Что такое депрессия и как с ней бороться

Журналист Илья Шепелин пережил тяжелую депрессию. Он пришел к лечению не сразу: мешали стереотипы о психологах и психических расстройствах. Свое подавленное состояние он терпел, пока не узнал, что его причина постоянных головных болей — это депрессия, в которой он находился много лет.

Депрессия может «маскироваться» под физические проблемы, предупреждает психиатр и психотерапевт Павел Бесчастнов, но это состояние можно и нужно корректировать. Не нужно бояться терапии — как и антидепрессантов.

«Такие дела» публикуют видео и текстовую расшифровку нового выпуска «Больше всех надо». Подписаться на youtube-канал шоу можно здесь.

Паша Меркулов: В этой темной комнате мы поговорим про проблему, которая как будто бы и не является проблемой, — про депрессию. Сегодня с нами психиатр Павел Бесчастнов и журналист Илья Шепелин.

Я хочу транслировать все то, что возникает в голове, когда думаешь про депрессию. Она наступает осенью. Она лечится похлопыванием по плечу, запоем или покупкой красного кабриолета. Почему это не так? Помогите нам разобраться.

Из-за этого мы имеем тревожное либо депрессивное расстройство.

В любом расстройстве такого рода есть какой-то физиологический, условно-здравый адаптивный механизм. Это изначально работающая механика, которая сошла с ума, сорвалась на леске и начинает голову разносить.

Основа депрессии — это выученная беспомощность. Суть выученной беспомощности в том, что любое млекопитающее можно научить выключать поведение в неблагоприятных обстоятельствах. Что, в общем-то, бывает часто полезно.

Когда что-то плохое происходит, мозг от нас требует: «Надо что-то делать! Надо суетиться, грызть палочку, бегать по стенам». И от этого уже случается тревожное состояние. Но, когда ты ничего поделать не можешь, оптимальная стратегия для человека или животного — затаиться и ничего не делать, сидеть на попе ровно. И для того, чтобы ты наверняка никуда не делся, возникает это депрессивное, подавленное состояние — беспомощность.

Саша Ливергант: Илья, ты как человек, который пережил это состояние, можешь рассказать, — Павел как психиатр объяснил это нам на уровне общих млекопитающих — как ощущал это ты?

Саша Ливергант

Илья Шепелин: Я начал испытывать это состояние где-то с 12 лет. Это сильные головные боли, из-за которых я часами лежал и не мог встать. Тем не менее я как-то с этим жил, хоть и не было понятно, что это такое.

С 25 лет мне с каждым годом стало становиться все хуже и хуже. Время моего функционирования в течение дня сокращалось. Все время, что я проводил дома, чаще всего просто лежал. Причем иногда это и на работе сказывалось.

Когда стало совсем тяжело, я прошел все обследования, сделал МРТ мозга. Думали, что у меня какие-то сосуды защемляются позвоночником, поэтому голове не хватает крови и начинаются головные боли. Но я не думал, что это может быть депрессия. Мне казалось, что настроение-то у меня нормальное: чувствую я себя не очень хорошо, но при этом нет какой-то вещи, из-за которой я расстраиваюсь.

СЛ: Ты вообще, в принципе, знал, что такое депрессия?

ИШ: Я думал, что это плохое настроение в период, когда ты с родителями или с девушкой поссорился, когда пишешь стихи грустные. А головная боль должна лечиться аспирином или еще чем-то. И из-за того, что у меня была стигматизация, я думал: «Ну как? Я же не психический! У меня просто болит голова!»

У меня появился друг-психиатр. Я с ним начал общаться по гуманитарным темам изначально, но в какой-то момент я ему пожаловался, что мне совсем плохо, я только на работу могу выбираться и возвращаться с нее, а все остальное время у меня нет сил ни на что. Он сказал, что, скорее всего, это депрессия и в этом нет ничего страшного.

[При депрессии] нет почти никакой амплитуды эмоций. Когда ты встречаешься с девушкой, слушаешь любимую музыку, у тебя мурашки по коже не идут. Если есть какой-то прилив адреналина, то головная боль немножко спадает. Но, когда все проходит довольно мрачно и нет выброса адреналина, который заставляет собраться, болевые ощущения растут.

Страшно было, когда я 17 лет не ходил к психиатру, думая, что это что-то другое: головная боль, несобранность, из-за которой болит голова. Когда ты знаешь, в чем у тебя проблема, и ты понимаешь, как примерно с ней бороться, то ничего страшного нет. Депрессия — это нормально, если ты знаешь, что она у тебя есть, и ты знаешь, как с ней бороться. Теперь я знаю.

Мне мой психиатр прописал курс антидепрессантов. Он сказал, что главное — это методичность в их приеме. Не стоит принимать алкоголь, нужно каждый день пить в строго положенное время. Через три месяца действительно жизнь изменилась.

Я пил два препарата — ингибитора обратного захвата серотонина, которые в совокупности в Америке создают эффект California rocket fuel. У меня закончилась головная боль, у меня когнитивные способности изменились. В конце прошлого года я читал 10 страниц в книжке и меня вырубало, потому что ни на что не хватало сил. Теперь я могу читать 300—400 страниц в день, я намного быстрее стал писать тексты, что нужно для моей профессии. И теперь я учусь жить с тем, что у меня появилось время, когда я не чувствую себя плохо.

Теперь нужно то время, которым я пользовался для того, чтобы лежать с больной головой, использовать продуктивнее. И сейчас я этому обучаюсь. Это тоже оказывается не всегда просто.

СЛ: А сколько может длиться депрессия? Она растет или она всегда, как плато, ровная?

ИШ: У меня в последние годы было ощущение, что голову дрелью сверлят. Все равно я каким-то образом жил, с друзьями виделся. Но каждый раз это была невероятная мобилизация. Даже такие вещи, как посидеть с человеком, послушать его внимательно и вникнуть в то, что он говорит, очень тяжело давались.

Илья Шепелин и Паша Меркулов

ПБ: Это называется соматизированная, она же маскированная, депрессия. Это один из типов. Не самая популярная модель на рынке.

СЛ: Эксклюзив.

ПБ: Типовой классический случай — когда начало [депрессии] происходит в 25—30 лет. Это непрерывное плохое настроение, постепенно сползающее в мрачное, тяжелое состояние. Оно становится все хуже-хуже-хуже, потом доходит до какой-то нижней точки и в этой нижней точке замирает. Не в плане бытовом: «Как-то я сегодня не ок, не але», а постоянная гнетущая тоска, подавленность, слабость, бессилие. Это достаточно тяжелое состояние, которое не меняется днями и неделями, чего в норме у человека не бывает.

Наш мозг не предназначен для этого. Как бы нам плохо ни было и какие бы тяжелые жизненные обстоятельства ни случались, адекватная адаптивная психика не будет испытывать непрерывно одну и ту же эмоцию: злость, страх, печаль. Все равно настроение меняется. Мы не можем долго злиться или долго бояться, непрерывно, день за днем.

Плюс-минус она может быть чуть посерее, чуть почернее, но не бывает моментов, когда тебе ок.

У клиента спрашивают: «Когда в последний раз вам было не то чтобы счастливо или радостно, а просто нормально?» — «Три года назад, пять лет назад, десять лет назад. А после наступило вот это все непроглядное». И подолгу люди в этом живут.

Две недели непрерывного чувства и непрерывной эмоции — это уже не ок. Предполагается, что за две недели, если вы минимально адаптивны и адекватны, какие-то другие состояния у вас будут происходить. А если вам непрерывно две недели каждый день все время плохо, это уже не ок. Это по формальным, конечно, критериям, потому что в реальности за всю мою двадцатилетнюю практику ни разу не было такого, чтобы человек через две недели пришел.

СЛ: А самое долгое через сколько пришел?

ПБ: Лет десять — запросто.

Павел Бесчастнов

СЛ: А самое быстрое?

ПБ: Бывает, через пару месяцев уже приходят. Это все чаще и чаще бывает, благо какие-то основы психической гигиены к людям приходят. По крайней мере к образованным москвичам.

ПМ: Это состояние чем-то триггерится, например каким-нибудь событием неприятным в жизни: смертью, расставанием? Или оно может само по себе создаваться?

ПБ: [Депрессия] может быть на фоне совершенного благополучия внешнего: семья, дети, газонокосилка, кадиллак за окном — а мне плохо. Может быть, человек в реальности сильно недоволен происходящим, а может быть, даже никаких замечаний у него особо не было.

Депрессия может быть вызвана и какими-нибудь стрессовыми факторами. Неприятные события с каждым могут случиться — утрата близкого человека, например. И мы можем по этому поводу, естественно, погрузиться в тоску и печаль, погоревать-погоревать и дальше жить продолжать. А если год проходит, а ты все в трауре, все горюешь, тут уже дело, видимо, не в том травматичном событии, которое с тобой произошло, а в том, что у тебя запустились самоподдерживающиеся механизмы в голове.

ИШ: Когда я в этом состоянии жил, то и какие-то страшные случаи в жизни во мне сильные эмоции не вызывали. Когда у меня умер отец, я понимал, что что-то должно чувствоваться, а мне и так настолько плохо, что даже какого-то взрыва эмоционального негативного не было. Потом он мне снился и так далее, но в тот период я жил как будто в какой-то заморозке.

Скорее всего, у меня есть то ли какое-то повреждение тканей мозга, то ли еще что-то такое, из-за чего была депрессия и с чем я буду жить, видимо, до конца жизни.

Илья Шепелин

ПБ: Депрессия может запросто иметь чисто биологические причины. Такой вот мозг с конвейера сошел, и тебе такой выдали, и другого не будет, не пересадишь, не заменишь. Дальше уже что-то с этим можешь делать, как-то корректировать. Благо возможность справляться с этим есть.

Классическая история — это традиционная «депрессивная триада»: витальная тоска, моторная и идеаторная заторможенность. Сейчас расшифрую.

Витальная тоска — это сжирающий тебя черный камешек в груди. Тоска, печаль, подавленность и заторможенность. В этом, собственно, механика депрессивного состояния. Поведенчески ты приторможенный: меньше сил, апатия, вялость, разбитость, постоянная утомляемость. Все болит, все из рук валится.

А ты чувствуешь головные боли или у тебя постоянно все ломит, тянет, плохо тебе именно физически. Причем, бывает, при маскированных (соматизированных) депрессиях в основном только это и проявляется. Особенно на душевную жизнь свою ты не жалуешься. Особо не радуешься, не печалишься, вернее, больше печалишься, но объясняешь тем, что тебе все время физически плохо, чувствуешь себя заболевающим или заболевшим, при этом никакой болезни у тебя не обнаруживают. Ты не выдумываешь, и у тебя на самом деле все болит, из-за этого тебе печально.

Идеаторная заторможенность — в том, что голова «не варит», соображалка не соображает, памяти нет, усвоить материал не можешь, хотя ты вроде неглупый человек. Какой-нибудь простой абзац уже 15 минут по кругу десятый раз перечитываешь — и ничего не остается в памяти. Память отключается, что крайне неприятно.

СЛ: А было такое, что ты вообще не мог работать?

ИШ: Я в «Таких делах» работал. Я до сих пор чувствую себя виновником той ситуации, когда я настолько плохо себя чувствовал, что не мог встать с кровати день или полтора. У меня телефон где-то лежал, звонил, а я по квартире даже не ходил в этот день. И так я неделю пробыл дома. Меня потеряли, в фейсбуке искали.

Эта ситуация возникла в том числе из-за того, что я эмоционально себя фигово почувствовал, но первая причина была в том, что ужасно болела голова, ничего не мог сделать, не мог подняться.

И с работой несколько таких историй было. Так или иначе все равно каким-то образом получалось работать все эти годы, но вот эта заторможенность, отупление влияет на все. Когда элементарное письмо пишешь час или ходишь по квартире, надев штаны, и ищешь рубашку, наматываешь круги, но просто не замечаешь ее.

И еще раз скажу об этом специально. Люди, когда вы находите себя в таком состоянии, скорее всего, это депрессия, а не просто «болит голова и аспирин не помогает».

CЛ: Есть любимое мое выражение, которое имеет прямое отношение к депрессии: «Соберись, тряпка». Еще есть много прекрасных народных советов. Ты можешь вспомнить, что самое идиотское тебе посоветовали?

Павел Бесчастнов и Саша Ливергант

ИШ: Советовали много чего, в том числе мне говорили, что нужно обратиться к психиатру. Проблема в том, что я тогда не верил в то, что это вопрос, который должен у психиатра рассматриваться. Мне казалось: «Господи, наверняка это какое-то защемление сосудов и нехватка крови в голове. Ну что это может быть такое?»

ПБ: Вообще, есть такой критерий, как утрата адаптивности, то есть присутствует или нет самодеструктивное поведение.

Он может других людей подводить, но себе-то во вред он, скорее всего, ничего делать не будет.

ИШ: А что такое вредить? Перестать питаться?

ПБ: Например, да. Перестать ходить на хорошую оплачиваемую работу, потому что «не хочу».

ИШ: А может, это кризис среднего возраста?

ПБ: Я не очень верю, чтобы в кризис среднего возраста человек потерял профессию и работу. Он скорее заменит ее на какую-то другую, а не ляжет пластом и не будет лежать и смотреть в одну точку, теряя на этом связи и благополучие.

Человек в депрессивном состоянии просто отключается. Он многое может терять в жизни. Чем депрессия и плоха — помимо того, что просто неприятно ее переживать, помимо рисков суицидальных. Это годы, вычеркнутые из жизни, потому что невозможно нормально карьеру строить, невозможно чего-то добиваться или крайне сложно. Потому что ты замедлен, заторможен, демотивирован, а эти лучшие годы жизни, когда самая-самая-самая, казалось бы, пора, проходят мимо тебя.

СЛ: А как понять, что надо обратиться к врачу?

ПБ: Есть скрининговые тесты: тест Бека, опросник ВОЗ. Они плюс-минус стандартизированные, их полно в интернете, их легко найти. Но тут хочу обратить внимание. Это не ответ на все вопросы, это не диагноз — это, что называется, флажок. Это дает повод заподозрить, что тут что-то не так и стоит, чтобы на тебя какой-нибудь специальный человек посмотрел своим специальным взором и определил, где заканчивается дурное настроение и начинается патология.

Надо понимать, что эта граница палкой на песке проведена. Это не как то, что нельзя быть немножко беременной или немножко со сломанной ногой: нога либо сломана, либо не сломана. А в случае депрессии это постепенный переход. Нет совершенно однозначной, как государственная, границы: здесь ты еще здоров, это форма нормы, а вот через два шага это уже болезнь.

Есть места, в которых мы совершенно однозначно, точно, без вариантов можем сказать, что это депрессия либо болезненное психологическое состояние. Диагноз «большое депрессивное расстройство» — тут без вариантов. Есть ситуации, когда в целом достаточно понятно, что человек хандрит или не очень у него настроение, то есть ни о каком психологическом состоянии тут речи не идет, есть какие-то житейские жизненные проблемы. Между этими двумя зонами примерно находится зона перехода из здорового состояния в нездоровое.

ПМ: Очень хочется понять, что будет тем флажком, когда мне надо уже не к коучу идти и учиться быть лучшей версией себя, а пойти к специалисту.

ПБ: Когда длительное время, то есть более двух недель, стабильно плохо по любой причине. И особенно если это самое «плохо» не находит понятных для тебя объяснений. Все-таки люди примерно ощущают, их переживания адекватны или нет. То есть тебе плохо, но у тебя нет вопросов по поводу того, почему тебе плохо: у тебя любимый хомяк умер только что и ты рыдаешь над ним, например.

И если это происходит достаточно долго, системно, масштабно и если то, что с тобой происходит, тебе непонятно, то это уже повод пойти поговорить с кем-нибудь, кому будет более понятно, чем тебе, что с тобой происходит.

ИШ: Когда тебе все время чертовски хреново и хватает мотивации, только чтобы сходить на работу, довольно сложно в этот загруженный график воткнуть еще какое-то событие, которое выбивается из него. К тому же нужно кого-то специально найти, позвонить, договориться и прийти. Это десяток действий, и с любого из них можно слиться. И я остановился только на теории, еще даже не выписывая чьи-то телефоны.

СЛ: Есть еще одна стигма очень распространенная — это отношение к антидепрессантам. Люди их боятся, есть куча всяких мифов на эту тему.

Павел Бесчастнов, Саша Ливергант, Илья Шепелин и Паша Меркулов

ПБ: Современная психофарма богата, разнообразна и вполне себе работает. Несправедливо [говорить], что тебя зомбируют и что надо самому справляться, а это все просто костыли, которые работают, только пока ты таблетки пьешь. Это из серии: «Давайте антибиотики не пить, потому что организм должен справляться».

Плюс антидепрессанты еще разные бывают. Самые первые старые психиатрические таблетки — аминазин, галоперидол, амитриптилин — действительно неприятные, тяжелые, у них куча неприятных побочных эффектов. Но они и для других ситуаций предназначались. Человеку, у которого в умеренной форме депрессия, то есть он не лежит пластом или не пытается каждые пять минут в окно выйти, — его такими тяжелыми лекарствами лечить сейчас никто не будет.

Это никак не отменяет того, что современные таблетки не могут много вреда нести. На них не подсаживаешься, от них не становишься зависимым — то, чего обычно люди боятся, проводят аналогии с какими-то наркотическими веществами.

Современный уровень препаратов такой, что можно подобрать работающую схему, которая не будет твою повседневную жизнь осложнять либо будет осложнять, но незначительно.

СЛ: Сколько времени уходит на подбор антидепрессантов?

ПБ: Месяц-два. Это уже от многих нюансов зависит. Бывает, сразу попадаешь и дальше уже понятно, что работает и надо выйти на рабочую дозировку. Бывает, что не совсем сработало, переподбираешь. Но это не бесконечная история, в большинстве случаев с первого-третьего захода все-таки удается схему подобрать.

СЛ: Считается, что оптимальное сочетание для выхода из депрессии — это таблетки, с одной стороны, и психотерапия — с другой. Но при этом сама психотерапия тоже окружена гигантским количеством дурацких стереотипов.

ПБ: Оптимальная схема — это набор, комплект. С одной стороны, таблетки, с другой стороны, разговоры. И то и другое работает и по отдельности, и вместе.

Бывают депрессивные состояния, которые представляют собой чистую биологию: разговариваешь с человеком, и понятно, что никаких психологических причин — невротических искажений мышления — нет. Там подбираешь таблетки — и все, дальше только следишь.

Бывает, когда никаких особых биологических причин (медицинских, нейробиологических) нет — это в первую очередь набор искаженных установок, взглядов, отношений, который разговорами корректируются. Это психотерапевтическая работа, при которой вы формально «разговоры разговариваете».

Потому что с тобой никто не будет говорить [только] о тебе. С человеком же ты взаимодействуешь, даже с очень к тебе расположенным и лояльным. Психотерапия — это взаимодействие, разговоры в определенном формате. Она заточена на то, чтобы субъективное состояние человека по результатам этих бесед изменялось к лучшему — по разной механике.

ПМ: Мы сейчас обсуждаем депрессию как проблему конкретного человека. На самом деле она достаточно сильно задевает тех, кто вокруг этого человека находится. Я прошел опыт жизни с депрессивным человеком в течение года — это очень сложно.

ПБ: Тут каждый за себя решает, насколько этот человек ему важен, ценен. И тут не какие-то специальные техники, тут скорее общечеловеческая поддержка, эмпатия, сочувствие, участие, готовность принимать другого. Поддерживать, не винить в своем настроении. «Не могу я вечно на твою кислую рожу смотреть» — важно избегать подобного рода заявлений и по-человечески относиться. Не готов ты так — выходишь из этих взаимодействий. Если готов, значит взаимодействуешь.

СЛ: Сейчас будет немного личный вопрос. Что у тебя в этом состоянии было с людьми, которые тебя окружали? Никто не сбежал в окно?

ПМ: Друзей растерял?

ИШ: Дело в том, что я сам бы не мог сбежать в окно, я мог бы прилечь на подоконник и остаться на нем. У меня не было сил на какие-то поступки, на то, чтобы покричать на человека, поругаться. Когда отношения с девушками начинались, это было что-то новое, был прилив дофамина, я чувствовал себя лучше. Как только отношения становятся продолжительными, они сразу становятся невозможными, потому что не хватает сил на то, чтобы стараться быть лучше.

Илья Шепелин и Паша Меркулов

СЛ: Отношения — это улица с двусторонним движением.

ИШ: Да. В отношения нужно все время инвестировать. А ты банкрот. У тебя нет никаких для этого средств. Конечно, это было тяжеловато.

Сейчас я всегда, когда встречаюсь со старыми знакомыми, вываливаю историю о том, что со мной было, и говорю: «Если вдруг у тебя что-то похожее, давай я тебе дам номер, обращайся». Я стараюсь объяснить, что это нормально. Это только улучшит жизнь, если ты поймешь, что у тебя есть эта проблема, и в ней признаешься.

Про отношения с людьми. Когда мне стало хорошо, был разгар пандемии и все начали созваниваться в Zoom. Я созвонился с девушкой, с которой 15 лет назад мы поехали на Алтай и тогда у меня начались головные боли ужасные, такие, что я не мог из номера выходить. Мы с ней созвонились, и я все объяснил.

ПМ: У меня есть еще один вопрос, который меня сильно волнует как [человека], который очень сильно пострадал от самоубийства Честера Беннингтона. Вот живет чувак, у него вообще все классно, он собирает стадионы, у него пятеро детей, куча татуировок, кажется, очень много денег. И все это время у него в голове происходит что-то жуткое, что его физически в конечном итоге убивает. Вокруг него же есть люди, которые какие-то эти проявления видят. Как откалибровать свой эмпатометр, чтобы понять, что человеку сейчас очень плохо, и предложить ему помощь?

ПБ: Если человек совсем-совсем наловчился, наверное, теоретически можно скрыть свое состояние. Но видно, когда человеку стабильно плохо. Смотришь на человека и видишь, что он печален, а жизненные обстоятельства не соответствуют тому, что он печален, нет у него поводов для столь мрачного и [постоянного] нехорошего состояния. Тогда бывает важно и ценно, когда рядом кто-то скажет: «Иди-ка ты к психиатру, к психологу, хоть куда-нибудь и с каким-нибудь специально обученным человеком на эту тему поговори».

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!