«Я кричала, что хорошо не будет уже никогда»

«Завтра родить еще одного ребенка» 

Сережа и Ксюша знакомы более десяти лет. Они встретились, когда Ксюше было пятнадцать, и через десять лет поженились. Четкой цели стать приемными родителями у них не было. «Были какие-то разговоры еще очень давно — мы обсуждали, как нам жалко детишек, какие они все хорошие и как было бы прекрасно им помочь. В реальности усыновление оказалось совсем не про это», — рассказывает Ксюша. 

Кровный сын пары умер, когда ему было два месяца. «Когда такое происходит, ты начинаешь думать, как заместить эту потерю. Это просто инстинктивная реакция. Надо срочно завтра родить еще одного ребенка».

После смерти сына Ксюша наткнулась в фейсбуке на страницу знакомого, у которого тоже умер первенец. Через некоторое время Ксюша увидела в соцсетях, что знакомый усыновил ребенка. Она отправила Сереже пост, и они решили подумать над усыновлением. «Нам казалось, что ты приезжаешь в детский дом, там тебе дают ребенка — и ты с ним уходишь. Примерно такими были наши знания о приемном родительстве», — вспоминает Ксюша. Они с Сережей стали искать информацию о курсах школы приемных родителей (в России ШПР являются обязательными для всех кандидатов на усыновление, за исключением специальных случаев). 

Ксюше и Сереже, как они сами считают, повезло попасть в Институт развития семейного устройства Людмилы Петрановской. «Для нас самое показательное — наша группа из ШПР. Мы до сих пор поддерживаем связь, регулярно встречаемся. Этот опыт был бы очень ценным, даже если бы мы не взяли в итоге ребенка», — рассказывает Сережа. 

«Потеря ребенка — лавина, которая накрывает тебя с головой»

Рассказывая о потере кровного сына, Ксюша поднимает глаза, чтобы из них не текли слезы. «Все случилось неожиданно. Вечером ребенок уснул, а утром мы обнаружили его мертвым». Ксюша поясняет, что причиной был не синдром внезапной детской смерти (когда у здорового внешне младенца останавливается дыхание и при вскрытии невозможно установить причину летального исхода). «Это была острая генерализованная вирусная инфекция. Накануне мы были в поликлинике, где, видимо, был носитель вируса. Мы до сих пор не можем найти ответ на этот вопрос и не знаем до конца, что случилось. Но за несколько часов инфекция убила ребенка — были повреждены все органы, полный паралич. Мы бы ничего не смогли с этим сделать».

Ксюша и Сережа долго искали причины произошедшего. «У меня были суицидальные мысли. Это первый ребенок, желанный и любимый. Никто не планирует такие вещи». «Сергей мне говорил, что все будет хорошо. Конечно, это в какие-то моменты ужасно бесило. Я кричала, что хорошо уже не будет никогда. Это очень трансформирующий вас опыт. Первый месяц нас очень сплотил, но потом был и момент отчуждения и охлаждения, потому что каждый по-своему переживал эту боль».

Ксюша говорит, что, хотя Сережа довольно эмпатичный человек и сильно ее поддерживал, ей было настолько плохо, что она полностью закрылась в своей боли: «Мне не хотелось, чтобы эта боль из меня выливалась и заливала все вокруг, все поражала. В какие-то моменты Сергею было очень тяжело, потому что я была максимально закрыта; процесс оттаивания произошел, только когда Богдан появился в семье. Я готова это честно признать. Только появление Богдана позволило немного отпустить это все». 

Ксюша и СережаФото: Татьяна Тимкова/Instagram.com/neverending_magic

Ксюша говорит, что первый год после случившегося искала причины в себе: «Что я в этой жизни сделала плохого? Почему это случилось со мной? Почему есть люди, которые, на мой взгляд, делают гораздо более плохие вещи, но у них такого не случается? Почему у людей, которым наплевать на детей, детей много, а мой ребенок умер?» Сейчас она благодарна за этот опыт: «Я благодарна нашему сыну за то, что он вообще пришел в этот мир. Потеря в целом очень сильно трансформировала нас как родителей. Я была шизанутая мамаша с первым ребенком. Английский, малышковое плавание — я считала, что это все очень важно. У меня было строгое расписание, консультант по сну, мне казалось, что я все могу проконтролировать. В итоге жизнь пошла не по плану».  

«Искупить вину и заместить потерю» 

«Прошло три года, и сейчас мы можем говорить об этом хотя бы без истерик. Первое время ты приходишь в школу приемных родителей — и у тебя слезы, сопли. Ты считаешь, что пришел туда, чтобы искупить вину и заместить потерю», — говорит Ксюша. Сейчас и она, и ее муж говорят, что пришли на занятия именно в тот момент, когда уже действительно были готовы. «Мы не переносили то, что произошло, на нашего приемного сына», — объясняет Ксюша.  

По ее словам, ШПР — это как церковь. «Как правило, ты не приходишь туда, когда у тебя все хорошо. Ты приходишь туда, когда у тебя что-то случается. ШПР показала, что люди там обычно делятся на две категории. Первая — те, кто хочет ребенка, но в силу каких-то обстоятельств не может или не хочет иметь кровных детей. Вторая — люди, пережившие травмирующий опыт. Мы были из таких, и тренинги в рамках учебы сильно вскрыли нашу травму». 

Раньше паре казалось, что самое сложное в усыновлении — это бюрократия. Сейчас самым большим испытанием они считают именно ШПР, признается Ксюша. «С каждого занятия ты уходишь с такими инсайтами, как будто полностью разобрал себя. Были люди, которые выходили оттуда абсолютно опустошенными». Ксюша и Сережа работают в сфере образования: Ксюша в Высшей школе экономики, Сережа — в Mail.ru. Найти время на ШПР было трудно, но возможно. «При желании все решаемо. В одни выходные мы поехали в Грузию, но нам сказали, что будет очень важный тренинг в школе приемных родителей. Мы поменяли билеты, прилетели в Москву в пять утра и в десять уже сидели на занятии». 

После прохождения ШПР Ксюша и Сережа приступили к сбору документов. «Нас много пугали опекой, но в целом в Москве она неплохая, а бюрократию можно победить». Пара обратилась в федеральный банк данных, где им сразу сказали, что в Москве и Московской области «даже искать не стоит» — очередь на детей огромна. Но Ксюша все равно стояла в очереди во всех опеках в области. 

Через некоторое время в базе данных супруги нашли мальчика, который родился в один месяц с их кровным сыном и казался похожим на него внешне. «Мы столкнулись со сложной ситуацией. Мать этого ребенка ограничена в правах, но она каждый день приходит навещать его в детский дом. Ребенок травмирован, и это, к сожалению, был не наш вариант, мы изначально шли только на усыновление», — рассказывает Ксюша. Она объясняет, что это было важно, потому что они заранее знали: если появится кровный родитель, они с мужем будут действовать в интересах ребенка: «А так устроена детская психика, что, как бы мы его ни любили, ему может быть лучше с биологической мамой, особенно если был период, когда они жили вместе. Нарушить такую привязанность очень тяжело».

После поисков и очередей в Москве и Московской области пара нашла несколько анкет детей из регионов. «Было несколько детских домов, которые нам быстро ответили. Один находился в Челябинске, остальные — далеко за Уралом», — рассказывает Ксюша. «Я сказал: давай сначала поедем в Челябинск, просто потому, что он ближе. Мы готовы были преодолеть и более серьезное расстояние и финансовые траты, но решили начать с Челябинска, слетать на разведку», — вспоминает Сережа. 

«Взяла его на руки и начала реветь» 

В Челябинске Ксюша с Сережей приехали в опеку и получили список детей из детского дома. Они были готовы забрать двоих или троих, если бы оказалось, что у ребенка есть братья и сестры. «Нам дали направление на конкретного мальчика и сказали: посмотрите на него, если вам не подойдет, вернетесь за другим направлением. Мы такие: ну окей. А потом мы зашли в группу, я увидела Богдана, взяла его на руки и начала реветь. Я и сейчас реву», — улыбается сквозь слезы Ксюша. — Не было такого, чтобы я его взяла и поняла, что именно этого ребенка ждала всю жизнь. Но отдать бы его уже не смогла». Так с Сережей они сделали свой выбор меньше чем за десять секунд. 

Когда Ксюша и Сережа приехали в детский дом, у Богдана не было статуса (для усыновления необходим правовой статус ребенка, оставшегося без попечения родителей). Богдан — пятый отказник у кровной мамы. У нее также есть четыре дочери, все они находятся под опекой либо в усыновлении. Мать Богдана отказалась от него прямо в роддоме. «Она не провела с ним ни дня, его сразу отдали в детский дом, и прочной связи с мамой у него нет. Нам подходил такой вариант, потому что мы изначально не хотели ставить самих себя в ситуацию выбора, если бы мать вернулась. Мы не хотели бы выбирать между своим эгоизмом и судьбой ребенка», — рассказывает Сережа. 

Когда Ксюша и Сережа сообщили сотрудникам детского дома, что готовы забрать ребенка, представители органов опеки сказали, что сначала Богдан должен получить статус. «Мы ответили, что не отдадим ребенка. Возьмем все на себя, но он тут один на месяц не останется». 

Ксюша, Сережа и БогданФото: Татьяна Тимкова/Instagram.com/neverending_magic

Так Ксюша и Сережа создали прецедент. «Это был июль 2019 года, а суд был назначен на август. Мы решили, что заберем Богдана домой, а на суд прилетим все вместе». В итоге у пары получилось то, что в челябинском районном суде еще никто не делал. «Обычно сам детский дом подает в суд на кровного родителя для лишения родительских прав. Этот иск должен был закрыться — и открыться новый, связанный с нашим опекунством. Но суд пошел нам навстречу: детский дом и опека ходатайствовали о том, чтобы присоединить нас к судебному разбирательству как третьих лиц. В итоге мы в дополнение к иску о лишении родительских прав выдвинули свои требования как опекуны, это позволило сократить ожидание и скорее забрать Богдана домой», — рассказывает Сережа. К бюрократическим сложностям пара отнеслась философски: «Пока мы проходили все эти суды, стали лучше понимать всю ответственность за ребенка».

До того как окончательно забрать Богдана, Сережа и Ксюша летали к нему из Москвы в Челябинск каждую неделю. Они бывали в Челябинске минимум два раза в неделю, в зависимости от работы и финансовых возможностей. «Теперь мы знаем о Челябинске все, видели все спальные районы, где находятся детские дома», — смеются родители.  

Чтобы летать к Богдану, Ксюша и Сережа брали отгулы на работе. Сережа ко второму или третьему полету к мальчику рассказал начальству об усыновлении — на работе отнеслись с пониманием. Ксюшу на работе также поддержали. «Мы могли бы оформить декретный отпуск, потому что Богдану не было полутора лет, но так как на работе все шли навстречу, необходимости не было», — рассказывает она. Вернувшись в Москву уже с Богданом, оба родителя взяли отпуск, чтобы три недели провести с сыном. «Иногда все равно приходилось работать дистанционно, поэтому мы менялись. Полдня работала Ксюша, а я сидел с Богданом, полдня наоборот. Пока он спал на прогулке, мы прямо в парке открывали ноутбуки и работали», — вспоминает Сережа. 

Ксюша и Сережа забрали Богдана в 2019 году, и с 3 августа он живет в семье. Когда Богдан уезжал из детского дома, ему было восемь месяцев. Особой адаптации не было, потому что Богдан был маленький и жил в детском доме семейного типа, поясняет Ксюша. Кроме того, он жил в группе, где было семь детей от месяца до трех лет. «Он общался с другими ребятами, а еще у него все-таки был опыт привязанности к взрослым», — рассказывает она.  

Богдан дома уже год. За это время он из «маленького кабачка», как говорит Ксюша, превратился в «целого человека». «Богдан побывал на Мальдивах, провел три недели в ЮАР, видел зебр, слонов, тигров», — рассказывают родители. Ксюша и Сережа хотели бы еще детей: «С точки зрения эмоций для нас нет разницы, кровный это ребенок или усыновленный. Но мы ничего не пропагандируем, это личный выбор каждого».

Считать себя благодетелем

До прохождения ШПР у Ксюши и Сережи оставались стереотипы об усыновлении — например, насчет здоровья детей. «Когда мы смотрели детские анкеты, мы думали, что нам подходит только первая или вторая группа здоровья, идти дальше мы были не готовы. Именно в школе нам рассказали, что бывают случаи, когда ребенку специально ставят четвертую или пятую группу по разным причинам. Бывает также, что у родителей есть болезни — и их автоматически приписывают ребенку», — поясняет Сережа. 

Несмотря на то что проблем со здоровьем у Богдана не было, когда он в восемь месяцев встретился с Ксюшей и Сережей, он вообще не ползал, мог только дергаться. Через две недели дома он стал очень быстро ползать. «Нас это не сильно удивило. Мы уже знали, что без родителей дети часто замыкаются в своем коконе и не развиваются, зато когда оттаивают, быстро нагоняют упущенное», — говорит Сережа. 

«Когда мы пришли в ШПР, нам сказали, что через три месяца, после выпуска из школы, нужно честно ответить себе на вопрос, готовы ли вы взять ребенка, — и были ребята, которые по итогу ШПР поняли, что они не готовы. Мы же по итогу прохождения курсов осознали, что у нас есть на это ресурс. И у нас уже не было цели сделать хорошее дело. Просто хотелось, чтобы нас в семье стало немного больше, — говорит Сережа. — Семья снова стала семьей. Нам нравится, когда семья — это мы и ребенок, минимум трое. А лучше семеро». 

Ксюша же говорит, что, когда они изначально шли в ШПР, считали, что делают «благое дело». «Думали, мы спасаем бедных детишек, потому что у нас условия чуть лучше, чем у их родителей. Мы считали себя благодетелями, думали, что сеем доброе и вечное, что у всех должна быть подобная мотивация, и вообще — каждой семье по ребенку. По итогу мы поняли, что это не так, — рассказывает она. — Нам просто хотелось, чтобы у нас появился ребенок. Вот когда планируют беременность и хотят ребенка — у нас был похожий этап. Мы планировали, что у нас появится ребенок, — и у нас появился Богдан».  

«Всякое бывает, родите еще» 

Хотя в целом окружение поддержало усыновление, даже среди близких друзей, у которых есть кровные дети, Ксюша и Сережа иногда замечают непонимание: «Для многих это необычный опыт. Они не понимают, как можно любить “чужого” ребенка». У некоторых близких пары были страхи. «У моей мамы было много сомнений: а вдруг генетика, а вдруг появится с претензиями кровная мать», — говорит Ксюша. 

У окружения Ксюши и Сережи также были страхи, связанные с травмирующим опытом пары. «Иногда мы слышали: “Попробуйте сами родить, а потом идите за приемным”. Но люди из близкого круга чаще рады. Возможно, у них есть некоторый дискомфорт, но они этого никогда не показывают. Некоторые говорят: “Ребята, вы такие молодцы, такое дело сделали”, но мы не герои и ничего выдающегося не сделали».  

Ксюша, Сережа и БогданФото: Татьяна Тимкова/Instagram.com/neverending_magic

Не только усыновление, но и потеря кровного сына отдалили пару от ряда знакомых, рассказывает Ксюша. «Tема смерти и сочувствия в России табуирована. Узнав о случившемся, люди говорили: “Ну ничего, всякое бывает, ну родите еще” или “Всякое бывает, надо жить дальше”. Либо знакомые делали вид, что ничего не произошло, звонили: “О, пойдем потусим в пятницу, выпьем апероля в баре”. Первое время я очень сильно злилась. Сейчас я понимаю, что люди просто не знают, как себя вести в такой ситуации», — говорит она. Только пройдя через это, Ксюша сама узнала, что ее мама тридцать лет назад потеряла ребенка: «Никто в семье об этом не говорил, это считалось табуированным и стыдным».  

Сережа же считает, что публичный рассказ о случившемся — очень сложная история: «С одной стороны, последние пару лет в соцсетях стали чаще рассказывать про смерть родственников, например. Но честно о смерти ребенка пишут очень редко. Все показывают, какие они успешные, представляют себя в медийном поле только позитивно. С другой стороны, мы тоже не афишировали, что случилось. В тот момент нам не хотелось социального поглаживания, поддержки в соцсетях; мы не нуждались в грустных смайликах».  

По своему опыту пара считает, что часть людей «совсем не умеет сопереживать чужому горю». «Некоторые люди исчезли из нашей жизни после трагических событий. Некоторые также не поняли наше решение об усыновлении, — рассказывает Сергей. — Бывало такое, что люди спрашивают: “Как дела?”, а ты говоришь: “Да вот у меня внезапно ребенок появился”. И люди прекращают общение. Ну и ладно».  

«Просыпались ночью и бежали смотреть, дышит ли ребенок» 

Сережа и Ксюша готовы были забрать из детского дома ребенка постарше. «Когда мы приехали за Богданом, у нас не было требования к возрасту. Единственное ограничение — мы не готовы взять подростка, просто потому, что на данном этапе сложно было бы стать авторитетом для человека, с которым у вас небольшая разница в возрасте». Сейчас Ксюша часто показывает мужу анкеты детей из детских домов. «Это может быть младенец, а может быть шестилетний ребенок — по сути, уже человек с собственным мировоззрением. Даже Богдан, хотя мы забрали его в восемь месяцев, был отдельным человеком со своим внутренним миром. Его нельзя попросить: “Сынок, подойди, поцелуй маму”. Если не захочет — не подойдет, а если захочет — значит надо прямо сейчас», — Ксюша не может сдержать улыбку, говоря о сыне.

И Сережа, и Ксюша признают, что поначалу не могли справиться с накладыванием страхов на Богдана из-за смерти кровного сына. Сережа говорит, что утро, в которое они нашли своего ребенка мертвым, не забудется никогда: «Когда мы только привезли Богдана домой, мы постоянно просыпались ночью и бежали смотреть, дышит ли он». Друзья подарили паре прибор, который отсчитывает сердцебиение ребенка во сне, после этого Сережа и Ксюша стали просыпаться, чтобы проверить, все ли нормально — мигает ли датчик зеленым. 

В одну из ночей Богдан перевернулся так, что не попал в зону слежения датчика. «Мы просыпаемся оттого, что орет сирена. За долю секунды мы просто сошли с ума. Вскочили и стали трясти ничего не подозревающего спящего ребенка», — рассказывает Сережа. Сейчас прибор не используется. «Постепенно мы привыкли и отключили его. Поняли, что нужно переживать чуть меньше и что есть вещи, которые от нас не зависят».  

Появление Богдана полностью трансформировало его родителей. «Сейчас моя мама кричит: “Богдан, что ты делаешь! Ксюша, он же ест с пола!” А я отвечаю: “Ну и что? Пусть ест! Есть аппетит — уже хорошо”. Мама говорит: “Вы что, ребенку год, а вы тащите его в Африку! Там крокодилы, там малярия, двенадцать часов перелет. Оставьте его с нами!” Но мы с Сережей такие: “Да нормально, Богдан привыкнет”», — улыбается Ксюша.

Несмотря на то что тяжелой адаптации у Богдана не было, он еще сосет пальцы, когда хочет спать. «Наверное, в детском доме не давали соску. Сейчас он, бывает, засыпает с бутылкой, но по пальцам мы сразу понимаем, что хочет спать». Поначалу дома Богдана начинало трясти при виде еды: «В учреждении давали еду строгими порциями, поэтому первое время, когда мы приезжали навестить Богдана, мы думали: “Какой хороший у мальчика аппетит!”, а на деле, так как он достаточно крепкий ребенок, он просто недоедал. Поэтому сначала дома он ел абсолютно все. Теперь, конечно, привык и может вредничать, как все дети», — расплывается в улыбке Ксюша. 

БогданФото: Татьяна Тимкова/Instagram.com/neverending_magic

Сейчас, пройдя через усыновление, она считает, что система опеки и попечительства в России требует реформирования. «Когда ты попадаешь в эту среду, твоя новостная лента превращается в настоящий треш. Истории про то, как отбирают детей, как могут заломать руки, как опека устраивает ад. Когда мы решились на усыновление, я очень боялась, что будет много бюрократии и подобных проблем. К сожалению, в России они до сих пор решаются, только если у тебя есть кому позвонить из вышестоящих инстанций. Кроме того, сохраняется запрет на усыновление для иностранцев. Если в Москве и Московской области очередь на детей и низкий процент детей с особыми потребностями, то в регионах — нет. И эти дети просто умрут там или в ПНИ, хотя для многих детей это вопрос качественной реабилитации и ребенок может прекрасно жить».   

Ксюша и Сережа изначально решили, что у них не будет тайны усыновления. «Как минимум Богдан не очень на нас похож. Он белобрысый, очень светлый ребенок — и тут мы такие, двое темноволосых», — говорит Ксюша. По ее словам, на открытое усыновление в России реагируют с удивлением. «Дома, если на улице подходят соседи и спрашивают: “А в кого у вас такой мальчик светленький?” — и я отвечаю, что он приемный, все ужасно удивляются. В отпуске в Европе, когда мне сказали: “Наверное, он в других родственников”, а я ответила: “Да не, просто приемный”, людям было вообще пофиг, просто продолжили разговор на другую тему». 

Несмотря на то что Сережа и Ксюша работали с психологом в ШПР, после смерти кровного сына к психотерапевту они не обращались. «Я не верю, что в нашем случае бы помогла психотерапия. Опыт потери ребенка — это лавина, она накрывает тебя с головой, и ты не видишь и не чувствуешь вообще ничего. Мы существовали на автопилоте». Ксюша отмечает, что, хотя муж и настаивал на терапии, она не верит, что человек, который не пережил подобный опыт, мог бы им помочь. «Нам повезло, что у нас было достаточно ресурса, чтобы выбраться из этого самим. Объективно ресурс есть не у всех», — признает она. Сейчас Ксюша говорит, что они как пара «четко понимают, что в жизни бывает всякое»: «Люди сходятся и расходятся. Но мы навсегда останемся родителями наших детей. И это такая сцепка — мы навсегда останемся очень близкими людьми друг для друга. Общее горе нас сплотило». 

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!