«Приходи к нам в сон почаще»

О том, как они с мужем влюбились-женились, Катя рассказывает бегло: она из Иванова, Заур из Дагестана, но у него сестры живут в Москве. Там они с Катей и познакомились. Нет, проблем с родственниками не было. А дети от смешанного брака родились красивые: старший, Шамиль, — копия дагестанского дедушки, младший, Аслан, пошел в ивановскую родню.

У самого синего моря

Жили в Махачкале, у Каспийского моря, и были счастливы. Катя растила сыновей, Заур занимался авторемонтом. Два года назад на священный праздник Уразу-байрам, когда у всех мусульман для гостей открыты двери, у Бабаевых они тоже были открыты, но по другому поводу: у Заура умер отец. Для одиннадцатилетнего Шамиля уход любимого деда стал ударом. Шомка, и без того погруженный в себя, словно замер, а потом по утрам его начало тошнить. Так было раза два или три. Катя списала все на стресс, новую зубную пасту со вкусом лесных трав и жару. Пасту выбросили, а дети с мамой перебрались на лето в Иваново. Июль прошел хорошо, а в августе у Шамиля снова открылась утренняя рвота. Катя решила: как только вернутся в Махачкалу, отведет сына на обследование, но сестры Заура взялись проверить племянника в столице.

Шамиль и Екатерина. Фото из семейного архиваФото: Анна Иванцова для ТД

«Мы легли в детскую клиническую больницу, в отделение гастроэнтерологии. Детям вокруг плохо, а у моего будто и не было ничего — говорит бойко, улыбается. “Шланг” проглотил — все чисто. Мне стало как-то неудобно — вдруг врачи подумают, что я вру?»

Но потом пришли анализы крови с зашкаливающими показателями и вердикт невропатолога: «У ребенка нарушена координация, нехорошее глазное дно, надо делать МРТ, а там посмотрим». О том, что они там, в фасолинах головного мозга, высмотрели, рассказали уже отцу Шамиля. Он вышел, черно-белый, сливающийся со снимком МРТ, и произнес бескровными губами: «В голове нашли опухоль».

На всех фотографиях того времени Катино лицо похоже на мякиш: плакала, не просыхая. В туалетах, на лавочках, в коридорных закутках. Шамилю врала, что все будет хорошо, а она так расстраивается потому… ну потому, что она просто мама, для мамы это нормально — плакать от всякой ерунды. Про себя же думала о медуллобластоме червя мозжечка и IV желудочка. О раке мозга.

«Шомка тяжелых вопросов не задавал. Он очень умный, — Катя до сих пор говорит о старшем сыне в настоящем времени. — В четыре года научился читать и писать. Бабушка у нас учитель младших классов, дети приходили к ней на подготовку к школе, а он сидел рядом, так и научился. В младшем школьном возрасте перечитал кучу энциклопедий, художественной литературы, в одиннадцать лет решил, что хочет быть спортивным журналистом. Он фанат футбола, майки его покажу. А когда Шомка с кем-то разговаривал, человек обязательно удивлялся: какой умный мальчик! И я так говорю не потому, что он мой».

Усталость проходила только во сне

В конце августа Шамилю сделали операцию. Пять часов Катю бросало от стены к стене. Если бы верила в Бога, молилась бы. Но она верила в другое: что опухоль размером со спичечный коробок вытащат и все станет как раньше. Хотя врач объяснял, что дела у них не очень: медуллобластома отрастила щупальца. И добавил проклятое слово «метастазы». Надо сделать «химию» и лучевую, надо надеяться на лучшее, но…

Для Кати не было никаких «но». Она била во все колокола, обращалась за помощью в фонды, а ночью, ворочаясь на раскладушке у кровати закутанного в белую простыню сына — голова в бинтах, белые белки глаз, белые стены, — убеждала себя, что все пройдет. И когда через два дня после операции Шамиль превратился в «тряпочку», не мог пошевелить рукой и ногой и сказать ничего не мог — тоже убеждала. Таскала Шомку на себе, кормила, как младенца, и ждала первое слово во второй раз. Слово она услышала только через два с лишним месяца: мама, папа, сыр, голова болит…

Шамиль. Фото из семейного архиваФото: Анна Иванцова для ТД

Когда их выписали, Шомка — ростом 150 сантиметров, весом 25 килограммов — был уже совсем не тем: прежде он никогда не закатывал истерик, а тут смеялся и плакал невпопад, опять открылась рвота, а усталость проходила только во сне.

«Вы же понимаете, что опухоль злокачественная? — спрашивала очередная врач. — Раковые клетки есть у каждого, но у вас случился триггер. Если бы мы знали почему…»

В декабре, после первой «химии» и лучевой терапии, Шамиль вернулся в Махачкалу. Еще слабый, но все-таки веселый. Дома нарядили елку, одноклассники прибежали проведать. Завалили своими рюкзаками и сменками прихожую, сидели до позднего вечера и рассказывали, рассказывали: Шомку в школе любили, и он школу любил. Когда ребята ушли, впервые за последние полгода он уснул совершенно счастливый. Катя сидела рядом, гладила сына и думала: еще один курс «химии», две трансплантации, и к лету опять будет бегать с братом на Каспийское море. Давно они там не были, а Шомка море любит, оно его вылечит.

На контрольную МРТ прилетели всей семьей. Мечтали, что врач даст зеленую карту и все начнется заново: школа, футбол во дворе, бабушкины пирожки и мамины вечерние истории. Шамиль все еще весил 25 килограммов, но резко вытянулся — лежал на лавке, как египетский фараон, длинный, тонкий, красивый.

— Мама, скоро домой?

— Скоро, сынок, скоро.

Потом мама говорила за закрытой дверью с доктором. Он прятал глаза, ронял слова, как гири. Катя поняла только, что у сына рецидив: снова в больницу? «Нет, домой. Левое полушарие в метастазах, вся спина поражена. Вылечить невозможно». Катя выла так, что было слышно в коридоре: грозилась найти другого врача, лучшего, самого лучшего из лучших. И нашла, но та подтвердила диагноз, назначила «сухую химию» — маловероятно, но вдруг. С этим назначением они и поехали на квартиру тетушек в Москву.

Как стало потом понятно — умирать.

Но Катя опять не верила, и слова доктора, что осталось месяца два-три, не больше, поставила как рубеж, который надо перешагнуть. Расписала план дальнейшего лечения, придумала, как всех обманет, чтобы втащить Шамиля обратно в жизнь. Пусть полуслепого, пусть на инвалидной коляске, главное — живого.

А через два месяца, 20 сентября 2019 года в 10 часов утра, Шомка умер. Катя сидела рядом, обнимала подушку с его головой. За несколько месяцев до этого она подала заявку в Детский хоспис «Дом с маяком» и отказалась отправлять сына в реанимацию, потому что обещала, что больше не отпустит его в чужие стены. Под ее шепот, слезы и гулкое сердечное биение Заура — он тоже был рядом, держал сына за руку — Шомка ушел. Тихо-тихо и без боли.

«Это самое важное, за что я благодарна “Дому с маяком”, — что они сделали все, чтобы мой сын не мучился».

«Отпусти его, умоляю»

Вечером того же дня белая, как стена, Катя стояла у окна и смотрела, как во дворе дагестанские родственники ругались с полицией. По мусульманским законам Шамиля надо было похоронить до заката, по российским законам — отвезти в морг на вскрытие. Пока мужчины спорили, Катя не спускала глаз с машины, в которой лежал ее сын. Потом позвонила мужу и сказала: «Остановят по дороге в Махачкалу, и вы не сможете доказать, что это наш ребенок. Пусть сделают, что надо. Отпусти его, умоляю».

Когда Шамиля повезли в морг, Катя легла на его место, завернулась в одеяло, которое еще пахло ее мальчиком, и провалилась в сон.

Шамиль с мамой. Фото из семейного архиваФото: Анна Иванцова для ТД

Второй раз она нарушила традиции уже дома. По местным законам женщины не провожают умерших: они готовят поминальный обед. Катя невидящими глазами смотрела на мужа и стояла на своем: «Я буду с Шамилем до последнего. Он должен видеть, что я его не бросила. Это мое материнское право».

И никто не сказал ни слова — ни когда она шла за белым саваном, ни после.

«Если бы я верила в бога, было бы легче, — Катя перебирает футбольные майки сына, слезы капают на надпись Babaеv. — Но я не понимаю, как в него верить после детского онкоотделения. Не понимаю, почему умер Шомка, его друг и годовалая девочка, которая еще пахла материнским молоком. У нас есть общий больничный чат, там все это пишут. И когда кто-то из детей уходит, я говорю: “Шомка, встречай”».

Мы сидим в детской. Косой дождь отмывает окна хрущевки, через которые еще два года назад Катя звала своих мальчишек на обед. Теперь зовет только Аслана, но постельное белье все-таки меняет двоим. И часто сидит на кровати Шамиля и говорит с ним: извиняется, что из-за дождей не может приехать на кладбище, вскарабкаться на гору и положить на памятник свежие сладости, или рассказывает об Аслане, который нарисовал старшего брата в спортивной форме и с крыльями ангела и подписал: «Шамиль, приходи к нам в сон почаще».

К Аслану Шамиль приходит веселым и здоровым, а к маме — изможденным и больным. Может, потому, что она не верит в рай? Или потому, что нет никакого рая?

Свою боль Катя изливает психологу фонда «Дом с маяком». Без этой поддержки ей было бы совсем туго, а так за неделю она собирает все, что приходит в ее раненую голову, и говорит, говорит, говорит. Вот так же, как и мне, плотно-плотно, лезвие не вставить. Благодарит за то, что «Дом с маяком» поддерживал их во всем: лекарства, врачи, праздники, даже сделали красивую фотосессию на память, когда Шамиль уже с трудом сидел. Жаль, билеты на футбол пропали: сын очень хотел, но уже все…

— Если бы я верила, что есть другой мир, в котором Шамиль жив, мне было бы легче, — Катя уходит лицом в акулу, со стороны кажется, что акула проглотила ее по плечи.

— С кем же вы тогда говорите, если не верите? — слова застревают у меня в горле.

— Не знаю. Может быть, схожу с ума. А может, начинаю во что-то верить. Мне нужно поверить — иначе просто невозможно жить.

«Дом с маяком» обещает Кате быть рядом до того момента, когда она сама откажется от психологической помощи. Благодаря вашим пожертвованиям сейчас под опекой Детского хосписа 735 семей с умирающими детьми. Кто-то из родителей верит, что их ребенок уйдет в лучшие миры, кто-то не может смириться. Но это не так важно. Важно помочь родным пережить боль, а детям — уйти без боли — вот на это и нужны деньги. Помогите Кате и «Дому с маяком».

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!