«Я выучил русское слово “градусник”»

Тома, Франция (имя изменено по просьбе героя)

В России полтора года. Занимается научной деятельностью в одном из московских университетов.

Когда эпидемия началась в Италии, во Франции говорили, что там она и закончится, что это проблемы одной конкретной страны. Но у меня во Франции есть друзья-итальянцы, они знали, что происходило в Ломбардии, и утверждали, что опасность серьезная и пандемия распространится на другие страны. Я об этом говорил с людьми в России, они были уверены, как и люди во Франции, что сюда пандемия не дойдет.

Честно говоря, я тоже думал, что если болезнь сюда и распространится, то как минимум на две недели позже, поэтому здесь успеют принять меры. Поэтому и решил не возвращаться во Францию. К тому же на тот момент в Европе уже ввели режим самоизоляции, и мне совсем не хотелось ехать туда, чтобы сидеть дома взаперти. В конце концов здесь оказалось так же хреново. И я уже больше месяца вообще не выходил из своей квартиры в Москве.

Я живу с двумя русскими ребятами, мы вместе снимаем. В начале мая они заболели коронавирусом. Один из них на первые майские праздники поехал в Подмосковье навестить маму. Мы думаем, он заразился на обратном пути.Через несколько дней у обоих моих соседей поднялась очень высокая температура и полностью пропал вкус и нюх.

Я понимал, что если я и мог заразиться от них, то это уже случилось — у нас общая ванная, туалет, кухня. Я фаталист в этом плане, поэтому принял решение — никуда не переезжать. Однако мы старались не находиться одновременно в одной комнате. Я приготовлю еду, они поедят на кухне, потом я.

В какой-то момент ребята позвонили по какому-то номеру, приехала бригада и у всех нас троих взяла мазки. Также мы должны были подписать бумагу о соблюдении режима самоизоляции до тех пор, пока не выздоровеем окончательно.

Еще одна причина, по которой я остался, — не распространять вирус дальше.

Через два дня пришли результаты тестов — у ребят положительные, я — отрицательный. Но известно, что у этих тестов небольшая достоверность, поэтому я почти уверен, что все-таки переболел КОВИДом бессимптомно.

Я не боялся, что заболею и умру. Я довольно много читал и понял, что КОВИД опасен для пожилых людей, что большинство смертей — среди людей этой категории. Во французских газетах, например, смерть молодого человека часто выносили в заголовок, что говорит о том, что это что-то необычное.

Итак, я заботился о том, чтобы не заразить других. А за себя не боялся, я в хорошей физической форме.
Единственное, чего я опасался, — это оказаться в российской больнице.

Да и не секрет, что в Европе считают, что российская медицина не на высоком уровне. В какой-то момент я хотел уехать из Москвы, например, в Удмуртию, чтобы быть на природе. Но мои родственники отговорили меня, как раз из-за того, что если придется попасть в больницу там, то будет намного хуже, чем в Москве. Поэтому я остался.

Интересно, что во Франции людям можно было гулять в километре от дома, а в Москве — только сто метров. Значит, здесь меры строже, чем там. Но во Франции люди соблюдали закон, а здесь часто нет. Хотя я не могу сказать точно, потому что сам соблюдал строгий карантин и не выходил из дома, мне рассказывали другие, что по улицам ходят люди, ездят машины.

Во Франции люди во время пандемии потеряли доверие к государству, у Макрона сейчас очень плохая репутация. Вначале правительство говорило, что маски бесполезны, потом сказали, что они нужны, но у нас их нет.

В марте должны были проходить муниципальные выборы, два тура. Прошел один, а на следующий день приняли решение о введении режима самоизоляции, и второй тур уже не смогли провести. Когда правительство принимало решение, проводить выборы или нет, люди из оппозиции говорили, что, если вы отмените выборы, это будет конец демократии. А когда после первого тура ввели режим самоизоляции, все стали обвинять государство, что они все-таки провели этот первый тур и подвергли людей опасности. Обвиняют те же самые люди, которые боролись за проведение.

Я думаю, что во Франции у людей очень устаревшие представления о том, что государство должно заботиться практически обо всех сферах жизни людей. Но какое бы решение оно ни приняло, будут те, кто скажет, что это плохое решение.

В России, мне кажется, люди не высказывают недовольства по поводу решений правительства, но принимают собственные решения в отношении своей жизни.

Я бы не хотел уезжать из России, изначально я собирался остаться здесь на несколько лет. Очень хочется посмотреть Карелию, Алтай… Но все будет зависеть от того, можно ли будет перемещаться. Если нет, то придется вернуться во Францию.

Себастиано, Италия, Сицилия

В России 13 лет. В 2007-2011 годах — представитель региона Тоскана (Toscana Promozione — государственное агентство по развитию предпринимательства за рубежом). С 2011 года — консультант в компании по представительству итальянских компаний на российском рынке.

18 февраля я улетел в Италию провести деловые встречи, после этого у меня было большое мероприятие в Берлине. Там 23 февраля я услышал про первые случаи заражения коронавирусом в Италии, уже было понятно, что проблема серьезная. Эти случаи были в регионе, где я был по работе, — в Милане, в Ломбардии. (Кодоньо — город, где все началось, находится именно в этом регионе).

В Берлине была ужасная погода, дождь, ветер, холод, я простудился и домой в Россию вернулся 25 февраля уже больной. В тот момент никто не говорил о пандемии, о том, что вирус настолько опасный, что от него можно умереть. Мы каждый год болеем, например, гриппом, но никто не говорит, что весь мир под угрозой.

Поэтому я просто принимал какое-то лекарство от простуды, у меня не было температуры, но был довольно сильный кашель. Тогда я решил пропить антибиотики. Принимал их два дня, мне стало легче, и я бросил, хотя знал, что так делать нельзя. Мне опять стало хуже, поднялась температура 37,2, вернулся кашель. В конце концов я решил сдать анализы, сделать рентген легких и позвонил в свою страховую компанию узнать, куда мне обратиться. Это было 3-4 марта, в России только-только Министерство здравоохранения начало предупреждать о распространении коронавируса. Поэтому страховая компания, узнав, что я был в Европе и что у меня температура, велела мне позвонить по городскому номеру 115. Я так и сделал.

Себастиано с медсестрой в московской больницеФото: из личного архива

Ко мне приехала бригада, два врача, при этом они были в нормальной одежде. Они попросили померить температуру, я померил — 37,2. Они попросили еще подержать градусник, я продержал еще минут пятнадцать, температура стала 37,3. И в этот момент что-то произошло. Врачи бригады позвонили в скорую, чтобы меня госпитализировали. И вдруг прямо передо мной, в моей гостиной, они начали надевать специальную одежду, вроде скафандров, также маски и очки. Непонятно, если я их мог заразить, то это уже произошло. Видимо, просто в тот момент никто не знал, как себя вести.

Эти врачи сказали, что мне нужно ехать в больницу из-за подозрения на коронавирус, что я пробуду там один-два дня. Я не взял ничего, только свитер, компьютер и зубную щетку. На скорой помощи меня увезли в Коммунарку. В больнице сказали, что лежать надо будет минимум неделю. В итоге я пролежал 13 дней.

Надо признаться, что с больницей мне очень повезло. Это было новое здание Коммунарки. Его открытие планировали на 31 марта, но открыли на месяц раньше из-за ситуации с коронавирусом. И предназначалась больница совсем для других целей, например, восьмой этаж, где я лежал, — для отделения онкологии. У меня была прекрасная двухместная палата с туалетом и душем — причем лежал я один.

Несколько лет назад заболел мой тесть, его положили в больницу в Санкт-Петербурге. Опыт был неприятный. Совсем другой уровень и условий, и отношения врачей, чем был у меня. Вот поэтому я и знал, что мне повезло, что условия у меня, можно сказать, элитные.

Через четыре дня я был уже здоров, анализы — хорошие, только ждали результатов мазков на КОВИД. Но никто не знал, когда они поступят: через неделю, через 10 дней или через 12.

Кстати, когда я задавал врачам вопросы по поводу моего лечения, они мне подробно отвечали на все. Как-то ко мне пришел замглавврача, я спросил, когда меня выпишут, он ответил, что через два-три часа даст ответ. Через два-три часа действительно пришли, но не он сам, а другой врач, которому он поручил объяснить мне ситуацию. С этим врачом я потом еще общался, он бывал в Италии, я рассказывал ему какие-то истории. Совсем не получалось общаться с медсестрами, они, видимо, больше, чем врачи, опасались коронавируса, поэтому старались быстро сделать все, что нужно, и уйти из палаты. Но, если я спрашивал, охотно и вежливо мне отвечали.

Коридор больницы в КоммунаркеФото: из личного архива

С другими больными я общаться не мог. Только в самые последние дни, когда пришли результаты уже второго теста на КОВИД и они оказались отрицательными у всех больных на моем этаже, нам разрешили выходить в коридор. Тогда я узнал, что весь этаж — это люди, которые бывали за границей последнее время, я познакомился с мужчиной-бизнесменом, с девушкой хостес авиакомпании, с другой — корреспондентом. Все они вернулись из Европы с температурой, поэтому и оказались здесь.

Да, лежать пришлось долго, 13 дней, меня выписали где-то 18 марта. Но я не жалуюсь, мне повезло. Хоть за меня и волновались мои родственники из Италии. А еще больше — друзья из России. Я объяснил им, что у меня условия, как в хорошей гостинице, но они не верили, говорили: «Ну, Себастиано, ты во всем стараешься видеть хорошее». Я показал им фото, и только тогда они успокоились.

Джованни, Италия, Сардиния

В России 34 года. Священник Русской православной церкви, иеромонах Иоанн (Гуайта), преподаватель в Свято-Тихоновском гуманитарном университете.

В середине марта я собирался в очередной раз полететь домой, навестить родителей. Они живут на Сардинии, в городе Иглезиас. Но я отказался от этой идеи. В Италии в это время эпидемия уже распространилась, я понял, что если поеду, то, когда вернусь, мне придется сидеть дома две недели на карантине. А это было время Великого поста, впереди Пасха. Я не смог бы участвовать в праздничных богослужениях.

Чисто теоретически это решение могло предотвратить мое заболевание в Москве, потому что именно в храме я и заразился. А Сардиния — это регион, который почти не пострадал от коронавируса, в Иглезиасе, самом большом городе провинции, например, не было ни одного случая. Хотя это может стать проблемой сейчас. Сардиния — известный курорт в Италии, туристы из Ломбардии и других мест могут быть переносчиками болезни, у местных жителей ведь нет никакого иммунитета. И это сложно предотвратить: даже будучи автономной областью, имея свое правительство, Сардиния не имеет права препятствовать путешествию граждан Италии по своей стране.

Я заболел сразу после Пасхи. Храмы для прихожан уже были закрыты, но мы, клирики храма святых Космы и Дамиана, служили все литургии Страстной и саму Пасху. И транслировали богослужение через интернет, чтобы прихожане могли участвовать таким образом. К сожалению, какие бы меры предосторожности мы ни использовали, мы все-таки заразились: настоятель, два священника, дьякон, певчие, алтарники, волонтеры, помогавшие с трансляцией.

Вечером во вторник у меня резко подскочила температура, я по телефону проконсультировался с врачом, мне сказали, какие лекарства пить. И вечером этого же дня друзья привезли мне их. Мой брат на Сардинии — врач (да и вся семья у меня врачи), он тоже лечил меня на расстоянии. Так что у меня была возможность сравнивать методы лечения там и тут. Оказалось, что они абсолютно идентичны.

Очень характерна для этой болезни головная голь, но больше всего — крайняя усталость, слабость, когда не можешь ничего делать. В целом я привык к одиночеству, потому что я монах, живу один, для меня уединение — возможность реализовать мое монашеское призвание в центре огромного города. Но приятно быть в одиночестве, когда у тебя все хорошо, есть силы заниматься любимыми делами — молиться, читать, писать, отвечать на сообщения, и совсем другое — когда у тебя нет сил не то что ответить на эсэмэску, даже прочитать ее.

В этом смысле я очень благодарен друзьям за понимание, они просто сообщали, во сколько привезут еду или лекарство, оставляли у двери и уходили.

У нас очень большой приход, в рядовое (непраздничное) воскресенье бывает до тысячи причастников. И тем не менее почти никто из прихожан не заболел, точнее, не заболел именно в храме.

Мы довольно рано поняли, насколько серьезная ситуация с вирусом, и с настоятелем призывали людей оставаться дома, не ходить в храм. Мы придумали служить в формате «один плюс один плюс один» — священник, помощник и один прихожанин, который представляет всех. Кроме того, мы довольно оперативно организовали видеотрансляцию. Все это еще до того, как патриарх Кирилл призвал всех верующих оставаться дома.

Несмотря на это, некоторые клирики Русской православной церкви утверждали, что в храме нельзя заразиться. Я думаю, что это просто непонимание, инфантилизм. Если я не боюсь заболеть, это не значит, что я не могу передать вирус другому человеку, который заболеет и даже может умереть.

Почти год назад, в июле 2019 года, во время акций протеста за допуск независимых кандидатов в Московскую городскую думу я пустил некоторых митингующих в храм, чтобы они могли укрыться. Наш храм находится в Столешниковом переулке, на другой стороне Тверской — мэрия Москвы. Когда омоновцы начали хватать протестующих, довольно жестоко применяя насилие, те укрылись в ближайшем переулке и начали перелезать через наш церковный забор. Тогда им по-настоящему грозила опасность, для них храм был спасением, в буквальном смысле — физическим спасением. Тогда у кого-то возникли вопросы, может ли Церковь вмешиваться в политические дела, но речь шла не о политике, а о том, чтобы помочь людям избежать реальной опасности.

Сейчас получилось ровно наоборот — приходить в храм стало опасно для прихожан. Я одним из первых сообразил это, просто потому что знал о происходящем в Италии, и занял позицию «симметрично противоположную» той, которую занимал год назад, начал говорить прихожанам, что лучше оставаться дома. Я думаю, одна из забот священников — думать о здоровье прихожан, не случайно мы на каждой службе молимся о здравии всех.

В результате я болел в довольно легкой форме, даже госпитализация оказалась необязательной. Мне поставили диагноз — двусторонняя вирусная пневмония. Коронавирус тест не выявил. Но недавно, прежде чем вернуться к работе, служению, я сделал очередной тест, просто чтобы удостовериться, что болезнь точно позади и я не заразен. Тест показал наличие в крови антител G, это значит, что я переболел коронавирусом, что у меня иммунитет и что я безопасен для окружающих.

Как только откроется авиасообщение, я полечу к родителям на Сардинию навестить их, им обоим уже за 90 лет.

Хосе, Мексика (имя изменено по просьбе героя)

В России четыре года. Аспирант одного из московских университетов

Все время я старался быть очень осторожным, использовал маски, перчатки, гель для дезинфекции, брал пример с моих родных в Мексике, когда они приходили домой с улицы, они чуть ли не всю одежду сразу клали в стирку.

Но мы с друзьями на Пасху (и богослужения Страстной недели) помогали в одном их московских православных храмов осуществлять видеотрансляцию (в это время вход в храмы для прихожан в соответствии с указом городских властей и призывом священноначалия был уже закрыт). Уже на следующий день, 20 апреля, я почувствовал легкое недомогание. Родным ничего говорить не стал, зачем пугать попусту. Но через некоторое время узнал, что практически все, кто был в храме, плохо себя чувствуют, я как раз говорил по зуму с родными, когда пришли эти вести. Мы с моей семьей устраиваем такие видеоконференции, собираются мои родители, тети и дяди, двоюродные братья и сестры, племянники. Вот я им и сказал сразу, что, возможно, это все-таки вирус. Я не боялся за себя, боялся, что они испугаются.

Позвонил своему знакомому врачу, он вообще реаниматолог, врачебная практика больше 30 лет, во время эпидемии занимается больными с коронавирусом. Он выслушал симптомы — у меня была высокая температура — и велел вызвать врача на дом. Врач пришел и сказал, что это, скорее всего, просто простуда. Прошел еще день, всего четыре дня с тех пор, как я заболел, температура не снижалась. Я позвонил маме своего товарища, она врач. Сказала, что нужно срочно сделать КТ (компьютерную томографию) легких и анализ крови. Я записался в платную клинику на следующий же день, в пятницу, причем на четыре часа утра, это было единственное свободное время, они работали круглосуточно.

Результат — КТ-2, это значит — поражение легких от 25 до 50 процентов. Мама друга сказала, что нужно срочно ехать в больницу. Мы позвонили в скорую, они приезжать отказались. В тот момент скорая забирала только тех, у кого были проблемы с дыханием или какие-то другие очень серьезные проблемы. Если у тебя КТ-4, тебя заберут прямо с КТ, если КТ-3 и есть проблемы с дыханием, берут, если нет, возможно, могут оставить дома.

Я позвонил в свой институт, моя медицинская страховка там оформлена, и они начали действовать. Прислали врача (из 4-го управления при Минздраве, одна из клиник, с которой у нашей страховой компании оформлен договор), он послушал меня и сказал, что нужно срочно в больницу. Ему пришлось кричать на скорую по телефону, чтобы заставить их приехать и забрать меня.

Честно говоря, я не боялся, что умру, больше боялся, что, если у меня все-таки не коронавирус, я им точно заражусь в больнице. Меня привезли в Первую университетскую (Клинический центр имени Сеченова). В палате оказался третьим, надеялся, что так и будет, но уже вечером нас было шестеро. А ночью…. я, к счастью, ничего не слышал, даже если кто-то храпел, я был очень уставший. Но в остальные ночи было непросто, для меня очень важна подушка, она там была ужасная. Очень с ней намучился.

Еще у нас в палате вентиляция была заклеена полиэтиленом, дверь в коридор, естественно, закрыта, окно за две недели, что я лежал, мы умудрились открыть только дважды, не разрешали. Зато у каждой постели была кислородная маска. Маски надевали только в момент реальной необходимости для дыхания, потому что организм слишком быстро привыкает.

Туалет и душ были прямо в палате, их мыли дважды в день, но нельзя сказать, что они прямо сияли, нас все-таки было шестеро. Иногда, чтобы сходить в туалет или душ, я специально ждал санитаров и только после уборки шел. Ну и само здание старое, ремонта там, видимо, не было давно.

В какой-то момент мне показалось, что меня кто-то кусает, я испугался, что это какие-то насекомые в кровати, но через некоторое время по всему телу появилась сыпь. Врач сказал, что это один из симптомов коронавируса.

Было очень странно видеть всех врачей, медсестер и санитарок в защитных костюмах, скафандрах, психологически немного давило. Но в целом относились ко мне нормально, одна врач даже, когда что-то объясняла, похлопывала по плечу, это было приятно. Одна из женщин, которая раздавала еду, когда меня впервые увидела, удивилась, стала расспрашивать, кто я и откуда. Кстати, тарелки мы должны были сами за собой мыть.

Еще у нас в палате был мужчина откуда-то с Кавказа, он, когда меня увидел, говорит: «А ты тут что делаешь?» Потом мы с ним подружились. Он меня называл «братан». Кстати, я выучил новое русское слово «градусник». Первый раз, когда меня спросили: «У тебя есть градусник?», я не совсем понял и ответил: «Да, у меня есть 38 градусник».

Температуру нам мерили пять раз в день. Дали пульсоксиметр, который измеряет процент содержания кислорода в крови и пульс. А лечили только таблетками. Мой диагноз — двусторонняя пневмония. Тест на коронавирус делали трижды, первый раз — отрицательный, а два последних — вообще не сказали, наверное, тоже отрицательный, хотя понятно, что у меня был КОВИД.

Тяжелее всего было после первой недели. Когда меня повезли на КТ, я думал, что меня уже и отпустят. Даже не стал распаковывать подушку, которую мне наконец привезли знакомые, думал, вот-вот выпишут. Но КТ оказалась даже хуже, чем первый раз.

Мне пришлось лежать 15 дней, за это время кого-то выписывали, кого-то переводили в реанимацию. В целом после больницы, с одной стороны, я понял, что лучше больше туда никогда не попадать, но с другой — я очень благодарен русским, и врачам, и волонтерам, которые привозили мне в больницу вещи, еду, и людям, с которыми я лежал и которые меня искренне поддерживали.

В материале используются ссылки на публикации соцсетей Instagram и Facebook, а также упоминаются их названия. Эти веб-ресурсы принадлежат компании Meta Platforms Inc. — она признана в России экстремистской организацией и запрещена.

В материале используются ссылки на публикации соцсетей Instagram и Facebook, а также упоминаются их названия. Эти веб-ресурсы принадлежат компании Meta Platforms Inc. — она признана в России экстремистской организацией и запрещена.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!