«Тихий бог нас не оставит»: как африканец стал россиянином

Жоао живет в Челябинске в добротном многоквартирном доме, построенном после войны немцами. Во дворе сушится белье, под бельем сидят на кортах молодые мужики в растянутых майках, рядом бегают с мячом дети. Дом делят коммуналки. В подъезде пахнет сыростью, куриным супом и табаком.

Жоао с дочкой Пресилией живут тут уже четыре года — в маленькой комнате, где умещаются две кровати, стол, шкаф и телевизор. У стены сложено самое главное — барабаны. Если завтра Жоао скажут «уходи», он возьмет с собой только документы, барабаны, сценические костюмы и Пресилию. Остальное оставит тем, кому все это нажитое нужнее. Так уже было в их жизни несколько раз.

«Я родился — война, рос — война, уезжал — война»

Жоао Лукомбо пятьдесят семь лет. Он родился в Анголе, в провинции Уиже, в многодетной семье. Папа работал на угольном карьере, мама вела хозяйство.

«Мое детство было счастливым, у нас ничего не было — ни интернета, ни телефонов, но был футбол. Мяч мы делали сами: собирали пакетики, обматывали веревкой. Настоящий мяч — это дефицит, родители не могли нам его купить. Играли босиком: кроссовки тоже дефицит, их покупали только для школы».

Жоао был третьим мальчиком в семье, плюс четыре девочки — каждому нужны кроссовки, одежда, школьные принадлежности. Их семья считалась небедной, потому что у папы была работа, а дома — большое хозяйство: куры, барашки, коровы. Но города и поселки стояли в руинах, и если прокормиться еще было можно, то за вещи платили втридорога, их занашивали до дыр. И все из-за войны.

По официальным данным, война в Анголе длилась двадцать семь лет. По рассказам Жоао, она шла столько, сколько он себя помнит: «Я родился — война, рос — война, уезжал — война. Они делили территорию там, где были ценные ресурсы, алмазы. Коммунисты воевали с капиталистами. В разных частях страны постоянно стреляли. В городе праздник, а они приходят и убивают, сжигают дома. Люди подрывались на минах. Я все это видел. И тоже мог стать мясом, но мне повезло…»

Жоао повезло не раз. Он вообще редкий везунчик. Хотя бы потому, что вернулся из армии даже без ранений. В Анголе во время гражданской войны в армию забирали с выпускного вечера: подъезжал зеленый ЗИЛ, из него выходили люди в форме и отправляли в кузов вчерашних школьников. Жоао в «выпускной забор» не попал, за ним приехали домой несколькими днями позже. Он знал, что заберут, поэтому собрался быстро. Вывалили на порог родные, мама плакала, крестила, молила у бога для Жоао легкой судьбы.

Потом ЗИЛ тащился по желтой дороге, и в клубах пыли Жоао пытался высмотреть их фазенду и фигуры родных, чтобы на войне было о чем думать. И это спасало его на границе с Конго не раз.

В пятнадцать лет Жоао стал пограничником: ему выдали форму и автомат Калашникова. Показали, как тот работает, и посоветовали быть повнимательнее: смерть может прилететь с любой стороны. Теория на этом закончилась — дальше практика в условиях реальной жизни.

Костюмы Жоао для выступлений. Он очень бережно хранит их под пленкой. Его любимый костюм — тот, которому почти двадцать лет, его прислал брат из ИталииФото: Мария Григорьева для ТД

«Я был очень молодой, поэтому до конца не понимал, что вокруг происходит. Самое яркое воспоминание за эти три года службы не про войну, а как я вернулся домой. Как я ехал и не верил, что возвращаюсь. Многие мои друзья погибли, а я живой. Дома был большой праздник: мама накрыла стол, пришли гости. И мама благодарила бога, что в нашей семье никто не потерялся».

На празднике ели фуфу (густую манку с подливой из фасоли и мяса), пили лунгвилу, пели и играли на барабанах. Жоао самый музыкально одаренный в их семье — пошел в деда по материнской линии. Тот был знатный мастер и музыкант: сам делал барабаны, собрал свою группу и выступал на похоронах и свадьбах.

Притяжение крови

После армии надо было как-то жить. Жить — это значит спастись от войны, а лучше уехать. Родители старались отправить детей подальше. О судьбе Жоао похлопотал дядя — он был дипломатом в посольстве Анголы в Москве. Жоао получил направление на учебу в РУДН на экономический факультет. Не то чтобы он как-то очень уж фанател от экономики, но другие профессии в его стране были не востребованы. А что будет дальше, никто не знал. И прогнозы плохие. Чтобы добыть костюм и пальто, в которых Жоао полетел в Россию, родителям пришлось провернуть целую операцию по доставке вещей из соседней страны. Вышло так дорого, что можно было купить корову.

Жоао был благодарен. В Москву 1 января 1993 года полетел невероятно нарядным, самому было непривычно. И другие все такие же: двадцать пять африканцев во всем лучшем. Их посадили в автобус и повезли в общежитие. По дороге Жоао поддел под пальто и свитер. Он, конечно, слышал про холод в России, но это как с войной: одно дело — слышать о ней, другое — почувствовать.

Во время уличных выступлений у Жоао сильно обветриваются руки, но в процессе игры он этого не замечаетФото: Мария Григорьева для ТД

— В 1993 году Москва была другой. Нищета, голод, безработица, — замечаю я.

— Мы увидели прекрасный мирный город, — улыбается Жоао. — Зима, снег, все белое вокруг и большое. Нас поселили в общежитие, там было тепло, кровати и душ с горячей водой. Нам это казалось царским. Мы учились пять дней в неделю, а в субботу и воскресенье на первом этаже нашего здания была дискотека, на ней со всего мира парни и девушки — прекрасное время для меня, очень интересная жизнь.

На такой дискотеке Жоао встретил Паулину. Она была африканской красавицей: тонкая, стройная, гибкая. Поговорили — и вдруг выяснилось: земляки. И то ли сыграло притяжение Анголы, то ли химические реакции молодости, а может, тихий бог вмешался, шепнул Жоао на ухо: «У вас будут красивые талантливые дети, не упусти». Жоао не упустил, упал в любовь, как в колодец, — и понеслось. Студенческая свадьба в Москве на 120 человек, переезд из общаги в съемную квартиру, рождение сына. Жоао окончил институт и устроился на стройку: надо было кормить семью. Но денег было не просто мало, их не хватало катастрофически. Он придумал еще один ход: разработал шоу-программу, взял под мышку барабаны и пробежал по ресторанам столицы. Где-то ему отказывали, а где-то брали. Жоао работал как вол, домой приезжал, только чтобы поспать пару часов, и снова: днем на стройку, вечером на концерт.

…В феврале 2005 года они жили в городе Пушкино. Был вечер, Жоао ехал домой на электричке. В вагон зашли семеро лысых, в черных куртках и высоких ботинках. Увидели Жоао, начали задираться. Он молчал, и электричка молчала, все боялись связываться со скинхедами: никто бы не потянул. Жоао хотел как-то уйти от конфликта, перейти в другой вагон, но не смог: на полном ходу скины открыли дверь и выбросили африканца на каменистую насыпь, как будто Жоао не человек, а окурок.

Лукомбо на несколько секунд исчез из этого мира, а когда вернулся, понял, что жив. Понял из-за ноги: левая очень болела. Жоао подтянулся, чтобы посмотреть на нее, увидел разорванные брюки и рваную рану. Было восемь часов вечера, и снег от его крови казался не красным, а черным.

На фотографии Жоао держит Пресилию на руках. Он выходил ее сам с такого маленького возраста. Кажется, что он до сих пор до конца не верит в этоФото: Мария Григорьева для ТД

Потом подбежал человек: он издали увидел, как выкинули из поезда Жоао. И заспешил, чтобы вызвать скорую. Лукомбо забрали в больницу. И опять на него сверху смотрел тихий его бог и утешал на ухо: «Все будет хорошо, я тебя не брошу».

В милицию Жоао не обращался: знал, что он здесь никто. И милиция — это для других людей, богатых, сильных и белокожих.

«Внук космонавта» и письма издалека

Каким бы это ни казалось странным, но случай со скинхедами был и плохим, и хорошим одновременно. Хорошим, потому что Паулина, не дождавшаяся мужа с работы, разволновалась и засуетилась, обзвонила родственников. И когда Жоао вернулся из больницы, почувствовал, что дома даже стены запахли счастьем. И маленькая Пресилия тянулась к отцу и улыбалась. Нога Жоао была в гипсе, он стал неповоротливым, неловким, будто стеснялся. И в горле ком, и в глазах слезы, что живой и вернулся домой.

— У вас были сложные отношения с женой?

— Да, я много работал, она сидела с детьми. Наверное, ей это было сложно, — коротко ответил Жоао.

Пресилия, а ей теперь уже семнадцать лет, добавляет, что папа часто вспоминал, как мама переживала в тот день, когда его выбросили из поезда, — как бы в подтверждение того, что в семье их все-таки были и любовь, и поддержка. Вначале много, потом вспышками. А у самой Пресилии в памяти отпечатался еще один момент, он произошел незадолго до отъезда мамы. Ее брат Донэ тогда снялся в главной роли в фильме Андрея Панина «Внук космонавта». И вся семья пошла на предпремьерный показ. В зале сидели папа, мама, Пресилия, а на сцене рядом с каким-то дяденькой — ужасно важный и смешной Донэ. Его все любили, говорили ему приятные слова, а мама и папа обмирали от гордости и счастья.

Потом, когда Пресилия подрастет, узнает, что брат попал в кино благодаря очередному знаку судьбы: папа работал управляющим в ресторане, туда приходил Андрей Панин, они подружились. Панин искал мальчика на роль «внука Гагарина» и разговорился с Жоао. Донэ прошел пробы, он оказался очень талантливым и справился с ролью на пять с плюсом.

* * *

Тот поход на «Внука космонавта» — последние счастливые фотографии в семейном альбоме. Дальше случилось странное, чему нет объяснения ни у кого. Жоао или Паулина должны были везти на продажу вещи в Анголу: они закупались на Черкизоне, а в Африке продавали — так пригодилось экономическое образование. Обычно вещи слали почтой, а тут решили, что поедет Паулина: она давно не видела родных и хотела развеяться. Пресилии исполнился год и девять месяцев, ее брату было десять лет, когда они виделись с мамой в последний раз.

В Анголе Паулина пропала. Жоао писал письма, просил отозваться родственников: если Паулину обобрали, обманули, она заболела — что угодно, — пусть вернется домой, дети ждут, все переживают. Одно такое письмо на португальском хранится в семейном альбоме по сей день — это черновик. Жоао подбирал слова, надеялся докричаться через бумагу. А сам поехать на поиски не мог: у него на руках дети.

Потом родственники ответили, что Паулина жива, но ее обманули, денег нет. Жоао ждал под письмом хотя бы несколько строк от жены, но там была пустота. Он снова написал. Пришел ответ: Паулина уехала из Анголы в Бразилию. Потом она вышла там замуж и родила троих детей. А несколько лет назад умерла: страдала алкогольной зависимостью и дали о себе знать хронические заболевания. Но незадолго до смерти она все-таки созвонилась с детьми — в письмах Жоао постоянно присылал ей номера телефонов. Сыну пожаловалась, что бедствует. А Пресилию не узнала.

«Знаешь, сколько этим ботинкам лет?» — спрашивает Жоао меня и улыбается. Он очень гордится, что сапоги служат ему уже больше двадцати лет, они — важная составляющая костюмаФото: Мария Григорьева для ТД

— Наверное, забыла ее имя, — Жоао опустил голову. — Когда они разговаривали, Пресилии было уже четырнадцать лет.

— Мама почти забыла русский язык, мы не понимали друг друга. Я ей говорила, что я Пресилия, а она все спрашивала: кто я, кто я? Это был странный разговор.

— А тебе все эти годы не хватало мамы?

— Я не задумывалась об этом, пока жили в Подмосковье. Там я выросла и была своей. А в Челябинске все шло по-другому: я была одна, темнокожая, папа вечно на работе, друзей нет. Тогда только стала думать: если бы у меня была мама, было бы легче.

«Зачем нам этот Челябинск?»

Самыми сложными были первые три года. Жоао впахивал на стройке и дома: стирал, убирал, заплетал непослушные волосы Пресилии, проверял уроки Донэ. Сын входил в переходный возраст, и все прелести этого периода сыпались как из рога изобилия. Плюс ко всему — чернокожий мальчик на пустой подмосковной улице. Жоао помнил, как это бывает, поэтому старался вечером встречать сына.

Но Донэ попал только однажды: у школы дежурили скинхеды — и чернокожему мальчику прилетело бутылкой по голове. Шрам остался на всю жизнь.

— Из того периода я помню типичную картину, — говорит Пресилия. — Мы спали в одной комнате с папой. 5:30 утра. Я проснулась и вижу: папа уже открыл глаза, лежит и о чем-то думает. В 5:40 звонит будильник, папа идет готовить завтрак: кашу, омлет, салат. Будит Донэ в школу. Потом меня в садик, я не хочу есть, а надо. Потом папа натягивает на меня эти противные колготки и тянет нас по морозу — меня в сад, Донэ в школу. Потом бежит на работу. Из садика меня забирал брат, мы ели то, что оставлял папа (гречку с курицей, макароны), или не ели, покупали себе на карманные деньги сладкое. Папа приходил вечером. Проверял наши вещи, готовил еду и стирал руками: машинки у нас тогда не было. Эти вечерние стирки мне тоже запомнились очень ярко.

— В России много сердобольных женщин. Неужели никто не помогал?

— Помогали, мама моей подруги могла прийти к нам что-то приготовить или постирать. Но мы недолго жили в Подмосковье, потом папу позвал земляк-музыкант в Челябинск. Папа ездил сюда с барабанами, и ему понравилось: город спокойный, не такие большие расстояния, как в Москве. И в 2009 году мы переехали в Челябинск.

К Жоао часто обращаются прохожие и просят с ними сфотографироваться. Обычно это дети, которых направляют родители: «Иди, сфотографируйся с дяденькой». Он с радостью соглашаетсяФото: Мария Григорьева для ТД

Пресилия села в поезд спокойно — куда папа, туда и она. Никаких вопросов. А Донэ сопротивлялся: зачем ему, талантливому мальчику, у которого уже была ясно прописана дорога в Москве, Челябинск? А когда они выгрузили свои чемоданы на вокзале и узнали, что папин друг их не встретит — укатил во Владивосток на гастроли, — Донэ опять занудил: «Ну я же говорил! Поехали обратно в Москву!»

Жоао, который отдувался за обоих родителей, детские выплески принимал спокойно. Он вообще очень спокойный, только когда совсем-совсем прижмет, уйдет в себя и безмолвно молится, ждет, когда бог погладит его детей по головам и уляжется буря.

И бог погладил всех. С жильем помогла знакомая. С работой тоже: Жоао начал играть на барабанах и петь в саду имени Пушкина — люди бросали в коробочку деньги, на пожертвования и на зарплату на стройке можно было жить. Детей тоже пристроил. Появились друзья, а у Пресилии — даже крестная мама. Жоао давно хотел покрестить дочь и все искал женщину, которая будет относиться к его Пресилии по-матерински. В Подмосковье такую женщину он не нашел, а в Челябинске — да. Наташа работала организатором праздников, как-то легко и естественно она вошла в жизнь семьи. Помогала освоиться Жоао и детей его приняла так, как будто знала их с рождения. При этом между ними была только дружба.

А потом у уличного музыканта появилась и женщина. Ее звали Ольга. Она работала продавцом в магазине и приходила на концерты Жоао, садилась на лавочку и слушала. Раз, другой, пятый. Примелькалась. Жоао подошел, заговорил. Женщина ему нравилась, и он ей, видимо, тоже. Начали ходить друг к другу в гости, и вскоре Ольга переехала к нему в съемную квартиру. Быстро нашла общий язык с детьми, и все было хорошо, пока Ольга сама не забеременела. Когда это произошло, семейная лодка треснула: Ольга хотела свою семью, без чужих детей. А у Жоао чужих детей не было. Его двое — вот они, красивые и талантливые. И еще одна девочка — маленькая, прехорошенькая, уже от Ольги.

Пара разъехалась, но Жоао поддерживает младшую дочку. Она живет с мамой в Челябинске, занимается фигурным катанием в школе олимпийского резерва.

* * *

— Как вы оказались в этой коммуналке? — спрашиваю у Жоао и Пресилии.

— Это еще один период нашей жизни. Тогда появилась Елена, — Пресилия многозначительно улыбается. — Папа очень много ездил с концертами по разным городам. В одной из поездок в Екатеринбург он встретил Елену. Она переехала к нам жить. И вначале мы жили хорошо. Она парикмахер, хотела, чтобы папа помог ей открыть салон в Челябинске, и папа помог: нашел помещение, оплачивал аренду. Но потом что-то пошло не так. Елене не очень нравился мой брат: она к нему постоянно придиралась, что пора бы самому работать, помогать семье. А он работал — был ведущим на корпоративах. Когда появлялись деньги, сразу уезжал в Москву. После школы брат перебрался туда окончательно, сейчас он в творческой среде, актер и сценарист. Донэ всегда был свободным, а Елене трудно было принять его образ жизни. Когда брат уехал, у нас какое-то время жил сын Елены, который вернулся из армии. А потом мы все вместе переехали в Екатеринбург. У папы был там большой строительный объект, а Елене надоел Челябинск, у нее тут не пошел бизнес. В Екатеринбурге мы жили в одной квартире с дочкой Елены. Папа приходил только в выходные, приносил деньги, еду, а я жила с ними постоянно. Елена с дочерью уходили на целый день в салон, они работали парикмахерами, а я сидела с маленькой девочкой, внучкой Елены.

Это кукла Пресилии, дочери Жоао. Она висит над кроватью как амулетФото: Мария Григорьева для ТД

Тот период жизни для Пресилии был не самым радужным: без мамы она давно привыкла, а вот без папы и брата было тяжело. Плюс домашняя работа, плюс ребенок, плюс глубокое неприятное чувство, что ее терпят из-за того, что она удобная. Как нянька и по хозяйству. Ее терпят, и она терпит. А зачем так терпеть?

Папе она не могла сказать о своей боли: не хотела расстраивать. Он и так как белка в колесе вечно в работе. Не рассказывала и что без него дома ругаются и пьют. И о другом молчала, но стакан наполнялся, наполнялся — и со временем начало выплескиваться. Елена стала чаще выпивать, пошли скандалы. Особенно когда Жоао задерживали на стройке зарплату. Зачем приходить без денег? В Жоао летели стаканы, потом он оказывался с чемоданами за дверью. Пресилии хотелось к папе, но женщины останавливали: «Не лезь во взрослые дела». И она лежала всю ночь с открытыми глазами, ворочалась с боку на бок и плакала. Папа ночует в подъезде под лестницей один. И она одна в чужих стенах. Несколько метров их разделяет, а сократить их — никак.

После самого яркого скандала они оба сбежали. Собрали чемоданы с барабанами и переехали туда, где все шло хорошо, в Челябинск. Была весна, на деревьях появились новые листья, и солнце до слез щипало глаза — отец и дочь шли рука в руке, им было легко и спокойно. И пусть жить пока было негде и планы на будущее призрачные. Но с ними был тихий бог, он и подталкивал их теплой ладонью в новую жизнь: «Идите, идите. Все образуется».

«Чунга-Чанга, весело живем»

Это было четыре года назад, когда они вернулись. Друг нашел для Жоао комнату в коммуналке. Пусть Лукомбо не гражданин России, у него есть только вид на жительство, мог бы снять что-то и покруче, но за годы переездов отец и дочь привыкли к такой аскезе, не ропщут. Жоао копит на свое жилье. Пресилия тоже кое-что зарабатывает: у нее шикарный голос, она пишет песни и подрабатывает как модель. Девушке еще год учиться, а что будет дальше, пока не загадывают: жизнь научила смотреть вглубь, а не вдаль.

Я замечаю вслух, что Пресилия очень хорошо говорит: эмоционально, образно, с интересными деталями.

«Это, наверное, книги, — отзывается девушка. — Когда Елена заставляла меня сидеть дома с внучкой, меня спасали книги. Знаете, когда читаешь, уходишь в другой мир…»

Сегодня Пресилия и Жоао выступают вместе — у них творческий тандем, ансамбль «Мама Африка». Отец и дочь играют, танцуют и поют на самых разных площадках и особенно любят благотворительные выезды.

Три года назад крестная Пресилии попросила их выступить в доме престарелых — Жоао назвал его «домом стареньких», — и там с Лукомбо случилось что-то невероятное. Они играли и в дорогих домах, и на больших сценах, но такого теплого приема не видели нигде. Старики, которые засыпали в инвалидных креслах, оживали от казачьих песен и африканских мотивов. А под «Чунга-Чангу» плясали все: стоя, сидя, как угодно. Никто не остался в стороне.

Музыканты подружились с обитателями «дома стареньких», и бабушки поделились своими историями: у одних умерли родственники, у других не было детей, третьих просто забыли. Вон как платок носовой на столе: был нужен, стал не нужен. Бросили и уехали. Лукомбо слушал, сочувствовал, снова пел — уже на бис.

А потом дома отец и дочь долго отходили от необычного концерта. И говорили за вечерним молоком, что у них все очень хорошо, потому что они — вместе. И эта давняя традиция — вечернее теплое молоко, печенье и разговоры — большая ценность. Даже если Донэ не рядом, а по видеосвязи, все равно — счастье, что у них так. И конечно, надо помогать тем, у кого не так. Дуэт «Мама Африка» начал выступать перед стариками, в детских домах и на благотворительных сборах постоянно. Так они живут три года, и если бы не пандемия, то исколесили бы уже всю Челябинскую область.

А пока ездят по мере возможности и ждут, когда снова можно будет затянуть казачью или грянуть ангольскую. В ангольских песнях, кстати, редко слышится грусть — песня создана для счастья, она питает жизнью и забирает боль. Так думают африканцы. И Жоао тоже думает так. Поэтому на его концертах люди если и плачут, то только от счастья.

— Пресилия, наверное, после школы уедет в Москву. Она красавица, талантливая — у нее большая дорога. Вы за ней поедете или останетесь в Челябинске? — спрашиваю у Жоао, пока ищу в коммунальной прихожей свои сандалии.

— Я тут привык, здесь у меня друзья: Сережа, Миша, Рауль и Леха. И тут спокойно. В Москве все спешат, все нервные, а здесь хорошо. У меня есть своя строительная бригада, мы много работаем, и я много выступаю. Мой дедушка играл на барабанах до старости — и я буду играть до старости. Это моя радость и моя жизнь.

— А о чем думаете перед сном?

— Прошу бога, чтобы дорога была открыта и чтобы я и дети встретили на пути много хороших людей. Когда супруга уехала и я был один, думал, что сойду с ума. И не сошел только потому, что знал: со мной бог, и он нас не оставит.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!