1 апреля исполняется год проекту Memedic, благодаря которому в Москве стало возможным волонтерство в больницах. «Такие дела» рассказывают о пути проекта и его создателей — от помощи в «красной зоне» до превращения медицины в открытую структуру
«Быстро ругаться и быстро мириться»
«Когда я пришла в Коммунарку, я думала, что приеду и буду бумажки сканировать. Мне просто крестный сказал, что там нужна помощь, а я умница и должна помочь», — рассказывает Татьяна Аржемирская. Оказалось, что сканировать бумажки не придется: никакой системы волонтерства в больнице в тот момент не существовало — ее только предстояло создать. Именно этим и занялась Таня.
У Тани свое консалтинговое агентство. После введения ковидных ограничений она практически осталась без работы, так что свободного времени было достаточно. Для организации волонтерской помощи понадобились технические решения, и Таня обратилась к своему другу Арсению Лебедеву, владельцу IT-компании. Как объясняет Таня, в тот момент она знала только одного «отбитого» айтишника, который взялся бы за такую работу бесплатно — просто из желания помочь обществу.
Когда в Коммунарке наконец-то появились волонтеры, такой возможностью заинтересовались и другие больницы. 1 апреля 2020 года Таня с Арсением пришли в ЦКБ РАН — этот день они считают днем рождения проекта Memedic.
Устроено все просто. Любой желающий может зарегистрироваться на сайте проекта, сдать анализы, пройти обучение и после этого выходить на смены в московских больницах в качестве волонтера. За 11 месяцев проект успел поработать с семью больницами и почти 700 волонтерами.
Команда Memedic все еще состоит из двух человек — Тани и Арсения. Таня взаимодействует с руководством больниц, организует работу добровольцев, привлекает новых волонтеров, ведет соцсети, общается со СМИ, с фондами и госструктурами. Сеня занимается техническими решениями и их финансированием, а также урегулированием конфликтов, с которыми Тане психологически сложно справиться.
«Главное, чему мы научились за этот проект, — это быстро ругаться и быстро мириться, — рассказывает Таня. — Потому что времени не было».
«Просто дайте нам людей»
По словам Арсения, сначала все было похоже на типичный стартап: привычные задачи вроде создания системы или ее адаптации к резкому росту числа юзеров. «Странным это начинает выглядеть, когда ты в тайвеке (защитном костюме. — Прим. ТД) бегаешь по больнице», — говорит Сеня.
Партнеры отмечают два самых тяжелых периода. Первый — это запуск проекта. Сложно было в первую очередь из-за неопределенности: тогда еще никто не понимал, введут ли карантин, что делать с пропусками. Чиновники вообще не знали, можно ли пускать волонтеров в больницы. К тому же ни Таня, ни Сеня не работали раньше над такими проектами и даже не представляли себе, откуда брать самих волонтеров.
Врачи у машины скорой помощиФото: Maxim Shemetov/Reuters/Pixstream
Вторым сложным периодом оказался май 2020 года, когда медицина не справилась с ростом заболевших. «Первая Градская [больница] тогда просто забила на все и сказала: “Мы все берем под свою ответственность, просто дайте нам людей”», — говорит Арсений.
В мае Арсению и Тане пришлось самим одеваться в тайвеки и выходить на смены в больницы. В первую очередь ради аудита: нужно было понять, с чем столкнутся волонтеры, как автоматизировать процессы, что можно упростить. В то же время таким образом руководители затыкали собой «дырки» в расписании, когда кто-то из волонтеров «отваливался».
Арсений так и сыплет историями со своих больничных смен.
Вот он везет бабушку на КТ, а та собирается умирать и так «выносит мозг» всем вокруг, что только развлекает их и, разумеется, не умирает.
А вот перекладывает мертвое тело с кровати на кушетку и смотрит в испуганные глаза остальных пациентов, которые наблюдают за процессом.
Или вот забирает телефон у единственного врача, который уже 40 минут говорит с родственниками одного из пациентов. Сеня просто продолжает поддерживать беседу вместо врача, а у того наконец появляется время заняться больными.
«Родственников, конечно, можно понять, — объясняет Арсений. — Но нужно всегда понимать, что ты часть какой-то более глобальной системы. И в этой глобальной системе ты не можешь быть “равнее других” и 40 минут отнимать у человека».
Слушая истории Арсения, Таня удивляется: «Как ты умудрился так насыщенно провести там время! Когда ты успел?!» Сама она на сменах занималась преимущественно обучением волонтеров: здесь первый пост, здесь второй, здесь КТ, сюда относить кровь, сюда выбрасывать памперсы.
«Наверное, я была бы счастливей, если бы могла просто приходить и тихо помогать, как и планировала изначально, — говорит Таня. — Без этой организации всего и вся. Помню, как-то кормила на смене бабушку. Санитарка мне говорила, что бабушка уже старая, отказывается от еды и не будет ничего есть. Ну у нее таких бабушек целое отделение. А я сидела с ней, уговаривала, по чуть-чуть ее кормила. И эта бабушка мне потом говорит: “Спасибо, доча”. У меня аж слезы на глазах навернулись».
View this post on Instagram
Но просто приходить и тихо помогать Тане все равно не удавалось: ее стандартный рабочий день начинался в шесть часов утра и заканчивался уже ближе к полуночи.
Не только «красная зона»
Большая часть волонтеров Memedic — люди, зарабатывающие интеллектуальным трудом, и представители творческих профессий. Таня объясняет, что просто так исторически сложилось: именно у них во время локдауна появилось свободное время для помощи другим.
В первую очередь помощь понадобилась в «красной зоне», где лежали люди с коронавирусной инфекцией. Там добровольцы брали на себя уход за маломобильными пациентами: их нужно было кормить, переодевать, менять им памперсы, возить на КТ, расчесывать, мыть голову и просто общаться. В условиях загруженных больниц у медперсонала часто не оставалось ни сил, ни времени на обычную человеческую поддержку, и эту задачу брали на себя волонтеры.
Довольно быстро появились и другие позиции для добровольцев: уход за больными в «зеленой зоне», бумажная работа в лаборатории, ведение статистики, уборка, стирка, доставка передач. Кроме того, было около восьми координаторов волонтеров и трое Таниных помощников по ведению соцсетей.
Не всегда такая работа была легче. Например, если в «красной зоне» волонтерские смены были по шесть часов, то в отделе статистики — все двенадцать. Такая работа требовала меньше физических сил, но больше концентрации и внимательности. Иногда добровольцы на других позициях сталкивались и с большой физической нагрузкой: таскать на морозе тележку на КПП было тяжелее, чем кормить лежачих больных.
Как говорит Сеня, в какой-то момент появился избыток желающих в «красную зону», сочетающийся с нехваткой людей в «зеленой». Медперсонал переводили из обычных отделений в ковидные, поэтому в первых возникал дефицит рук, за которым следовал и рост смертности.
«Есть люди, которые хотят именно в “красные зоны”, побегать в тайвеках, — рассказывает Таня. — Я им говорю, что “красные зоны” сейчас под завязку забиты и нужно помогать в “зеленой”. Что там некому воды подать бабушкам, отвезти их куда-нибудь… Но люди говорят: “Ну нет, вот когда “красная зона” будет, ты мне позвони”. Человек хочет чувствовать себя героем, это какой-то определенный хайп».
«Сказать, что было тяжело, у меня язык не повернется»
Виктория Костюк пошла в волонтеры, чтобы победить страх и лично для себя создать иллюзию контроля над ситуацией. На протяжении двух месяцев она каждый день приезжала в ЦКБ РАН, чтобы мыть там полы и выносить мусор. Это не было каким-то осознанным решением — просто среди волонтеров эту роль больше никто не хотел выполнять. А Виктории нравилась такая работа: она вообще любит убираться.
В ЦКБ РАН было много волонтеров с подобными задачами — они наводили порядок в саду, работали в прачечной, переносили передачи. По словам Виктории, это были в основном уже взрослые люди старше 40 лет, которые шли туда не за славой или признанием.
«Я, когда пришла туда в первый день, вернулась домой с круглыми глазами, — рассказывает Виктория. — Подумала: как врачи вообще там выживают? Мне так стало их жалко. Если я могу хоть что-то сделать, хоть холодильник помыть, чтобы им приятно было пообедать, — значит я буду это делать».
Врачи проводят процедуру пациентуФото: Maxim Shemetov/Reuters/Pixstream
Но не все добровольцы приходили с подобной мотивацией. 23-летнему журналисту Васе Недопекину изначально было просто любопытно: хотелось посмотреть на «красную зону» изнутри. Он даже думал поработать всего несколько дней, а потом написать статью на эту тему. В итоге Вася остался на два месяца и даже решил связать свою жизнь с медициной: сначала он устроился в штат Первой Градской во флебологическое отделение, а позже пошел учиться на медбрата.
Волонтер Маша Константинова, наоборот, сразу хотела помогать окружающим, но долго не могла найти такой возможности. Сначала она развозила передачи по больницам по просьбе знакомых. Потом думала устроиться санитаркой в штат ковидного отделения, но по закону не могла этого сделать из-за другой основной работы. И только после появления Memedic Маше удалось наконец попасть в больницу.
Девушка работала по графику 2/2: два дня на основной работе и два дня в «красной зоне» Первой Градской. Выходных у нее не было совсем. «Но сказать, что мне было тяжело, у меня язык не повернется, — говорит Маша. — Потому что врачам, медсестрам и санитаркам было еще тяжелее».
В больницах больше жизни, чем смерти
Все же Маше временами было непросто. И даже не столько физически, сколько психологически: историю каждого больного она принимала близко к сердцу.
«Была бабушка, мы с еще одним волонтером помогали ей мыться, — рассказывает Маша. — Она совсем слабая была. Мы когда повели ее к кровати, она повисла на мне — боялась упасть от слабости. Я ее никак не могла от себя отцепить. И я ей говорю: “Ну ладно, давайте с вами пообнимаемся”. А она после этих слов разрыдалась и говорит: “Как жить хочется”».
Арсений Лебедев признает, что столкновение со смертью может быть тяжелым опытом для волонтера. Но в то же время очень полезным: осознание смертности человека, по его мнению, «хорошо вправляет мозги» молодым людям.
Таня Аржемирская на вопросы о смерти отвечает, что на самом деле видела в больнице куда больше жизни: «Выздоравливало у нас все-таки гораздо больше людей, чем умирало. Например, парень был молодой из Киргизии, который весь такой: “Все, умираю”. И его реально кладут в реанимацию, он прощается с нашими волонтерами, говорит всем спасибо. Через четыре дня его возвращают из реанимации. Заходит наш волонтер и спрашивает: “Ну как?” А тот отвечает: “Слушай… Выпишусь — женюсь!”»
Зачем обществу быть частью медицинской системы
Сейчас Memedic продолжает сотрудничать с двумя больницами: ГКБ имени Виноградова и Первой Градской. В обеих волонтеров набирают только в «зеленую зону».
Остальные больницы перестали испытывать потребность в помощниках после закрытия «красных зон». ГКБ имени Виноградова и Первая Градская тоже могли бы справляться своими силами, но их руководство преследует более глобальную цель, чем просто помощь врачам, — они хотят сделать российскую медицину открытой. Чтобы человек мог прийти и почувствовать себя частью медицинской системы. Увидеть, как все устроено. Понять, почему происходят те или иные вещи. Почему людей лечат не так, как им хочется. Почему люди умирают.
View this post on Instagram
«Когда ты чего-то не знаешь, у тебя выстраивается определенная мифология, — объясняет Арсений. — Например, ты не знаешь, какие ограничения у людей по ресурсам. И тогда думаешь, что они тебе не помогают просто потому, что они плохие. Важно, чтобы люди понимали, как это работает. Понимали, что это сложная система, невозможно все проконтролировать, не всех удается спасти».
Больницы понимают, что идут на определенный риск, стремясь к такой открытости. Изначально руководство даже боялось пускать внутрь волонтеров: вдруг те придут и начнут все ругать? Ведь многие остаются недовольны старым оборудованием или трещинами на потолке, то есть вещами, на которые сами главврачи далеко не всегда могут повлиять. Но, если больницы станут менее закрытыми, общественности будет легче добиться увеличения расходов на медицину для решения таких проблем, считает Таня.
То же касается спорных методов лечения — вроде привязывания больных к кроватям (таким образом медсестры обездвиживают людей в неадекватном состоянии, чтобы те, например, не вырывали из себя катетеры). По мнению Тани, в условиях открытых больниц подобные вещи могут стать поводом для важной социальной дискуссии: «Когда-то и электрошоком людей лечили, но потом решили, что все-таки не стоит этого делать. Так что это как раз возможность и общества влиять на медицину, и медицине получать поддержку за счет общества».
Волонтеры могут также повлиять на откровенно недопустимые вещи вроде насилия или коррупции. Руководители Memedic отмечают, что чаще всего главврачи просто не знают о таких случаях: штатный медперсонал не говорит о них, чтобы не портить отношения с коллективом.
«Чаще всего, как и в любой управленческой системе, все косяки происходят не потому, что верхи чего-то не хотят или хотят, чтобы все было плохо, — объясняет Арсений. — Верхи просто чего-то не знают. Потому что нет ресурсов, нет обратной связи. А обратная связь из серии “все плохо” не работает. Мы и так знаем, что все плохо».
Хейт, деньги от Путина и признание
Таня и Сеня рассказывают, что инициатива развития проекта исходит в первую очередь от больниц. Сами они думали, что после спада заболеваемости закроют Memedic, так как он «не бесплатный и приносит много геморроя».
Все это время проект существует преимущественно за счет Арсения. По его словам, за год на него ушло не больше 300 тысяч рублей. Из них около 100 тысяч Арсений потратил на самом запуске, когда потребовались сайт и система регистрации добровольцев. Как ни смешно, довольно много денег ушло на эсэмэски, которые приходят потенциальным волонтерам при регистрации. Для привлечения добровольцев Таня использовала таргетированную рекламу, на которую было потрачено еще несколько десятков тысяч рублей — часть из них пожертвовали Танины друзья.
В больницеФото: Sofya Sandurskaya/Moscow News Agency/ Reuters/Pixstream
По словам Арсения, на поиск финансирования извне банально не было времени. Несколько коммерческих компаний предлагали проекту деньги, но на практике все это просто не успело реализоваться. Помощи от государства, как говорит Сеня, глупо было бы ожидать в условиях пандемии: «Деньги выделили только тем структурам, с которыми уже было понятно как работать. А у нас даже своего юрлица до сих пор нет. Думаю, ресурсы государства были брошены на более приоритетные вещи, и лучшее, что оно могло с нами сделать, — это просто не мешать».
Несмотря на то что Memedic живет фактически за счет своих руководителей, они уже успели столкнуться с обвинениями: многие считали, что они зарабатывают деньги на проекте, пока волонтеры трудятся бесплатно. Таня и Сеня рассказывают, что во время локдауна в волонтерский чат ежедневно добавлялся какой-нибудь незнакомец и писал, будто бы они лично от Путина получили огромные деньги. Вероятно, имелась в виду другая организация «Волонтеры-медики», которой государство действительно выделило больше 242 миллионов рублей.
Многие потенциальные «волонтеры» ждали оплаты за свою работу. Более того, они ожидали, что проект будет платить им 200—300 тысяч рублей в месяц.
По мере развития проекта Таня становилась все более публичной персоной и столкнулась с хейтом даже со стороны знакомых: ее обвиняли в излишней медийности, а Арсения — в связях с «высшими кругами руководства» России. «А что было бы с нами, если бы мы у кого-то хоть копейку взяли?» — смеется Таня.
На мой вопрос, не осталось ли у ребят обиды из-за отсутствия поддержки, Сеня отвечает, что просто не умеет рассуждать такими категориями: «Если надо делать — значит надо делать. Никто не должен ожидать, что врачи или государство сами все сделают. Они тоже люди, у них есть свои ограничения».
«Самая главная отдача — это то, что мы это сделали и не облажались, — говорит Таня. — Когда врачи говорят спасибо или говорят, что у нас самые осознанные волонтеры, ты думаешь: “Блин, вот мы как сделали!” Не знаю, какое еще нам нужно признание, кроме понимания, что мы сделали все, что могли, и сделали это хорошо».
В материале используются ссылки на публикации соцсетей Instagram и Facebook, а также упоминаются их названия. Эти веб-ресурсы принадлежат компании Meta Platforms Inc. — она признана в России экстремистской организацией и запрещена.
В материале используются ссылки на публикации соцсетей Instagram и Facebook, а также упоминаются их названия. Эти веб-ресурсы принадлежат компании Meta Platforms Inc. — она признана в России экстремистской организацией и запрещена.
Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!
