Уже пять лет в Екатеринбурге работает инклюзивная театральная студия «ЗАживое». За это время им удалось создать пространство новых форм и смыслов, которое трогает и зрителей, и критиков. По мнению продюсера проекта, театр, который «превращается в закостенелый формалиновый механизм, становится никому не интересным»
На малой сцене Театра юного зрителя зажигается и гаснет свет. Актеры взволнованно заканчивают последние приготовления. Женя просит меня помочь ей с макияжем, Марьяна расчесывает длинные темные волосы, Оля разминается в зрительном зале, Илья и Андрей репетируют свой выход. Режиссер Дмитрий Зимин проверяет микрофоны, а продюсер «ЗАживого» Лена Возмищева носится с утюгом и предлагает погладить костюмы. Обычная театральная суета.
До спектакля «Дыхание», который «заживовцы» — так они себя называют — показывают в рамках Уральской индустриальной биеннале, остается час. Это место для них символично: здесь, в Екатеринбургском ТЮЗе, пять лет назад все начиналось. Опытным путем, с ошибками и успехами, складывался театральный проект, где актеры с РАС и другими ментальными особенностями вместе с актерами профессиональных и любительских театров становятся соавторами одного творческого процесса.
«Закостенелый формалиновый механизм никому не интересен»
Название театральной студии придумали Лена Возмищева и Дима Зимин.
«Приставка “за” пришла из слова “заноза” — это Димина форма восприятия искусства, — рассказывает Лена. — Оно как заноза: попадает в то самое живое место, его сложно “вытащить”, и оно тебя немного беспокоит. Настоящее искусство может не только создавать созидательное настроение, одухотворенное или счастливое, оно тебя волнует и к чему-то побуждает. И вот это побудительное “за” — оно о тех, кому не наплевать, кто не прошел мимо. Театр — это что-то живое, про здесь и сейчас, если он превращается в закостенелый формалиновый механизм, то становится никому не интересным».
Создатели проекта выступают против формального подхода к театру, который строится на заучивании слов и движений. Главная ценность, по их словам, — сам процесс. Поэтому Дима Зимин, педагоги и команда актеров находятся в постоянном поиске инструментов для диалога сначала внутри труппы, а потом — со зрителем. Спектакль может превратиться в свидания, пластические опыты или поток ассоциативных мыслей.
«Наших ребят бессмысленно заставлять учить многометровые монологи, ставить в мизансцены и пытаться повторить тот самый традиционный театр. Это не вызовет понимания и интереса у них самих», — объясняет продюсер проекта.
Говоря сухим языком, «ЗАживое» — инклюзивная театральная студия с пестрым составом: актеры профессиональных и любительских театров Екатеринбурга, актеры с РАС и другими ментальными особенностями, с инвалидностью и без нее, те, кто давно на сцене, и те, для кого «ЗАживое» — первый такой опыт. В 2021 году проект отметил пятилетие.
Идея создания инклюзивного театра на базе ТЮЗа принадлежит Светлане Учайкиной (сейчас — министр культуры Свердловской области). Она, Лена Возмищева и Борис Павлович встретились за завтраком во время одного из фестивалей, где Борис был гостем. Павлович тогда работал в БДТ в Санкт-Петербурге и готовил спектакль с фондом «Антон тут рядом». В ответ на его вдохновенные речи Учайкина предложила запустить подобный проект в Екатеринбурге и доверила это Лене, которая привлекла Дмитрия Зимина, режиссера-постановщика Свердловского театра драмы. Началась работа над структурой.
Позже Дима скажет, что это оказалось сложнее, чем они предполагали: в Москве были Андрей Афонин и его интегрированный театр-студия «Круг II», в Санкт-Петербурге — Борис Павлович и «Антон тут рядом». В Екатеринбурге не было инициативы, на которую можно опереться.
Без послевкусия жалости
За пять лет структура труппы менялась несколько раз. Первое время участники делились на актеров профессиональных театров, тьюторов без актерского образования, которые были прикреплены к каждому актеру с ментальными особенностями, и на актеров с РАС и инвалидностью. Очень скоро от этого деления отказались — и все стали заниматься вместе, в равных условиях.
Продюсер проекта Лена ВозмищеваФото: Наталья Саврас для ТД
«Мы прошли путь от медицинской модели понимания инвалидности к благотворительной, а потом — к социальной, — говорит Лена. — По медицинской модели есть человек и его диагноз, который воспринимается как проблема. В самом начале нам казалось, что театр невозможен без специально обученных людей, которые бы помогали взаимодействовать с людьми с аутизмом. Как будто нужен “медиум”, чтобы наладить процесс. Вскоре стало понятно, что это далеко от правды. У нас появлялись критерии качества, свои подходы, методика, мы учились друг с другом взаимодействовать. Нам оказались не нужны никакие посредники: друг у друга есть мы».
Потом была благотворительная модель: проект поддерживал екатеринбургский Фонд Ройзмана, про участников выходили фандрайзинговые тексты. Это приносило студии деньги, но Лена стала замечать, что у аудитории появляется послевкусие жалости. Это не тот подход и отношение, которых хотела команда, начиная заниматься театром.
«Каждый текст я воспринимала с немного ёкающим сердцем, — рассказывает Лена. — Я никогда ребят про это не спрашивала, не говорила с их родителями про “тяжелую судьбу”. У них действительно бывает очень непростая жизненная ситуация, но иногда, зная о человеке что-то такое, уже не можешь смотреть на него непредвзято».
Марьяна выглядывает из-за кулисФото: Наталья Саврас для ТД
Зачастую участники не знают о точных диагнозах друг друга, потому что на этом никогда не акцентируют внимания. От публичной репрезентации сквозь фандрайзинговые тексты отказались. Сейчас проект поддерживает екатеринбургская сеть кофеен Simple coffee — 5 рублей с каждой проданной чашки они переводят театру.
«Стереотипы, предвзятое отношение, куча барьеров — это устройство общества, которое привыкло воспринимать людей как некий биоматериал, который платит налоги, защищает границы и выполняет репродуктивную функцию, — считает Лена. — Если они не подходят под эти функции, то по медицинской модели их нужно вылечить, а если не получается вылечить, то изолировать. Благотворительная модель говорит: “Надо пожалеть! Они чистят нашу карму и делают нас лучше”. А эти люди ничего из перечисленного не делают, они просто живут и имеют те же права, что и люди без инвалидности».
Пространство хороших новостей
«Расскажи хорошую новость!» С этой фразы, которая вместе с мячиком прилетит адресату, начинаются занятия вот уже пять лет. Участники стоят в кругу. Ваня нетерпеливо переминается с ноги на ногу, Игорь сводит ладони вместе и прикрывает глаза, Марк карикатурно раскланивается и смеется. В центре круга стоит Илья, бессменный ведущий «хорошей новости», в его руках желтый мяч. Высокий и улыбчивый, с ранней лысиной и пышными усами, одно время он каждому хотел рассказать по хорошей новости — так родилось приветствие: Илья перекидывает мяч от актера к актеру — и каждый рассказывает, что изменилось с их последней встречи.
Вокруг желтые пуфики, желтым оформлен шкаф в просторной аудитории Ельцин-центра — туда проект переехал и окончательно обосновался на втором году жизни. Яркий желтый стал их фирменным цветом.
«“Антон тут рядом” первыми изменили общественное восприятие темы аутизма, популяризировали его, — говорит Лена, — и мне стало ясно, что инклюзивный театр должен быть такой же конкурентоспособный продукт, красиво упакованная история. С первого дня у нас был дизайнер, мерч, соцсети, оформленные в едином стиле. Что бы ты ни делал, это должно быть привлекательно для широкой аудитории, тем более когда ты делаешь социальный проект! Грош цена проекту, который вызывает скуку, жалость и желание закатить глаза».
Занятие с режиссером обычно начинается с разминки: небольшая физическая усталость помогает сконцентрировать внимание. Потом упражнения для развития воображения — например, участники по парам дают друг другу слова, на которые нужно придумать ассоциации, или изобразить животное с определенными характеристиками. Дальше — упражнения на внимание, включенность и чувство ритма. Заканчивается все обычно придумыванием этюдов, которые могут стать частью спектакля. Репертуар заживовцев обновляется раз в полгода.
Помимо режиссера у проекта есть свой хореограф — Даша Байдина дает задания на ощущение своего тела в пространстве, на понимание его возможностей, учит ребят взаимодействовать друг с другом через пластику и импровизировать. Это тот язык, который близок всем.
Кроме постоянных педагогов есть приглашенные художники, хореографы и музыканты, которые время от времени проводят с участниками творческие лаборатории, — последний спектакль, «Дыхание», как раз вырос из такого творческого процесса и стал полностью хореографическим произведением.
Для многих участников проект стал первым опытом самостоятельности. Одним из важных правил было отсутствие родителей на занятиях. До этого некоторые с ними практически не расставались.
Женя
Женя забегает домой, бросает в прихожей школьный рюкзак. Она в широких брюках клеш и темном приталенном жакете. Ей пятнадцать, и она настоящая болтушка. С порога, охваченная волнением, пытается быстро и восторженно рассказать все новости разом. Женя в театре третий год, и уже за это время, по словам Елены, ее мамы, учителя в школе заметили, что она стала спокойнее, пропало постоянное желание спорить.
«Женя такой правдолюб, — рассказывает мама, — прямолинейные мальчики из книжек Крапивина, которые отстаивают свои права, — ее герои. Какое-то время она цеплялась к одноклассникам, если ей казалось, что они неправильно поступают, могло дойти и до драки. Этого стало намного меньше».
В это время Женя увлеченно поглощает профитроли и пьет чай, поглядывая на нас с Еленой, чтобы при удобной возможности что-нибудь рассказать.
«У Жени появилась серьезная работа — сцена, появились разные люди, которые с удовольствием с ней общаются и делают ей комплименты, улучшилась самооценка и пришло ощущение себя как взрослеющего человека. Она очень быстро поняла, что проект ей важен и нужен, поэтому она сдерживалась, а год спустя эти проявления характера ушли и из других сфер. У нее были аутичные черты, но за последние годы они почти нивелировались. Я вижу, что она постепенно взрослеет».
Женя учится в девятом классе коррекционной школы для интеллектуально сохранных детей с нарушениями слуха. По словам Елены, учителя старой формации относятся к Жене настороженно из-за ее особенностей, а классная руководительница просто сказала ее одноклассникам, чтобы к ней «не лезли, потому что у нее инвалидность».
«В прошлом году я пришла в школу, встретила учителя физкультуры и все еще не могу это переварить, — вспоминает Елена. — Она сказала: “Вы знаете, я вашу Женю перестала бояться. Думала, она неадекватная, может куда-то побежать, руками потрясти, накричать, подраться, — не знала, чего от нее ждать. А тут я поняла, что она нормальная!”»
Важен процесс
Пять лет назад Диме Зимину предстояло стать педагогом и режиссером инклюзивного театрального проекта. Он ездил в детскую психиатрическую больницу, беседовал с главврачом, ходил в один из местных ДК, где родители создали кружок для людей с аутизмом, читал книги о РАС и общался с мамой одного из будущих участников.
«Для себя я сразу обозначил цель — не стать специалистом в области коррекции, а оставаться театральным режиссером. Я занимаюсь проектом из личного интереса и большого увлечения процессом», — рассказывает он.
Режиссер признается, что сначала было страшно и совершенно непонятно, как завоевать внимание ребят с ментальными особенностями: «Первое время я чувствовал зажимы, мне казалось, что я делаю что-то неправильно. Думал, что ничего не могу им дать и не имею права этим заниматься, не доверял себе».
Кто-то из молодых людей мог прийти в тревожном состоянии, кого-то было сложно включить в процесс из-за проблем с вниманием, у некоторых случались сенсорные перегрузки и не сразу было ясно, что стало их причиной. Постепенно все находили подход друг к другу и разные приемы взаимодействия. Например, у Вани есть слова-триггеры: если режиссер или кто-то из участников их употребляет, у него может начаться паника. Сейчас, когда такое происходит, Дима эмоционально говорит ему: «Ваня, извини, а как правильно? Не “репетировать”, а “заниматься”? О, точно, извини, пожалуйста». Выход с подбором синонимов работает: сейчас такие «исправления» случаются все реже.
«Мы начали с традиционных форм, — рассказывает Дима. — Поэтому первым выступлением стала читка сказки с оркестром. Потом мы поняли, что нейротипичные актеры в более выигрышном положении, идет перекос в их сторону и нет баланса. Они себя чувствуют поводырями, которые держат спектакль. Стало ясно, что интересно делать нетрадиционно, но нетрадиционность не как цель, а как средство диалога внутри коллектива. Найти темы и инструменты, которые будут осознаны всеми и при этом всем интересны».
Часто репетиции превращаются в тренинги, внутреннюю игру по заданным правилам. Эта игра тоже может стать частью спектакля. Для спектакля «Краткие истории о времени», который был основан на сторителлинге, актеры делились на пары и устраивали свидания: приглашали друг друга в музей, кафе, кино или в гости. Тогда, например, Илья, которому было уже за тридцать, впервые побывал в баре. Во время этих свиданий рождались воспоминания, диалоги и истории, которые стали смысловой частью постановки.
Для другого спектакля Дима использовал текст Сэмюэля Беккета «Каскандо», который больше похож на непрерывный поток мыслей, чем на выстроенную нарративную пьесу.
«Этот текст был непонятен абсолютно всем, даже режиссеру, — рассказывает Дима. — Поток мыслей, больше построенный на ощущениях. Это и было привлекательно: нет четкой истории и персонажей, всем одинаково непонятно, и я очень радовался этому. Общение вокруг текста натолкнуло на тренинг о том, что происходит у нас в голове. Например, ты едешь в трамвае, а рядом сидит человек, у которого внутри настоящая катастрофа, но этого не видно. Каждый писал, о чем сейчас будет думать, а мы сидели и пытались отгадать. Это было очень увлекательно и вошло в спектакль. Мы вели игру со зрителями, вовлекали их. Ребята кайфовали, и профессиональным актерам было интересно и сложно».
В начале пандемии, когда все сидели на самоизоляции, студия «ЗАживое» ушла в онлайн: занятия проходили через зум и даже появился аудиоспектакль «Питер Пэн и потерянные мальчики». История детей, которые не хотят взрослеть, рифмовалась с отношениями в семьях, где есть люди с ментальными особенностями: часто их родители видят в них не взрослых, а таких же «потерянных» девчонок и мальчишек из сказки. Для спектакля режиссер поговорил с родителями участников, результаты были очень разные, но стало понятнее, как выглядят такие отношения изнутри.
Лена подчеркивает, что проекту важно иметь равные шансы и возможности участвовать в театральных фестивалях, показываться на большой сцене и быть включенным в общетеатральные процессы. Важно, чтобы и критики умели разговаривать не на стигматизирующем, устаревшем и клеймящем языке, обсуждая инклюзивные спектакли.
«Еще пять лет назад нас не воспринимали как театр, — говорит Лена, — но за это время ситуация сильно изменилась. В этом году нас без проблем пустили на сцену Екатеринбургского ТЮЗа и очень тепло встретили — это огромная разница. Есть показательная история: пять лет назад мы первый раз участвовали в театральном фестивале. На спектакль пришла признанный критик, которая преподает в институте и выпускает театральный журнал. Она ушла, сказав, что не может на это смотреть, ей физически плохо и болит желудок от этих больных детей. А во всем виноват Ваня, который укусил штору, когда показывал этюд про медведя!»
Общаться на равных
В Екатеринбурге «ЗАживое» быстро стал известным, о нем много писали местные СМИ. Но чаще всего участников с особенностями ментального развития называли детьми. При этом их средний возраст — восемнадцать и старше. Еще несколько лет назад для взрослых людей с РАС и другими особенностями практически не было вариантов досуга, а после восемнадцати лет им до сих пор меняют диагноз на «шизофрению», чем закрывают дорогу во многие профессии.
Зоя Попова, бывший руководитель фонда «Антон тут рядом», рассказывала, что лишь в 2017 году замминистра здравоохранения Сергей Краевой направил в региональные учреждения в сфере здравоохранения письмо, где указал, что нельзя необоснованно менять диагноз людям с РАС после восемнадцати лет.
Сами родители часто видят детей во взрослых людях с особенностями развития и нередко общаются с ними как с маленькими. Поэтому было важно, чтобы на занятиях они могли побыть без родителей и почувствовать себя свободнее.
«В рамках социальной модели понимания инвалидности “ЗАживое” в первую очередь комьюнити и тусовка, объединенная театром, — говорит Лена. — Пять лет ничего бы не продержалось на энергии спасти мир, помочь больным детишкам или “реабилитировать подростков с аутизмом”. Комьюнити — это теплица, где ты можешь комфортно развиваться, где с тобой не носятся, как твои родители, где с тобой могут быть строгими или дружелюбными, где можно горизонтально общаться с актерами. Обычное здоровое человеческое общение».
Сейчас в «ЗАживом» из двадцати четырех участников одиннадцать актеров с РАС и другими ментальными особенностями в возрасте от пятнадцати до тридцати четырех лет. Всего за время существования проекта ненормотипичных актеров было семнадцать.
По данным Всемирной организации здравоохранения, примерно один ребенок из 160 рождается с РАС. На 2019 год в Свердловской области на учете у психиатров стояло 490 детей с диагнозом «аутизм», в Екатеринбурге — только 145 человек. По словам президента екатеринбургского благотворительного фонда «Я особенный» Александрины Хаитовой, в Свердловской области на 2020 год выявлено 633 ребенка с аутизмом на 4,3 миллиона человек. Точной статистики по взрослым нет, в том числе из-за проблем с формулировкой диагноза после совершеннолетия.
Илье тридцать четыре года. Еще недавно Людмила, его мама, всюду сопровождала сына. После школы молодой человек в основном сидел дома. Пять лет назад Людмила узнала о запуске «ЗАживого» — Илья стал одним из первых участников. Здесь он стал увереннее в себе, у него появились друзья. Раньше о многих вещах Илья говорил «не могу», а теперь, по рассказам мамы, почти перестал употреблять эту фразу.
«Почему они все Диму [Дмитрий Зимин, режиссер проекта] так уважают? Он с ними не сюсюкается, а общается на равных — это очень важно для них».
Людмила рассказывает, что раньше Илья много говорил о себе в третьем лице: «Илюха устал», «Илюха есть хочет», сейчас все чаще звучит «я». Это большой шаг вперед.
«Долгое время мы были только вдвоем, — рассказывает Людмила. — Пять лет назад для него было немыслимо, что мамы какое-то время нет рядом. Спустя год в проекте, когда появились первые друзья, он увидел, что к нему относятся как к нормальному человеку. Ниточка, которая связывала нас с младенчества, начала потихоньку обрываться. Я и сама перестала говорить о нем “мы”. Теперь есть я и Илья».
Материал создан при поддержке Фонда президентских грантов
Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!
