Храм на Минеральной

В окружающих промышленных проездах и дворах кипит жизнь: здесь шумно и пыльно, люди приезжают и уезжают, выгружаются фуры, поток машин даже вечером не останавливается. Но, как только я захожу на территорию храма, миновав обшитую сайдингом автомастерскую, суета остается где-то там. Я сразу замечаю дым на территории неподалеку и компанию ребят рядом с ним.

Оказывается, я пришла в праздник, а компания — это священники, отец-настоятель Михаль, монахи и прихожане. Ребята в основном молодые, с блеском в глазах, празднуют все вместе, просто и по-семейному жарят шашлык, болтают, шутят и радушно меня принимают. Прихожанка Лиза рассказывает мне об истории церкви, показывает, как понять, где раньше проходили границы кладбища. Это очень просто: где заканчиваются современные и советские постройки вокруг церкви, там и есть граница. Невооруженным глазом видно, что кладбище было большим. Посередине него теперь улица Минеральная.

Домашняя церковь

Я живу в промышленном районе Петербурга и много лет проезжаю на троллейбусе по улицам Комсомола, Металлистов, Арсенальной. Я всегда замечала неоготический храм, выглядывающий из-за очередного забора и странно смотрящийся среди таких топонимов.

Католический храм Посещения Пресвятой Девой Марией Елизаветы построен в 1859 году по проекту Николая Бенуа. Вокруг него на Выборгском кладбище — крупнейшем на тот момент среди римско-католических в России — было 40 тысяч захоронений. Здесь же, в крипте храма, была похоронена и семья архитектора Бенуа.

Но в 1939 году здание постигла понятная для нашей страны участь: его передали для промышленного использования. Кладбище практически полностью уничтожили, и сейчас на его месте заводы. Рядом — троллейбусный парк, следственный изолятор, хаотичный самострой.

Сейчас это не только памятник архитектуры регионального значения, но и — в первую очередь — действующий с 2004 года храм. Кто теперь сюда ходит, когда погибших родных рядом не найдешь? Кто восстановил и отреставрировал церковь?

Лампово

— В маленькой общине все друг друга знают, чем меньше община, тем она дружнее, — рассказывает мне прихожанка у костра. — Оставайтесь на службу, после у нас чаепитие.

— Для меня важно, что здесь всегда чувствуешь себя свободно. Это домашняя церковь, — соглашается с ней другая.

Молодой семинарист, монах Андрей ведет при храме воскресную школу. Он признается, что эту «домашнюю обстановку» ощущают и священнослужители — и это помогает быть ближе друг к другу.

— Я вижу, что мои собратья этим живут, меня это привлекает. Большая территория, ощущение дома и закрытость от внешнего громкого мира. Внутри храма хоть и был пожар, но это выглядит даже лампово. И есть что-то в этом такое искреннее, живое.

Внутреннее убранство церкви отреставрировали только частично, например не смогли восстановить роспись стен, однако основной зал выглядит не только по-домашнему, но и празднично, особенно в солнечную погоду.

После службы люди остаются пить чай и еще долго не расходятся. Молодая прихожанка замечает татуировку на моей руке, просит показать рисунок полностью — сама давно хочет себе сделать тату. Смеемся: обе не ожидали, что после службы в церкви будем обсуждать такое… земное?

— Я раньше ходила в другую церковь, а пришла сюда и почувствовала, что я дома. Мне нравится, что церковь целый день открыта для всех и можно прийти помолиться в любое время, — весело рассказывает девушка по имени Саша. — А еще отец-настоятель любит тягать железо, я попросилась тоже приходить. У нас тут в подвале маленький спортзал. Я все время шучу и говорю друзьям, что я качаюсь в склепе.

Молодой отец

Михаль Мархэвка, улыбчивый молодой человек родом из Словакии, трудится в этом приходе уже восемь лет, последние три года — настоятелем. Начало своей работы здесь Михаль воспринимал как наказание, как ссылку из Иркутска, где он служил в центральном приходе. Все думали, что в Петербург — это на повышение.

— Но какое же это повышение, если из центра епархии в Иркутске выслали в промышленные районы недостроенного неустановленного прихода? — вспоминает свои ощущения настоятель. — Но со временем я понял, что столькому здесь могу научиться (и научился!) — в Иркутске бы так никогда не получилось. Там есть опытные священники, у которых вся работа организована, поэтому не нужно организовывать все практически с нуля.

Когда отец Михаль приехал сюда служить вторым священником в 2012 году, настоятелем храма был отец Рихард, который умел собирать пожертвования на восстановление церкви. Он писал множество писем в немецкие приходы, собирал пожертвования буквально по центу. В начале двухтысячных отец Рихард начал сотрудничать с архитектором-реставратором Андреем Евгеньевичем Гуничем, который начал потихоньку готовить проект восстановления.

— Все начинания того, что в результате получилось, — всё это заслуга отца Рихарда, — рассказывает отец Михаль.

Но, так как отец Рихард приехал в Россию уже в преклонном возрасте и русский знал плохо, на второго священника были возложены и приходские, и административные обязанности.

Сейчас отец Михаль делает здесь много работы и своими руками — это доставляет ему большое удовольствие, признается священник.

— В этом году я доделал тропинки исторические. Каждый раз, когда прохожу, они радуют глаз, прямо как будто из римской империи остались. Радуется душа, что так супер получилось. Это одна из тех фотографий, которая попала в мой инстаграм.

«За 30 минут управились»

Восемь лет назад здесь была промзона, территории использовались под парковку, как свалка.

— Сюда даже с какой-то стройки свозили грунт, чтобы не надо было за город везти, — вспоминает настоятель. — В церкви все было перегорожено, не было электричества, перекинули одну фазу от соседей и рассчитывались с ними ежемесячно. Но на службах толку от этого было немного. Хуже всего, когда зимой холодно и темно. Мы включали обогреватели и воздушные пушки. Электричество, конечно, не выдерживало и отрубалось вечером посреди службы. Хозяева на соседской территории уже давно ушли домой — и включить обратно было невозможно. Поэтому заканчивали службу без отопления и света.

Но около двух десятков человек приезжали снова и снова, несмотря на неудобства ремонта и ощущение недостроя. И поэтому отец Михаль настаивает: именно прихожане создают по-настоящему семейную обстановку — он когда-то уйдет, а община останется.

В 2013 году приход смог оформить территорию вокруг церкви сначала для города, так как этих участков не было в кадастровом плане, а потом уже церковь запросила их в безвозмездное пользование. Постепенно, в течение нескольких лет, место расчистили, проложили коммуникации, законсервировали часовню и уцелевший памятник. В 2016 году церковью заинтересовался город и началась реставрация по проекту архитектора Гунича. К 2019 году большую часть работ удалось выполнить. После окончания работ в церкви устраивали концерты классической музыки.

Но в том же году церковь подожгли — и свежеотремонтированные стены закоптились от дыма.

— Конечно, обидно было увидеть храм в таком состоянии. Тем более что даже год не прошел с момента покраски. Но нет худа без добра: на фоне тех событий нашлись люди, которые нам помогли доделать ремонт у входа, — вспоминает отец Михаль. — Многие сейчас даже не замечают последствий пожара. Кажется, что это состояние нормальной церкви. Что это темнота и копоть от свечек и от кадила. Обычно до такого состояния намаливают веками, а мы тут за 30 минут управились.

Улыбается.

Архитектор

Андрей Гунич заинтересовался этой церковью еще в восьмидесятых: прочитал монографию М. И. Бартеньевой о Николае Бенуа, где упоминались храм и семейное захоронение. В книге писали, что этой церкви уже нет. Как и я, архитектор ездил мимо на транспорте, живя по соседству, видел колокольню здания и однажды решил зайти, осмотреться. Территория вокруг была тогда по-настоящему заводской, вся застроена, к храму вела узкая дорожка между двух заборов, рассказывает архитектор. Да и внутри было все совсем по-другому: узкие коридоры, перекрытие, разделяющее зал на два этажа, оборудование, полы в подвале с захоронениями залиты толстым слоем бетона, все захламлено.

— Далеко не все, что хотелось, было восстановлено, — вздыхает архитектор, пока мы спускаемся в подвальные помещения церкви. — Не удалось восстановить роспись стен храма. А вот здесь, в склепе семьи Бенуа, должен был быть итальянский мрамор, но в смету была включена фанера, — Андрей Евгеньевич показывает на надгробия, и они действительно сейчас выполнены из фанеры. — Я честно предупреждал, что я их [чиновников] увековечу, — рассказывает архитектор, показывая на «памятную доску» из того же материала. Он ее сделал сам.

Потерю кладбища Гунич называет невосполнимой культурной утратой и считает, что необходимо по возможности при участии городских властей восстанавливать его исторический вид, проводить раскопки. Семейные мавзолеи зачастую были выдающимися художественными произведениями. Один мавзолей сейчас стоит зашитым для сохранения — мавзолей Красовского, выполненный в готическом стиле, — работа фирмы братьев Ботто. Они построили много памятников на этом кладбище и сами здесь же были похоронены, но где — теперь неизвестно. С помощью снимков сейчас можно установить местонахождение некоторых захоронений, например Федора Бруни, Адольфа Шарлемань.

Андрей Евгеньевич рассказывает о похороненных здесь людях — инженерах, военных, деятелях искусства и врачах. Вспоминает, что недавно, в 2016-м, приходил Константин Сабир, потомок достаточно известного рода, разыскивал надгробие родоначальника своего семейства Иосифа Сабира, погребенного здесь в 1864 году. Выяснили, что захоронение было где-то здесь в крипте, но не удалось установить где.

— Но это пример редкого интереса, — с сожалением признает архитектор. — Многие потомки эмигрировали в первой половине прошлого века, поэтому связи почти нет. Это все когда-то относилось к семейной памяти, а когда семейные связи прерываются, то оказывается, что вспоминать-то уже и некому. Проще оказалось получить воспоминание из-за границы, чем найти здесь людей.

Например, в 2013 году пожилая дама из Варшавы прислала в храм икону. Приезжали родственники купца Джузеппе Дациаро из Италии, искали захоронение, но Андрей Евгеньевич не смог им помочь установить точное место.

На некоторых соседних промышленных территориях следы памятников можно найти и сейчас. Архитектор Гунич ведет меня на соседний участок, чтобы показать гранитную сферу — с большой вероятностью, предполагает архитектор, она была надгробным памятником того самого Дациаро, на камне даже видны надписи. Сфера около метра диаметром торчит из земли только наполовину, напоминая не то пушечное ядро, не то буй.

Кроме храма, остальные постройки на территории были исключены из списка памятников, поэтому они восстанавливаются на пожертвования, а не из городского бюджета. Сейчас одна из часовен в процессе реставрации.

— Бывший настоятель, отец Рихард, даже после своего возвращения в Германию продолжает собирать пожертвования на эти работы — такой неравнодушный человек, — говорит архитектор.

***

Столкновение двух исторических эпох, в центре которого оказался храм и самое большое католическое кладбище России, — история, такая типичная и такая дикая одновременно, лежит здесь на поверхности, буквально под ногами, под улицей, которую проложили поперек кладбища, как бы перечеркивая все, что здесь было. Но жизнь продолжается, и неравнодушные люди работают с тем, что есть.

— То, что я раньше считал каким-то наказанием и неудобством, спустя столько лет, оформляя все эти участки территории вокруг, прокладку коммуникаций, работы по восстановлению и все прочее, оказывается, это никакое не наказание — это благословение, — говорит отец Михаль.

Именно эта глухая промзона позволила закрепить за храмом большую территорию, где есть место для воскресной школы, где можно прогуляться и побыть наедине с собой, природой, памятью и историей. Отец Михаль мечтает, чтобы эта территория в итоге стала парком.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!