей от коронавируса. Эта цифра напугает всех. Меньше всего хочу, чтобы была паника, и не хочу быть причиной для этой паники. Но сегодня мы однозначно знаем, что умирают люди. Я много друзей потерял в больницах, первым делом объясняю почему. Во-первых, не проводили противочумные работы; во-вторых, полное отсутствие медикаментов», — говорит член народного штаба по борьбе с коронавирусом Муслим Гасангусейнов.

В отделении пульмонологии Республиканской клинической больницы в Махачкале 11 апреля установили первые 50 коек для пациентов с внебольничной пневмонией. В середине месяца поток пациентов резко увеличился, перепрофилировали отделение аллергологии на еще 50 коек, 40 коек развернули в отделении общей терапии. Следом — отделение неврологии, гематологии, гастроэнтерологии, два кардиологических. 13 мая по приказу министра здравоохранения в РКБ было перепрофилировано девять отделений на 370 коек, из них 230 коек с подтвержденным COVID-19 и 140 коек с вирусной пневмонией.

Корреспондентам «Таких дел» удалось посетить отделения общей терапии, реанимации, хирургическое отделение. В клинике находилось около трех сотен пациентов. Основная масса поступающих — тяжелые, с поражением легких. Сейчас врачи не жалуются на нехватку чего бы то ни было и очень сдержанны в формулировках.

Сердцевина

«Я знаешь почему нервничаю? — говорит Закир Исмаилов, сотрудник пресс-службы центральной больницы Махачкалы, меняя клавиатуру на компьютере. — Моя семья заболела. Это при том, что я живу отдельно. А жена мне говорит, что родственница в гости приходила. И бабка тоже болеет…»

Именно Закир станет моим Вергилием в коридорах и палатах этого здания, познакомит меня с врачами и расскажет о деталях. Идем в отделение общей терапии. Его перепрофилировали одним из первых. Поначалу очень страшно, но внутри немного отпускает.

Врачи смотрят снимок томографии легкихФото: Ильяс Хаджи для ТД

На шестом этаже у грузового лифта сидят две большие санитарки в защитных комбинезонах с передачкой для пациентов. В отделении 40 коек, четыре врача, каждый из них наблюдает за восемью-десятью пациентами. Они работают в две смены: первая — с восьми до 16 часов, вторая, дежурная бригада — с 16 до утра. Все медики, по словам заместителя главного врача по терапии Себебулы Абдуллаева, живут отдельно от родственников.

Зеленая зона — небольшая комната, стены которой выкрашены в зеленый цвет. Здесь стоят душевая кабина, двухдверный высокий шкаф, вешалка, зеркало, парты и стулья. На стену скотчем приклеены бумаги с именами врачей. Под каждым именем — средства индивидуальной защиты.

«Это наша сердцевина! — появляется внезапно, как привидение, в своем белом защитном комбинезоне Себебула Абдуллаев. — Так, девочки и мальчики, снимайте верхнюю одежду и надевайте костюмы. Вещи можете оставить где угодно, выберите себе место. В две “грязные зоны” заходить в одном костюме нельзя, надо прежде помыться, переодеться. Снимайте обувь, надевайте галоши».

Протягивает белые хлопчатобумажные носки, напоминающие кирзовые сапоги. Защитный костюм ярко-оранжевого цвета объемный, но в нем тяжело дышать.

— Как любишь носить косынку? — спрашивает Себебула.

— Не ношу.

— Хе-хе! Это вы, дагестанские женщины, мы вас научим! Женщины, мужчины нету. Уже никто не смотрит. Унисекс!

Последний штрих — защитные очки и респираторы. Очки быстро запотевают. Жарко.

«Делайте что-нибудь, чтобы больные не поступали»

Отделение реанимации РКБ, в котором лежат больные коронавирусной инфекциейФото: Ильяс Хаджи для ТД

Красная зона отделения общей терапии на первый взгляд ничем не отличается от других. Об опасности здесь только напоминает кварцевый облучатель в коридоре. В конце коридора на дверях график купания: «Мужчины — в каждую пятницу», «Женщины — в каждый понедельник».

Почти все врачи соблюдают мусульманский пост — уразу. Это значит, что они в дневное время отказываются от пищи, курения, принятия лекарств, интимной близости. Они говорят, что это помогает в работе, в том числе чтобы не выходить в течение дня из красной зоны и чувствовать себя бодро.

— Я сам сотрудник кафедры госпитальной терапии, — объясняет Себебула. — А вот сидит ассистент кафедры госпитальной терапии медицинского университета. Студентов нет, их мы сюда не впускаем, и нет необходимости, потому что мы в принципе сами справляемся с той нагрузкой, которую требует министерство здравоохранения.

— Какая нагрузка?

— У нас в отделении хорошо. Мы спокойно справляемся, — настаивает Абдуллаев.

— Сколько пациентов поступает в день?

— Около 30, 40 во все отделения. В каждое отделение — по пять, шесть человек. У нас сейчас пять свободных мест. Точно так же в других отделениях. Всего 36 свободных. В основном, к сожалению, поступают те пациенты, которые находились дома. Но пневмония пошла, похоже, на спад: я помню, 11 апреля мы принимали за 30 человек в день. Сейчас уже такого массового поступления нет. Может, потому что перепрофилировали и другие больницы?

Отделение реанимации РКБ, в котором лежат больные коронавирусной инфекциейФото: Ильяс Хаджи для ТД

Плановых больных в отделениях нет. Пациенты с хронической сердечной недостаточностью, объясняет врач, поступают в Центр кардиологии и сердечно-сосудистой хирургии. А пациенты с другими патологиями «к нам не поступают, сейчас все заняты пневмонией».

Второй сотрудник отделения, который пожелал не называть свое имя, считает, что причина эпидемии — в несоблюдении махачкалинцами правил самоизоляции. Ни один человек, по его словам, не носит маски, а те, кто носят, не меняют.

«В магазинах редко кто бывает в маске, — сетует он. — И то они замызганные, черные, закрывают рот, а нос бывает открытым. Такая маска — рассадник инфекции, лучше без маски ходить. Еще тряпочные очень многие носят, они тонкие, больше подходят для восточных женщин, чтобы только глаза были видны, для красоты. Сейчас главная красота — остаться жить, не попасть в реанимационную койку».

Всех, кто поступает в больницу, он называет «неверующими» — верующие (в существование коронавируса) покупают маски, респираторы и берегут себя.

«Спасает маска и чистые руки — все, больше ничего не нужно. Вот все, что вы надели, — ерунда. Костюм защищает одежду. А респиратор и очки защищают нас. Вот эта вещь, — показывает на респиратор, — нас спасает. В течение 30 дней каждый день мы носим его в очаге с тридцатью больными».

Респиратор на нем и других сотрудниках защиты второго класса — это обеспечивает 94% защиты. Бывают 99%, но, по его словам, они дороже в два раза.

«Нам надоело носить респираторы и в этой одежде работать. Надоело! — жалуется врач. — Больше тридцати дней мы в этой одежде, еще неизвестно, сколько надо будет. Поэтому мы орем: “Делайте что-нибудь, чтобы больные не поступали”. Они все равно поступают и поступают».

У него десять пациентов от 20 до 80 лет. Больше мужчин. Сложные пациенты — с сахарным диабетом и гипертонией.

Отделение реанимации РКБ, в котором лежат больные коронавирусной инфекциейФото: Ильяс Хаджи для ТД

«Люди занимаются самолечением: пьют бараний бульон, витамины, ежевику, едят чеснок, лук, всякую чанду, оказываются на койках. Лучшая профилактика — респираторы и чистые руки. Мы месяц занимаемся больными и стараемся не болеть, ничего не пьем, держим уразу, никакие препараты не принимаем. Те, кто принимают витамины В, С и Д, тоже у нас на койках умирают».

«Я могу не кушать целый день»

В первое время, вспоминает ассистент, было очень тяжело. В день поступало по тридцать-сорок человек.

«Сейчас не стало легче, — объясняет она, — просто мы адаптировались и привыкли к очкам, респираторам. Все лицо было в раздражении, синяках. Сейчас тоже есть, но я привыкла. Пугают погодные условия, жара, как мы будем работать, это вообще страшно».

На вопрос, болел ли кто-то из врачей, одна из сотрудниц больницы ответила утвердительно, другой, поправляя ее, сказал, что никто из врачей отделения не болел, мол, были только те, кто заболел до пандемии коронавируса.

В течение дня здесь измеряют давление, сатурацию, выслушивают жалобы пациентов, записывают все в историю болезни и корректируют лечение, но на любые конкретные вопросы я получала весьма расплывчатый ответ: «Достаточно».

— Сколько защитных костюмов?

— В достаточном количестве. Нам хватает. Вот у вас путинские. Мы их не любим. У нас фирменные.

— Почему не любите?

— Да они же не дышат.

— У вас какие?

— Многоразовые. Их можно носить целый день. Санитарки их потом обрабатывают дезрастворами и под ультрафиолетовое облучение. За ночь все готовят, гладят и утром уже выдают.

— Лекарства есть?

— Помимо того, что государство дает, нам благотворительные фонды помогают.

— Кто больше помогает?

— Государство обеспечивает нас достаточно. Благотворительные фонды — в запасе. Они хотят помочь, и мы не отказываемся, но помощи не просим. У нас на самом деле с препаратами проблем нет.

— Какие препараты привозят благотворительные фонды?

— Ципрофлоксацин, левофлоксацин, меронем, ципролет.

— Что с питанием?

— Мы все уразу держим, еда не нужна. Пациентов кормит государство. Когда не держали уразу, было проблематично, даже воду мы не пили. Чтобы выпить воду, нужно раздеться, пойти в чистую зону, а это очень трудоемко. Мы просто не едим и не пьем.

Отделение реанимации РКБ, в котором лежат больные коронавирусной инфекциейФото: Ильяс Хаджи для ТД

Пациентов принимают из других городов или сел, если «в чересчур крайнем состоянии», многие пациенты из Махачкалы. Принимают по результатам компьютерной томографии легких и цифрового рентгена. Чаще всего пациенты жалуются на одышку. На стадии пневмонии они поступают в отделение общей терапии. «Легкие дома сидят», — говорит сотрудник отделения.

«Я попала [в больницу] 13 мая, — вспоминает 62-летняя пациентка. — Невестка, ей тридцать, в тяжелом состоянии попала во вторую городскую. Сейчас она хорошо себя чувствует. Сначала была температура 38-39, вялость, усталость, головокружение, ходить не могла. Когда вставала, тошнило. Все говорили же, неправда это, а я, честно говоря, не выходила из дома два месяца, я верила. Сын работал, он диспетчер, и заразился, мы от него заразились. Он ходил и в маске, и в перчатках. Когда с работы приходил, на улице раздевался, все там оставлял, из дома давали одежду, обрабатывал все, даже обувь, потом заходил домой. И все равно так получилось».

— Вспотели? — спрашивает меня санитарка в коридоре.

Коридоры здесь вместо шлюзов. Сотрудники признаются, что не знали, что будет перепрофилирование, и не готовились заранее.

— Давно уже, — смирилась я.

Возвращаемся в зеленую зону.

— Пар идет с нее, — смеется Абдуллаев. — Вай, вся мокрая, мужики, выйдите, пусть она искупается. А то на улице простынешь — и завтра ты наш клиент. Или дайте ей простынь какую-нибудь.

Спускаемся вместе с санитаркой в грузовом лифте на первый этаж. Нас всего четверо, других посетителей больницы она попросила подождать в коридоре.

— А что, такой большой лифт больше четырех не берет?

— Не берет.

— Он же грузовой!

— Вы лучше спросите, какого года он.

Отделение реанимации РКБ, в котором лежат больные коронавирусной инфекциейФото: Ильяс Хаджи для ТД

Выходим из больницы. Люди в масках хаотично идут по своим делам. У ворот РБК стоит врач в синем комбинезоне. Две женщины с полными пакетами, увидев ее, машут рукой.

«Один в скорой умер, не довезли»

Во двор больницы заезжает буханка, за ней прицепом едет тележка. В тележке — железные бидоны с едой для коронавирусных пациентов. Буфетчицы встречают тележку и забирают еду. У каждого больного свой рацион, который определяет старшая диетсестра. Тяжелым дают супы, а легким — гречку, перловку, лапшу.

Водитель буханки говорит, что во время его дежурств, когда был пик, по пять, шесть трупов увозили. «Один в скорой умер, не довезли», — вспоминает он. И добавляет, что нет такого ажиотажа, как раньше — еще в начале мая во рядом с больницей негде было припарковаться.

Мы идем в красную зону реанимационного и хирургического отделений, куда перенаправляют из отделения общей терапии больных, состояние которых ухудшается.

— Вторую неврологию перевели обратно в неврологию для плановых больных, — говорит мне мой проводник Закир. — Руками ничего не трогать.

— Руками ничего не трогать, только ногами, — улыбается охранник в военной форме.

В отделении 14 тяжелых. Кто-то еще в сознании, кто-то без, многие подключены к аппаратам искусственной вентиляции легких (ИВЛ).

Переодеваемся наспех в коридоре. Напротив нас — зеленая зона, напоминающая о доковидной жизни, с диваном, зеркалом, умывальником, чайником на столе. Нам приносят респираторы, защитные экраны, одноразовые полупрозрачные костюмы, косынки. Не хватало гулливеровских носков и галош. Вместо них — бахилы.

«Пульс поднялся до 130»

Женщина с повязкой на глазах лежит без сознания. Лицо — бледное до прозрачности. В дыхательные пути введена интубационная трубка. Вокруг нее кружится медбрат: проверяет пульс.

«Муслимат в отделении десятые сутки, привезена со второй городской больницы, она там находилась на искусственной вентиляции легких. Но так как прогрессировала почечная недостаточность, была переведена к нам для проведения заместительной почечной терапии, — говорит заведующая отделением общей реанимации. — Помимо ИВЛ, проводим ей сеансы гемодиализа. На сегодня состояние стабильно тяжелое».

Отделение реанимации РКБ, в котором лежат больные коронавирусной инфекциейФото: Ильяс Хаджи для ТД

В другой палате — относительно выздоравливающие пациенты, двое на аппарате, остальные с положительной динамикой. Житель Избербаша поехал на соболезнование в Сергокалинский район. Там же и заразился.

«Пришлось поехать. Обычай такой. Двоих близких потерял, не пойти я не мог. Сам жалею сейчас, что так поступил, — рассказывает он. — Под вечер в тот же день поднялась температура. Пять дней лечился дома, под капельницей, пригласил медсестру. Вроде легче было, потом поехал КТ делать. Стало хуже, привезли сразу в больницу».

В этой же палате лечится врач больницы. Чувствует себя по сравнению с другими лучше. «Скоро его выпишем», — говорят коллеги.

Пока разговариваем в коридоре с заведующей отделением, к ней подбегает медбрат, чтобы сообщить о состоянии Муслимат: «Пульс поднялся до 130». Женщина возвращается в палату.

В тот день, 20 мая, Муслимат была в коме. Через пять дней она, по словам сотрудников больницы, пришла в сознание. Но состояние ее все еще остается тяжелым, пока пациентка зависима от аппарата искусственной вентиляции легких и продолжает получать свое лечение.

За время пандемии в хирургической реанимации заболели три сотрудника. Заведующий отделением, врач и медсестра.

— В данный момент один врач выписался домой, уже вчера приступил к своим полномочиям. И еще у нас лежит наш заведующий с положительной динамикой, скоро тоже будем выписывать домой. — объясняет врач-реаниматолог.

— Заболели, пока лечили больных?

— Скорее всего, да. Костюмы были, все было. Может быть, заболели не у нас, а дома был контакт с кем-то.

— Они после работы идут домой? Не самоизолируются?

— По возможности самоизолируются.

«Мы практически с палаты не выходим»

Облачаемся в коричневые одноразовые комбинезоны. В них дышать легче, чем в оранжевых. На этот раз оранжевый надевает заведующий. Очки плотно прилегают к лицу, но при этом не потеют. Нам выдали респираторы, перчатки, бахилы. Перед походом в красную зону мы приняли дезинфицирующий душ. Протерли технику салфетками.

Отделение реанимации РКБ, в котором лежат больные коронавирусной инфекциейФото: Ильяс Хаджи для ТД

Сотрудники в оранжевом, зеленом, белом, коричневом, но узнают друг друга не по цвету, а по фигурам. Телефоны они на время работы оставляют в ординаторской, она же кухня и «зеленая зона».

«Отделение рассчитано на девять коек. Сейчас восемь пациентов с вирусной пневмонией. В последнее время обстановка более стабильная. В начале мая было очень много поступающих, все с дыхательной недостаточностью, температурой», — говорит реаниматолог.

Плановых пациентов не принимают, исключение — экстренные, для них работает одна реанимация. В самом начале была установка: в случае нехватки мест перепрофилировать операционный блок для палаты интенсивной терапии. Больные с вирусной пневмонией, по наблюдениям медсестры, непредсказуемы и нестабильны.

«Мы практически с палаты не выходим: невозможно оставить тяжелого больного и уйти. Постоянно контролируешь давление, сатурацию, пульс, одышку. При КОВИДе все динамично меняется».

У этой медсестры сейчас три пациента. 28 апреля, когда только перепрофилировали отделение, она обслуживала четверых.

— В первое время не то что свободное место, нам даже приходилось на этой кушетке, — показывает кушетку в коридоре, — укладывать больных.

— В коридоре укладывали?

— Нет. В палате отодвигали кровати, делали место.

— А тех, кто не помещался, куда отправляли?

— Ответственный врач отправлял в другие реанимации.

«О смерти сообщать нелегко»

Сейчас в хирургической реанимации одно свободное место. Всего восемь аппаратов искусственной вентиляции легких. К одному подключена женщина с сахарным диабетом.

«Вчера поступила с дыхательной недостаточностью 2 степени, сатурация была 70, сегодня в районе 80, слабо положительная динамика. Сахара высокие. Всю необходимую терапию получает».

К тем, кто лежит дольше остальных, врачи привыкают и называют «своими людьми».

«Некоторые пациенты, видя тяжесть состояния, готовятся к худшему, но мы их подбадриваем. Самое главное — позитивный настрой», — говорит врач-реаниматолог.

Именно он сообщает родственникам о смерти пациентов. Во время лечения они звонят сами.

«При поступлении больных мы берем номера родственников, и они могут звонить и спрашивать о состоянии пациентов. О смерти сообщать нелегко. Некоторые бывают подготовленные, видя, что пациент находится в крайне тяжелом состоянии, надежду теряют. А бывают [люди], которые реагируют более эмоционально. Недавно у нас умер дедуля 80 лет. Я звонил его жене, рядом еще была дочка. Когда я им сообщил печальную новость, услышал, как дочка кричит».

Умерших заворачивают в простыню и забирают в основном родственники на своих машинах. Если нет машины, врачи вызывают скорую помощь — и их везут домой либо в мечеть для омовения. Если у скончавшегося пациента нет документов и родственников, его отправляют в морг.

«С момента перепрофилирования нашего отделения по сегодняшний день у нас погибло, наверное, процентов 10-12. Для нашей реанимации — это очень много», — признается врач.

«С палаты не уходят, на стульях засыпают»

В кабинете заместителя главврача по лечебной работе Хайбулы Рохоева не кончаются посетители. Он в респираторе, а рядом работает кварцевая лампа. Закир измеряет сатурацию. У всех 99%.

Заместитель главврача по лечебной работе Хайбула РохоевФото: Ильяс Хаджи для ТД

В помещении очень жарко, Хайбула говорит: «Надо, чтобы было еще жарче, чтобы вирус прекратился».

«Было время в середине апреля, когда у нас во дворе стояло 10-12 машин скорой помощи одномоментно. За сутки положили 140 пациентов, три отделения заполнились. — вспоминает Рохоев. — А сейчас в сутки поступает в среднем около 25-30 человек. Не всех пациентов привозит машина скорой помощи, 50 на 50, есть которые приезжают своим ходом. Это, как правило, тяжелобольные».

Если раньше врачи не успевали выписывать пациентов, и им приходилось заполнять дополнительные койки, сейчас они, по словам заместителя главного врача, принимают меньше, чем выписывают. В течение суток приезжает сейчас 10-15 машин скорой помощи. За последние трое суток в больнице умерли двое пациентов. А было время, когда умирали пять-шесть пациентов в сутки, говорит Рохоев. Летальность, подчеркивает он, небольшая.

«Это не панацея, не приговор, он лечится. 85% пациентов выздоравливают, 15% остаются, из них 4-5% летальных с соматическими тяжелыми заболеваниями. Но у нас были ребята молодые, от 40 до 50 лет, абсолютно здоровые, никаких сопутствующих заболеваний, никогда в жизни ничем не болели, просто вовремя не обратились, неделю лечились дома — думали, пройдет. Не пройдет. Запущенные приезжали. Практически все, кто к нам поступил и умер, они все были запущенные, 50% поражения легочной ткани. Есть такие больные, от которых нельзя уходить. Чуть отвлечешься, они умирают, это потом на твоей совести. Врачи целый день работают, не уходят с палатки, некоторые на стульях засыпают».

Сейчас, по его наблюдениям, ситуация идет на спад, а пик был в начале мая. Но он связывает этот спад с тем, что в Махачкале открылись дополнительные стационары, «перепрофилированы практически все лечебные учреждения республики Дагестан».

«Я бы не сказал, что ситуация намного лучше. Немножко лучше. Когда мы начинали, была перепрофилирована инфекционная больница, вторая городская и госпиталь ветеранов. Спад есть, но количество тяжелых пациентов выросло — это люди, которые занимались самолечением, либо пациенты с районов, сел».

Врачи во время пика заболевания, вспоминает он, лечили по 25 пациентов. Вместе с пациентами заболели потом и врачи отделения неврологии, общей терапии, пульмонологии. Переболело почти 50 процентов сотрудников больницы. Сейчас они снова в строю.

«Это не потому что мы не предоставили защиту, а потому что в первое время поток пациентов был колоссальный. Обеспечивать полностью защитой при таком объеме работы наших докторов не представлялось возможным».

Докторов, которые болели, уложили в больницу, «ни одному не отказали, мало того, не отказали ни одному человеку из их родственников, соседей».

«Всем, кому можно было помогать, помогали, и на данный момент, хвала Всевышнему, у нас нет пациентов-докторов, которых мы не смогли вытащить. Летальных случаев нет», — говорит Рохоев. Его телефон разрывается от звонков, а он бесконечно сбрасывает, пока говорит с нами.

***

В фойе Закир Исмаилов рассматривает при свете КТ-снимок своей тещи.

— Ну как она? — спрашиваю.

— Будет жить.

В складском помещении больницы — мешки картошки, лука, моркови, мука, рис, гречка, овсянка, перловка, сахар, сгущенное молоко. А еще кошка с котятами. Она выглядит уставшей, но Закир уверяет: животное на особом положении. Ничего, кроме «Китикета», не ест.

«Мы их нашли во дворе, — говорит Закир. — Не знаю, как они там оказались».

Медсестра идет по коридору красной зоныФото: Ильяс Хаджи для ТД

Помещение использует профсоюз работников здравоохранения. В республиканскую клиническую больницу приезжает «очень много скорых машин, со всех районов республики, поэтому профсоюзу так удобно». И уже на обратном пути они загружаются продуктами, фруктами, овощами, средствами защиты для медработников в районных больницах.

«В течение месяца многие города и села были закрыты на самоизоляцию, были выставлены посты, многие машины не могли заезжать в села, поэтому в машины скорой помощи загружали все, что им можно и нужно».

Во многом, не скрывает Закир, районным больницам помогли неравнодушные дагестанцы, благотворительные фонды, которые объявляли сбор и собирали огромные суммы, на которые приобретали средства индивидуальной защиты для врачей.

26 мая во дворе больницы стоят мужчины среднего возраста — шесть-семь человек. Один склонил голову.

«Кто-то умер у них, — говорит мой проводник. Протягивает мне медицинские маски. — Это тебе на уразу. Вместо сладостей».

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!