Собаки, которым нужен дом

Лето в тот год было особенно холодным. Ледяным. Дождливым. Совершенно мерзким. Я слонялся по городу, собирал хвостом лужи. Думал, если найду хотя бы пару шаров, смогу улететь туда, где теперь живет мой хозяин. Где он, я не знаю.

Я жил на площади под жестяной сценой, из нашего дома меня выгнали. Сначала я приходил к двери, просился войти. Пытался бить  лапами в дверь, как делал мой хозяин, когда мы ходили в гости. Мне сначала не открывали, а в один день из нашей двери высунулась сначала усатая голова какого-то мужика, а потом его нога, которая меня пнула.

Каждый день я бегал по городу и искал шары. Их, как назло, нигде не было. Может быть, шары продаются в аптеке, но собак туда не пускают. Не помню, какой был точно день, когда на площадь приехали фургоны с медведем, ослом, обезьянами и шарами. Шары я сразу увидел, они были точь-в-точь такие, как надувал хозяин. Только у хозяина обычно было всего три шарика, а тут куча шаров! Куча! Рядом с шарами на ногах стояла усатая голова, та самая, которая выгнала меня из дома.

Усатая голова раздавала шары маленьким людям. За руку маленьких людей держали большие люди, чтобы маленькие не улетели, наверное. Я подошел к усатой голове и попросил, как умел, пару шаров. Он притянул усы к носу и сказал: «Опять ты? Пшел отсюда!» Я попросил повежливее. Он опять начал пинаться. Ладно, что с него взять, у него одни усы в голове! Тогда я подошел к маленькому человеку, попросил у него. Маленькие обычно не жадные, если не плачут. Но этот заплакал. Люди окружили меня, кто-то ругаться начал, я опять попробовал сказать, что мне только пару шариков. Они ничего не поняли. Они — не мой хозяин.

Потом я проснулся в белой комнате с высокими потолками, в ней было холодно, как в луже. На меня смотрел какой-то вроде-бы-человек в белом костюме и очках. Он не поздоровался, пристегнул меня на поводок и куда-то повел. Мы как будто бы ходили по кругу, комната за комнатой. Все было белое и пахло чистотой. Когда мы пришли, вроде-бы-человек поставил меня на стол, отстегнул поводок и достал откуда-то большую жужжащую машинку. Мне было так страшно, хотелось кусаться и бежать, но я не мог, потому что окаменел. Вроде-бы-человек водил машинкой по моим лапам, с меня падала шерсть. Снова укол, еще один. Холод сменился жаром. Мне стало сначала душно, а потом широко.

«Эй, ты что творишь! — оказалось, вроде-бы-человек умеет разговаривать, — ты куда попер?» Белый костюм засуетился, начал стягивать с себя перчатки и шарить руками в карманах. Он достал телефон, потыкал на кнопочки и завопил: «У нас внештатная ситуация, собаку раздуло! Нет, не отек. Да, препарат ввели верный. Он улетает!!!»

Я поднимался к небу, еле дыша. Это и понятно, ведь меня раздуло, как шар. Если отбросить все неудобства и болючие уколы, вышло даже забавно. Я так долго искал шары, чтобы отправиться к своему хозяину, что сам стал шаром. Я лечу! Это фантастика! Позади осталась белая комната с вроде-бы-человеком, асфальт, лужи и усатая голова. Ветер болтал меня туда-сюда, поднимая все выше и выше, я пролетал мимо домов и цветущих лип.

В одном из распахнутых окон стоял какой-то высокий и грустный человек. Люди не как собаки, они все по-разному радуются, но грустят все как один. Кислая мина и глаза, полные печали. Человек стоял на окне, одной рукой он держался за сердце, во второй сжимал какой-то листочек. Он смотрел вниз и шевелил губами, сначала неразборчиво, так делал мой хозяин, когда читал книги, а потом громче.

«Пошли мне в нужный момент кого-то, у кого хватит мужества сказать мне правду, но сказать ее любя! — печальный человек переминался с ноги на ногу. — Я знаю, что многие проблемы решаются …»

Ветер начал толкать меня ближе и ближе к открытому окну. Я решил, что печального человека нужно обязательно предупредить, что я лечу. Вдруг он испугается. Я только и успел начать предупреждения, как человек поднял глаза, из которых катились слезы, медленно и широко открыл рот, схватился за створку окна, тихо и низко сказал «Господи!», вторая рука человека разжалась, и ветер подхватил листочек. Дальше все было еще страннее. Меня начало сдувать, так же неожиданно, как и раздуло. Бока сжимались медленно, я как будто на них кружился по воздуху, как по спирали. Окно печального человека оставалось все выше и выше, а меня заворачивало вниз и вбок. Очень аккуратно ветер опускал меня на землю. Надеюсь, я приземлюсь рядом со своим хозяином, и он возьмет меня за уши ладонями, будет чесать мой живот и говорить: «Ну и где тебя так долго носило?» Но пока я все еще падаю где-то совсем один.

Я понимаю любой язык, а другим помогаю его учить. Вот, например. К моему человеку иногда приезжал маленький человек. Сын.

Сын изучал английский язык. Он хотел работать переводчиком. Когда сын приходил, он сразу садился готовиться к экзаменам. Мол, у нас дома почему-то лучше получается, и он все всегда сдает. Я слушала это и тихонько хихикала, по-своему, по-собачьи, кряхтя и повизгивая, — я-то знала, почему он так хорошо все сдает! Когда он повторял слова и изучал грамматику, я аккуратно пристраивалась у его ног и помогала.

Еще я помогала людям находить общий язык. Для этого мне нужно было потереться шерстью о тех, кому трудно друг с другом разговаривать, и им становилось легче. Так мой человек познакомился с другим человеком.

Мы тогда гуляли в парке, — я помню, что гоняла уток, а они смешно от меня улетали, глупые! — а потом мой человек остановился и увидел его. Красивого. С белоснежными волосами, как у моей сестры (только у моей сестры были короткие и жесткие, а у этого человека — длинные и мягкие), в синей юбке и длинном колючем пальто (не люблю такое!) От второго человека пахло цветами и морем, так что я сразу вспомнила, как мы с моим человеком ездили в Крым.

Мой человек долго смотрел на второго человека, и я поняла, что он хочет с ним заговорить. Бедный, бедный, мой беззащитный человек! Он посмотрел на меня и вздохнул. У него не выходило говорить с другими, потому что они не знали его язык. Я почувствовала, как он сдается. Пришлось опять все брать в свои лапы. Я с силой потянула поводок ко второму человеку. Сделала это резко, чтобы никто не успел опомниться. Мой человек зашатался и чуть не упал. А чего ты хотел, дорогой? Знакомиться — это как терять равновесие! Я подбежала и начала тереться о второго человека.

Ладонь направлена на человека, большой и указательный палец сложены вместе, — рука поднимается вверх, пальцы разъединяются, кисть превращается в «пасть». Вы понравились моей собаке. Ха! Собаке!

Сначала другой человек опешил и вылупился на моего человека, потом на меня. Я бегала вокруг них как ошалевшая и иногда, будто нечаянно, касалась шерстью их ног. Помогала начать диалог. Наконец другой человек понял в чем дело! Он рассмеялся и даже погладил меня. Я почувствовала, как языковое поле вокруг них разряжается. Второй человек достал телефон и напечатал что-то на нем.

Так они стали общаться. Поначалу мы просто гуляли все вместе на улице. И это было удобно: я бежала между ними и контролировала связь. Пришлось даже отложить догонялки, у уток случились каникулы!

Потом этот второй человек стал чаще бывать у нас дома. Оставаться на ночь. Даже приезжал на несколько дней. Наконец мой человек как-то сказал ему: «Я хочу жить с тобой».

Ладонь на груди, ладонь съеживается в щепотку, стучит по сердцу, ладони опускаются вниз, направляются друг на друга, палец указывает на другого человека.

Мы начали жить втроем. Поначалу все было хорошо. Мы вместе обедали, вместе смотрели фильмы (с субтитрами, читать я тоже умею!), веселились и играли в догонялки. Я была так рада! Я подбегала к моим людям и гладила их.И все бы ничего, но через две недели второй человек перестал меня гладить.

Рука ложится на другую руку и чешет ее. Аллергия. На меня. Мне же хотелось избавиться от своего тела, от своей шерсти, от своего дурацкого шерстяного дара! Я ненавидела себя.

Мы все перестали радоваться. Если раньше нас объединяли игры и веселье, то теперь — уныние и неопределенность. Видимо, теперь общий язык был таким. Указательный палец поднят вверх, двигается влево-вправо, кулак ударяет по другому кулаку сверху вниз. Что будем делать? Но никто не знал ответа.

Другому человеку было все хуже. Он постоянно пил таблетки, но они не помогали. Я видела это, и у меня тяжело билось сердце. Я старалась сидеть в самом дальнем углу квартиры, чтобы никого не задевать. Видимо, из-за того, что я прекратила дотрагиваться до людей шерстью, они стали чаще ссориться и терять общий язык.

Брови нахмурены, ладонь на груди, обе руки взмахивают в сторону, кисть превращается в «пасть». Я не оставлю собаку.
Другой человек плачет.

Тогда-то я и поняла, что выход есть только один: уйти нужно мне самой.

Мы тогда гуляли в парке. В этот раз только вдвоем, с моим главным человеком. Он сел на лавочку и потрепал меня за ухом. Я любила, когда он треплет меня за ухом. Или чешет живот. Или улыбается, когда видит меня. Я только тихонечко поскуливала и терлась, терлась, терлась об ноги моего человека, чтобы впитать побольше запаха. Это была наша последняя прогулка.

Потом он отвязал мой поводок, чтобы я могла побегать. Сначала я сделала вид, что снова гоняю уток (впрочем, без азарта, — в тот раз мне было на них все равно), а потом, заметив, что мой человек отвлекся и о чем-то думает, я резко сорвалась и побежала. Бежала долго, даже не помню как. Человек опомнился поздно — ему уже было меня не догнать.

Я люблю тебя. Ладонь на груди, ладонь на сердце, ладонь направлена на меня.

С тех пор я здесь. Жду человека, с которым мы найдем общий язык.

Я, Томас и Б1 — тройка из отряда проводников «Крылья». Три точные копии, цвет — «прохладный дождливый день», белая птица на груди (верно, Бэтмену стоило хотя бы спросить). Мы переводили людей через пустыню. Обычно — военных в форме песочного цвета, но в тот день вели девочку и ее отца. Им нужно было в деревню, деревня пряталась за горизонтом, горизонт отступал назад.

Утопая в песке ногами, отец нес спящую девочку на руках. Его кожа блестела от пота. Я подошла ближе, он понял и переложил девочку на меня. Она была еле теплой и дышала с хрипом и свистом.

Пустыню, через которую мы шли, называли «местом без запаха». Она ничего не умела, кроме оранжевого ветра. Спустя пару дней ты блестел, как медаль на выставке, и подушки на лапах, потрескавшиеся от жары, начинали саднить и чесаться. Именно здесь обитали песчаники — желтые чумные блохи, и именно от них мы оберегали людей. Как и все в пустыне, те появлялись из ниоткуда: из песочных морщин, из осыпавшейся колючки, из ветра, из тишины. Круглая чумная блоха объединялась в стаи, вгрызалась в кожу и поражала кровеносную систему. Укушенное тело иссушается и превращается — во что бы вы думали? — в белый песок! Ненасытная блоха, злая блоха! Нападала всегда внезапно.

В самый горячий час солнце растекалось густым говяжьим желе. Пустыня гладила тебя по холке, и в желтой сухой тишине слышался гул. «Отдохни, времени не существует!» — диктовала пустыня. В голове пульсировало, и каждый вдох больно обгладывал язык. Хорошо бы лечь и потянуть лапы. Но все всегда начинается именно в такой час.

Отекший от жара воздух укладывался и давил. Я, Томас и Б1 уходили в слух и напрягали зрение. Рука девочки повисла около моей шеи, я заметила тонкие выгоревшие волоски. Я подумала: «Людям очень бы пригодилась шерсть». Отец девочки наклонился к нам, поправил ей руку, потрогал лоб. Свист ее дыхания слабел.

И вдруг мы втроем услышали: песок, поднятый ветром, стал щелкать и шелестеть. Блохи! Мы сделали «ррр», Томас и Б1 выступили навстречу.

В подразделении «Крылья» не просто так ели свой корм. Мы сопровождали человека, даже если сами рисковали умереть. Когда блошиная туча вытянулась в дугу, я мчалась с девочкой и ее отцом к горизонту. Тройке разъединяться нельзя, но — правило — спасти человека! Томас и Б1 кричали: «Беги! Беги же!»; солнце гудело в ушах, и самый горячий час превращался в годы.

Мы дошли до деревни: я, девочка и ее отец. Девочку сняли с меня и унесли на носилках. Отец смотрел вслед врачам и, сидя рядом, гладил мокрую мятую шерсть на моей спине. Он плакал.

Я оставила его там и рванула обратно к своим. И снова горизонт отступал назад, и снова сбивчивое дыхание. А скоро — белая шелуха под лапами. Только белая шелуха. Томаса не было, Б1 не было, семьи больше не было. Я вернулась в лагерь, и с тех пор меня не посылали сопровождать. Пустыня не терпит одиночек.

Много лет я ждала хоть какое-то задание. Команды мне так и не нашли. Теперь я хожу по карьерам. Я думала: у «Крыльев» специализация — песок, какая разница, где он? Мне просто нужен человек. Тот, кого нужно сопровождать.

Они часто мне снятся. Вот птицы на темной груди Б1 и Томаса машут крыльями. Сначала длинно, потом рывками, как будто стараются не упасть, и вдруг прекращают движение. Наверное, парят. Высоко, как песок, вздымаемый ветром.

А я здесь, продолжаю искать. Вы не знаете, где найти такого человека? Вам не нужно сопровождение?

Сначала возмущались: «Что это такая здоровая собака делает на вокзале? Да еще и без намордника. А ну — кыш отсюда». Но потом новый охранник, носивший на своей одежде запах пыли и волосы белой шерсти, перенес мою подстилку ближе ко входу, напротив разрисованного плаката с расписанием. «Будешь охранять от вандалов, да, вот так», — сказал охранник и потрепал меня за острым ухом. Я поджал хвост, свернулся на подстилке, перед глазами поплыли строчки расписания, и я уснул.

Вокзал — дом для всех, кто временно остался без дома. С нашей станции ходили только электрички, иногда гремели мимо (у них был совсем другой звук) поезда дальнего следования и товарники, но не останавливались. Наш вокзал был для них призраком, белым пятном в окне.

На утро я проснулся от запаха чьей-то тревоги и навязчивого цук-цука, звучащего как будто в моей голове. Нос повел меня к железным стульям. Там сидела девушка и мяла в руках бумажку, — я подошел поближе. Я заглянул в смятый листок и смог прочитать только большие буквы «НАПРАВЛЕНИЕ НА ПРИЕМ». Справа от нее с журналом кроссвордов в руке уснул мужчина, его голова упала вбок, почти что девушке на плечо, под сиденьем стоял клетчатый портфель.

Я ткнул его в коленку носом. Цук-цук. Совсем громко, будто готовая лопнуть бомба. Тот открыл глаза и одновременно почему-то рот, схватил портфель и выбежал из вокзала. Из вокзальных динамиков послышался знакомый голос: «ВНИМАНИЕ! ПОЕЗД ПО ПЕРВОМУ ПУТИ». Девушка протянула ко мне руку и потрепала по щетинистой голове. Хороший пес, молодец. Я почуял, что запах ее тревоги стал меньше.

С того дня я стал постоянно слышать этот звук — цук-цук-цук. Он исходит от самых разных людей, когда они спят, бегут или покупают билет на поезд. Я тыкался в них носом, тянул за край одежды, в крайнем случае — лаял и звал за собой. Я выучил расписание наизусть. Я знал каждую электричку с точностью до секунды. Жить по часам, это значит — слышать их в своей голове. Я стал призраком, служителем расписания. Поезда никогда не опаздывали, а вот люди… каждый день кто-то рисковал: приезжал слишком поздно, стоял в очереди слишком долго, терялся. Звук тикающей бомбы гнал меня на улицу, я выуживал из толпы опаздывающего и вел его коротким маршрутом, через стрелку рельс, которую, как я знал, переводили здесь редко.

Вокзал — временный дом. Я задержался здесь так надолго, что думал — навсегда. Невозможно посчитать дни, если каждый день точно такой же, как предыдущий. Можно сосчитать в уме поезда. В будни их ходит по 15, а в выходные — по 10. Мне 4571 поезд. Это много?

Как-то ночью, после того, как я сдал свою вахту охраннику, я свернулся на прежней своей подстилке и уткнулся носом в собственное седое пятно. Стареешь, брат. Охранник обернулся, будто услышал мои мысли.

В один из бесчисленных дней я обчуявал зал ожидания. Из окна лился тепло-розовый свет, в котором видны самые мелкие частички мира. Утренняя кассирша уже ушла, а вечерняя еще не заступила. Люди толпились у сине-зеленого автомата, который заменял им их обеих. В стороне от автомата женщина с ребенком в коляске шарила по карманам. Ко мне по полу скользила белая, свернутая в трубочку бумажка, я схватил ее в зубы и побежал к ним, проталкиваясь через очередь из ног. «Молодец, хороший пес», — услышал я знакомые слова и улыбнулся как смог. Лупоглазый ребенок протянул ко мне маленькую гладкую руку, от восторга я высунул язык: дети источали особенно приятный запах, но я знал, что приближаться к ним нельзя.

Тут в вокзал зашли двое. Внутри меня затикали, как метроном, часы. Один из двух достал что-то из рюкзака, они оглянулись по сторонам. «Гав-гав». Ребенок протянул ко мне руку еще ближе. «Собачка, да, можешь погладить», — сказала женщина. Я наклонил голову и закрыл глаза: от его прикосновения теплела кожа изнутри. Я почуял суету и снова обернулся, двое стояли вплотную к плакату с расписанием и что-то на нем писали, я успел прочитать только буквы «Ч У» и «И». Цук-цук-цук, будешь охранять от вандалов. Я дернулся с места и залаял, услышал за собой шлейф детского плача. Двое заметили меня и замерли, я напрыгнул на одного и погнал двоих из дверей вокзала.

Двое знали короткий путь и сами повели меня им на первый путь. Я бежал за ними, тикание сотрясало голову, как будто там поселились уже не бомба и не часы, а вулкан. Я двигался рывками, почти прыжками. На стрелке перевода рельс я почти догнал их: моя лапа ступила туда, где секунду назад была нога одного. Рельсы подо мной вдруг зашевелились и заскрежетали, я дернулся вперед и не смог пошевелиться: мои левые лапы застряли в треугольнике стрелки. Я поднял глаза, увидел две удаляющиеся точки и упал на бок.

Проснулся я в странном месте: пахло хлоркой и кошками. Не дом. Хотел встать, но не чувствовал лап. Так и остался лежать на боку и водить глазами по поверхности белых стен в маленький квадрат. Под потолком висели часы. Я прислушался: они не издавали ни звука.

«Очнулся». Это был женский голос. «Жить будет?» Это уже был голос охранника. Я завилял хвостом от знакомого вокзального запаха, который носил на себе вместе с формой этот человек.

«Жить будет?»

Парень на перекрестке у Советской площади играл на гитаре довольно паршиво. Нет, не в погоде дело (сыро, тепло, осень). И сама гитара — то еще бревно. Но у меня сразу уши стали торчком: как у него сердце стучит, как ерзает. Мотив знакомый: на душе кошки скребут, а успокоить их некому. Но меня больше зацепил сильный проигрыш на месте отца. В таких случаях мелодия у людей виляет, прячется, эти зигзаги сложно проговорить, проще провыть. Тут ритм сердца звучал как диагноз: было несложно услышать в нем большую ссору, долгое показательное молчание и последний шанс перенастроить отношения: сегодня у отца день рождения.

Звучало это как заряженное ружье. Просто знаю, как развиваются такие симфонии: не скажет сейчас, не сможет сказать потом, а там и обида на всю жизнь. Это не просто испорченный аккорд, это отмена всех выступлений.

Город говорит: «Проходи мимо, Майла, послушай что-нибудь легкое, поклянчи сосисок у магазина, погавкай на грузовики». А я не могу пройти мимо одиночества, — сама такая. Ведь каждому музыканту нужна аудитория, иначе для кого этот необыкновенный концерт?

Любой музыкальный поводырь знает, что в таких случаях надо прикладывать к сердцу воспоминания, лучше забытые. Возвращать их несложно: у всякого бумеранга есть траектория. След моего музыканта вел в соседний двор и там кружил, молодея.

Вообще, память всегда рядом, просто человека надо с ней столкнуть лбом. Жаль, что для собак это не работает. Я из детства помню только одно: как стучало сердце мальчишки, с которым я совсем щенком играла где-то в городе. Он обещал забрать меня к себе, но потом куда-то пропал. Сколько лет прошло, а я все ищу его мелодию в чужих воспоминаниях и все безуспешно.

В общем, подбежала к музыканту, цапнула чехол от гитары и бежать. Он, конечно, за мной. Бегает он тоже так себе. Во дворе бросила чехол — и в кусты.

Пока отряхивал чехол, он пробежался глазами по двору. Слышу: сердце начинает играть по-другому, нежнее, глубже. Это музыка про то, как он рос в этой треснувшей пятиэтажке. Как он капризничал во время еды и папа начинал плясать, а мама рассказывала про гуся по кличке Обед и с ложкой наготове ждала, когда у него отвиснет челюсть. Как с мамой ловили светлячков недалеко от помойки. Как папа давал первые уроки игры на старенькой гитаре, которую они вместе разрисовали. И тут меня резануло: он подкармливал дворовую собаку с щенятами! Упрашивал взять хотя бы одного домой! Светло-коричневый окрас, белое брюхо, как у меня. Я, конечно, вся задрожала.

Вслушивалась, вслушивалась в эту музыку. Нет, нет, не он: в его воспоминаниях все щенки — мальчики. Я даже не заметила, как он достал телефон и кому-то звонил с колотившимся сердцем. Я еще подумала: «Как хорошо звучит».

Он вдруг резко поворачивает голову в сторону, как будто уловил громкий звук, и я замираю, забыв заготовленный вопрос, — неужели оно?

–— Вы что-то услышали?
— Что? А, нет. Показалось, видимо.
— Вы до сих пор слышите их?
— Бывает.
— Как? На что это похоже?
— Сынок, честное слово, я вряд ли смогу объяснить, — он замолкает и начинает двигать челюстью, словно пережевывая слова. — Это не звук даже. Это зов. Внутри все ноет, все тело требует двигаться только туда, в сторону источника.
— Знаете, я правда считаю, что вы — великий, — не сдерживаюсь я.
— Ох, перестань! Нельзя же так льстиво вилять хвостом.

Но это правда! Я знаю о Флеше все, по крайне мере, все, что есть в открытых источниках. Это был великий пес. Никаких разодранных тапок в подростковом возрасте и пищащих игрушек в форме ход-дога, только работа, только хардкор. Флеш был предводителем банды. Его псы никогда не называли себя, но все знали их имя. Имя им было Тени. Именно Флеш обнаружил у них способность, которой сам обладал от природы.

Тени умели слышать мольбы о помощи. Крики, шепоты, вопли «Спасите!» или мысли, не успевшие стать словами, — они слышали их на огромных расстояниях и приходили на помощь раньше всех. Если ребенок не мог найти дорогу домой в безлюдных переулках, если старик терялся во время пожара, если женщина сжималась от страха при виде пьяного мужа, Флеш был рядом.

— Знаете, ведь я разговаривал с вашими псами, они все так о вас отзывались! Я думаю, вы знаете, какой вопрос я хочу задать.
— Почему я ушел?
— Да, почему? Никто из Теней не смог ответить мне на него. В день того обвала…
— Нет, это случилось гораздо раньше.
— Что вы имеете в виду?
— Я должен был понять все гораздо раньше. Вот за это я виню себя.
Флеш переступил с лапы на лапу, будто приготавливаясь к прыжку.
— В те дни мы были все вместе, в нашем старом амбаре. Нашей базе. Просто отдыхали. В районе было так тихо, что даже нос чесался. Щекотная тишина. Но вдруг все встрепенулись, подорвались. И я за ними. Но не понимал, зачем, куда. А все знали, даже не переговаривались друг с другом. Просто превратились в скорость, как мы всегда делаем, когда нужна помощь. И только через несколько переулков я тоже почуял. Разряд этого крика меня пронзил. Там был ребенок, он провалился в колодец. Мои раскрутили зубами ручку ворота, спустили ведро, за которое он зацепился. Мы успели вовремя. Сбежались люди, вызвали скорую, облепили мальчишку телами и одеялами.
После этой истории я не мог найти себе места. Почему я не слышал крик? Все мои ребята уловили его практически одновременно. Я вспоминал проведенные операции и находил то, на что раньше не обращал внимания: я добирался до источника не самым первым, задания давались все тяжелее. Но здесь, в этот раз, было другое, страшное. Я совсем ничего не почуял. Я бы его упустил.
Вечером я подошел к своей самой преданной Тени и признался ему. Мне было так стыдно, даже хвост поджался. «Флеш, что ты! — сказал он мне, — ты лучший из нас. Ты просто устал. Когда ты вообще отдыхал нормально?» Я не знал, что значит отдыхать «нормально», в моей природе спасать тех, кому нужна помощь. Но в его словах была доля смысла, и мы договорились, что после дежурства я побегу на реку и побуду там день-два, чтобы восстановиться.
— Что это был за день? Тот самый?
— Накануне. Был теплый вечер, мои резвились, кусая тени от закатного солнца. Но наступала ночь и время моего дежурства. Я отпустил их отдохнуть, они хорошо поработали без меня.
Была тишина, даже не щекотная. Никакая. Я не спал ни минуты, я пытался сквозь нее пробираться, не доверяя ей, но ничего не нащупывал. Город спал. А потом начало светать. И тут Тени встрепенулись, повели носом и рванули. Один из них только и успел взглянуть на меня. «Почему так поздно разбудил?» Мне кажется, они так и не поняли, что я никого не будил. Я ничего не слышал… Рванул за ними по привычке. Источник был далеко, за городом, и из-за длинного броска я отстал. Обвал на горной дороге. Когда подоспел, я увидел, как Тени скользят по ущелью, указывая попавшим в ловушку людям путь, оттаскивая камни, делая лазы. Они хорошо справлялись. В тот момент я понял, что не могу больше доверять самому себя, а им нельзя на меня рассчитывать. И я ушел. Просто скрылся в лесу, а потом долго бежал дальше, все дальше от города.
— Все равно не понимаю, почему вы это сделали. Почему не остались с ними, не рассказали? Они бы поняли, никто не защищен от… — я запнулся.
— … от старости, говори как есть. Учись смелости и называй вещи своими именами. Не бери с меня пример. Я только сейчас этому научился.

Мы замолчали. Я смотрел в ту же сторону, что и Флеш. Мы оба хотели бы видеть сейчас горизонт, порезанный горами. Но видели только забор — металлическую пластину с уже начавшей облезать краской.

— Знаешь, просить о помощи сложнее, чем помогать.

Флеш чуть отодвинул лапой диктофон, на который я записывал разговор, и добавил совсем тихо:

— Вот и я — копил смелость, чтобы ее попросить.

Его звали Анваррр. Мне нравилось, как это имя и гавкает, и рычит: дружелюбно, как щенок или другой пес во время игры. Анваррр был моим другом. И его желание исполнилось.

Я тогда жил рядом с большим стеклянным домом, снаружи. Внутри жили люди в белых халатах, но по ночам они почему-то не спали, а ходили с озабоченным видом. Они говорили о небе, но смотрели в экраны. Если меня замечали, то прогоняли на улицу. Анваррр тоже прогонял, но всегда как-то извиняясь, я это чувствовал. Он один ходил в черном халате. Его делом было не смотреть в экран, а раз за разом окунать палку с тряпкой в ведро, а потом возить по полу туда-сюда. «Альфа, ты опять наследил! — ворчал он иногда. — А ну иди на улицу, кто тебя пустил?»

Анваррр придумал это имя — Альфа. Он сказал, что так называют самые яркие звезды на небе. Было приятно. Мы тогда сидели на ступеньках у дома, и он говорил: «Вон, смотри, — Телец». Потом пальцем в небо, водит туда сюда: «Это Ореон, вот его пояс». Или даже: «А вот и Большой Пес». Я от смеха гавкал, никакого пса там не было, конечно. Но люди столько всего выдумывают.

Я чувствовал, что Анваррр — мой человек и друг. В тот вечер он рассказал мне, что мечтает уехать домой. Что дом его не здесь, а очень далеко. Там много вкусной еды, тепло, семья, и он очень скучает. Сказал, что нужно еще немного подождать, и тогда он поедет. Про меня ничего не сказал, но я понял сам, что Анваррр меня не бросит и возьмет с собой.

Через несколько дней мы снова смотрели на созвездия, и Анваррр сказал: «Смотри, звезда падает! Альфа, ты знаешь, что в этот момент сбываются мечты? Стоит только хорошенько подумать или тихо сказать». Потом он стал смотреть на небо. И я долго смотрел. Мы ловили звезды, и на каждую я загадывал, чтобы Анваррр мог вернуться домой. В какой-то момент звезды начали складываться в рисунки, бегать по небу, кусать друг друга за загривок. А потом я проснулся.

Спросонья не понял, что происходит: Анваррр стоял на крыльце, рядом люди в белых халатах по очереди брали его за руку. Они все улыбались, и я даже подумал, что это какой-то праздник. Анваррр улыбался шире всех. Потом он заметил меня, подошел, крепко обнял и от чего-то загрустил. Я не понял, чем его расстроил, и виновато лизнул ему лицо. Оно было соленое. А потом Анваррр сел в машину и куда-то поехал. С людьми так случалось, но до этого они всегда возвращались.

Время шло, а я ловил звезды и загадывал только одно, чтобы Анваррр вернулся и забрал меня далеко-далеко, домой, где семья и вкусная еда. Есть не хотелось, играть не хотелось и даже шевелиться не хотелось. Ничего не происходило.

В какой-то из одинаковых грустных дней я увидел, как один из белых халатов дымит на улице, сжав плечи, наклонив голову, качая ей из стороны в сторону. Мне стало жалко его, и я подошел, чтобы погрустить рядом. Человек погладил меня и сказал: «Альфа, почему у меня не получается? Бьюсь-бьюсь, и не получается». Я нахмурился — зачем биться? Хотел объяснить про падающие звезды, но люди меня никогда не понимали. Тогда я просто подождал звезду, — а валится их очень много, — и загадал: «Пусть у человека в халате получится, что он там хочет». Я уже не верил, что это работает, но на следующий день увидел его радостным. Теперь его брали за руку, как Анваррра, хлопали по спине. К счастью, машины рядом не было, и он никуда не уехал. От этого мне тоже стало радостно, впервые за долгое время.

Тогда я понял, что загадывать для себя бесполезно. Работает — только если для других. Вот Анваррр загадывал дом, но ничего не происходило. И я загадывал Анваррра, но он не вернулся.

В следующие годы я наловил очень много звезд. Бегал по округе, слушал разговоры людей. Грустные люди любят со мной говорить, потому что я всегда виляю хвостом и облизываю руки. Они садятся рядом, чешут за ухом и шепчут: «Ну почему он меня не любит, вот скажи?» Или: «Что ей жалко этой пятерки, почему она такая злая?» Иногда говорили не мне, я просто подслушивал. Говорили про машину, говорили про одежду, говорили про какие-то глупости. И я ловил звезды, — делов то, всем помочь. Мне не жалко. Однажды только услышал, как человек кричит: «Да чтоб ты сдох!» Такое я исполнять не стал, еще чего.

Конечно, иногда я загадывал для себя. Чтобы был друг, чтобы вернулся Анваррр, чтобы не мерзнуть на улице, когда снег. Ничего не работало. Последний раз был, когда маленький человек загадал собаку. Он меня обнимал и плакал: «Я хочу собаку, почему мне не дают завести собаку?» Никогда я еще не ждал ночи так долго. Как назло все было пасмурно, шел дождь. Когда все-таки получилось поймать звезду, я дождался утра и побежал к этому человеку, хотел скорее его найти. Подбежал, а мне навстречу — щенок. И маленький человек смеется: «Пират, вернись!» И на меня даже не смотрит. И мне даже не радостно. После этого я перестал пытаться для себя звезды ловить. Я не жалуюсь, в жизни и само как-то случается, что, если сильно не везет, попадаешь в какие-то страшные переделки, потом все равно становится лучше. Такое правило.

А теперь скажите, о чем вы мечтаете больше всего на свете? Самое честное. Такое, что можно сказать только шепотом дворовому псу, а больше никому и не скажешь. Такое, что если сбудется, то можно будет бегать, смеяться, иногда даже плакать, но от счастья. Ну правда, делов-то!

Ловить звезды — это очень просто, я и вас научу. Ищите меня у большого стеклянного дома. Я — Большой Пес.